***
— Твой сталкер здесь, — бормочет Чжунэ, вставая из-за стола. Ему уже нужно на следующую пару, и Ханбин почти хочет попросить его остаться, увидев Бобби. Может, он не заметит… Ханбин видит, как глаза альфы исчезают от улыбки, яркой, всегда слишком яркой. Он видел её столько раз, что потерял счёт много лет назад, но сейчас она кажется такой чужой. Время может превратить людей в незнакомцев, и, может быть, возможно, с ними этого ещё не произошло, но Ханбин отчаянно хочет, чтобы так и было. Бобби пробирается сквозь столовую, в руках чашка лапши и молоко, и останавливается возле Ханбина. Его запