Муртаг

Железный прут с лязгом задел за край жаровни, и Муртаг, держа его в руках, повернулся к ней лицом. Некоторое время она видела перед собой только светящийся кончик прута, но потом все же посмотрела Муртагу прямо в глаза и внезапно увидела в них столько вины, столько ненависти к самому себе, что душу ее охватило глубочайшее чувство печали. Жаровня и три железных прута. Вот он, тот самый момент. Вот он. Муртаг так его боялся, и этот страх можно было бы сравнить разве что со страхом потерять Торна. И она. Она лежит на этом камне, она беззащитна, в одной белой рубахе, и скоро, совсем скоро… О, Гальбаторикс ни за что не пропустит такого развлечения! Ни за что не позволит Муртагу трусливо отсидеться где-нибудь в уголке. Да Муртаг и не захочет — это его выбор. Это его идея. Он должен за все отвечать, должен платить, он стал Морзаном, мучителем и убийцей, и пусть теперь Насуада видит это, пусть знает, это вовсе не причинит ему боли, потому что еще больше её уже не может быть. Он мешал угли и старался исчезнуть, изо всех сил старался. Вот бы Торн был рядом! О, если бы он только был рядом, быть может, тогда Муртаг справился бы. Руки будто налились свинцом и не шевелились, и голос, такой знакомый и такой отвратительный, будто камнем упал на расшатанное сознание: — Добро пожаловать в Урубаен, Насуада, дочь Аджихада. И захотелось кричать, кричать, кричать до тех пор, пока из глотки не польется кровь, хотелось воткнуть пышущие жаром пруты в себя самого, все три сразу. Но он лишь продолжил свое монотонное занятие, пытаясь унять бушующее пламя внутри себя. Они говорили долго и много, он посмеивался, а она отпиралась. Гальбаторикс надеялся, что одиночество пошатнет её сознание, но она наоборот расшевелилась в его присутствии. Она боролась всю свою жизнь и вот в тот миг, когда на горизонте возник противник, очередной, пусть и всемогущий, она вернулась к самой себе, вырвалась из силков сумасшествия и бросилась в последний смертный бой с яростью и храбростью дракона. Вот почему он восхищался ей. У него не было ни того, ни другого. — Я знаю, для тебя это будет весьма болезненное испытание, Насуада. Возможно, тебе придется перенести невероятные муки. Придется переделать себя, заставить свою гордость смириться. Но ты подчинишься мне, — все шептал и шептал он, разрезая тишину и душу Муртага, словно масло. В ушах звенело, а он все говорил и говорил, и не было надежды остановить поток издевательств и сожалений, потому что Насуада, о, наивная Насуада!.. Она думала, что сможет переиграть его, подчинить его, сможет выбраться, сможет то, на что у него, Муртага, не хватило сил… Вот что было у неё. Надежда. Таких Гальбаторикс любил больше всего. Он любил тот самый момент, когда пленник вдруг осознавал, что надежда пуста, как детская погремушка, а все камешки, что так призывно звенели внутри, подсыпал их мучитель. Хоть в этом Муртаг умудрился разочаровать его — свое сокровище он потерял глубоко в недрах Беорских гор. Он давно научился расставаться с этим ядом быстро, хоть и болезненно, а то притерпишься к нему, как к наркотику, и потом захочешь все больше, больше и больше и начнешь врать себе, выдумывать что-то, прятать глаза от правды… — Муртаг, подойди сюда, покажись. Ты ведешь себя невежливо по отношению к нашей гостье, — правда, от которой так и не удалось спрятать глаза, настойчиво позвала его. Будто в затылок вогнали лезвие, а оно прошло глубже, в сознание, притесняя все остальные мысли. Теперь она увидит его. Он был не прав! Не прав! Глупец, думал, что не будет больше боли, что её и так предостаточно, но нет, Гальбаторикс ведь прекрасно знает, как это исправить, как добавить еще пару капель яда. Внутри все сжалось, внутренности запросились наружу, и он медленно повернулся. К чему этот фарс? К чему маска? Она и так узнает его. Она знает, она не может не знать. Он не безлик — у него есть имя, значит, есть и личность. Он когда-то так опрометчиво и безумно желал стать для неё целым миром — стал. Адом, Бездной, местом ужаса и мучений. Надо точнее формулировать желания. Он плотно сжал зубы, стараясь не застонать от невыносимой пытки её взглядом, бесконечно печальным и обвиняющем. Она же была единственной, кто не осуждал его там, в Тронжхайме, и так он ей отплатил… — Муртаг был в больших сомнениях, когда впервые поступил ко мне на службу, но с тех пор доказал, что ученик он весьма прилежный и способный. У него те же таланты, что и у его отца. Разве не так? — язвительно произнес Гальбаторикс, всецело наслаждаясь спектаклем. Еще бы, как тут не получать удовольствие, когда он читал их, как открытую книгу. — Да, господин мой, — нельзя не ответить. Муртаг безумно хотел бы сказать что-то еще, чтобы оттянуть тот роковой момент, когда раскаленное железо коснется нежной кожи Насуады, но слова приливали к горлу изнутри, мешая дышать, и выходил только хрип. Морзан глядел на него и смеялся. Он тоже получал удовольствие и, разумеется, неустанно повторял, какой у него сын щенок и трус. Неважно. По крайней мере, рядом был хоть кто-то. Пусть и самый мерзкий человек из всех, когда-либо живших в мире. — Эй, тупой щенок, император ждет ответа, — выплюнул Первый Проклятый, глядя сыну прямо в глаза. — …ибо ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем удовольствие убивать, — самодовольно разглагольствовал Гальбаторикс, совсем не замечая, что его раб даже не слушал. — Правда, Муртаг? Кровавый Всадник закусил губу, чтобы не заорать, а не пошел бы в задницу этот тупой императоришко, потому то он, Муртаг, ненавидит убивать, потому что после каждой смерти его блевать тянет, такое отвращение он к себе испытывает, и это лишь от одной мысли, что с каждым мертвым человеком он становится на шаг ближе к той мрази, которая оставила ему страшный шрам на спине. По доброте душевной, вероятно. — Ответь ему, болван, — встрепенулась мразь, посверкивая доспехами, — или сам окажешься рядом с ней на плите. Помнится, славно ты тогда орал. «Было бы неплохо», — мрачно подумал Муртаг и, разумеется, ответил: — Ничто, господин мой. Гальбаторикс продолжил трепаться, завораживая пленницу, точно змею. — …обучению Муртага тонкому искусству убеждения…объекта данного искусства, но никак не практика…постигнуть это умение, чем находясь в твоем обществе…Муртаг, убедил меня, что ты достойна того, чтобы пополнить ряды моих учеников. Ну конечно! Он не мог этого не сказать. Теперь она знает. Ну что ж, пусть. Пусть. Все в Бездну, все! Какая теперь разница, знает ли она или нет? Для неё он предатель уже со времен Пылающих Равнин, так какой смысл пытаться быть чуточку меньше предателем? — Возьми прут, — приказал Гальбаторикс. «Возьми прут! Возьми прут! Возьми прут!» — колоколом пронеслось у него в голове, и звон усилился. Крик все сильнее рвался наружу, но Муртаг сдержал его, не пустил, не позволил шевельнуться. Он стал сильней с тех пор, когда его первый раз пытали в Урубаене, он не станет показывать свою боль во время пытки. Но руки все же невольно сжались, и ногти впились в ладони с такой силой, что почти прорезали кожу. Муртаг даже не почувствовал. Нужно действовать быстрее, пока мир не исказился полностью, пока Муртаг еще понимал, где низ, а где верх, но голова уже пошла кругом, а к горлу подступило отвратительное чувство тошноты. Быстрее! Если не он, то кто-то еще более жестокий, более злой, подлый, если не он, то другой убийца, уже всецело упивающийся чужой болью. Муртаг схватил прут и повернулся. Подождал, пока тот немного остынет, будто надеялся, что так причинит Насуаде меньше страданий. Они опять о чем-то заговорили, но он уже не разбирал слов, только чувствовал страх, её страх и свой, страх чего-то огромного, неотвратимого, ужасного, что захлестнет, уничтожит, задавит, удушит, и нельзя ни вдохнуть, ни выдохнуть, и есть ли мир вообще, или только боль и крик, есть ли хоть толика света в этом несуществующем мире, или лишь одна вечная, непроглядная, беспробудная тьма, и когда Гальбаторикс произнес его имя, его чуть не вывернуло наизнанку. Он заглянул в разноцветные глаза Морзана и попросил только одного, того, чего никогда бы не спросил, никогда, будь он жив, но сейчас ему это необходимо — он ведь умирал, он почти уже умер: «Ты поможешь мне, отец?» В этот раз Первый Проклятый не засмеялся, не ответил что-то издевательское, не оскорбил. Он просто кивнул, сдержанно, кратко, быстро кивнул, и Муртаг, собрав в кулак всю свою волю, опустил прут чуть ниже… Её крик прорезал мироздание, взорвал тысячи звезд, убил все живое в его душе. Её крик, она не знала, был страшней раскаленного железа на коже, страшней одиночества, страшней смерти. Никогда еще Муртаг не подвергался столь жестокой и изощренной пытке…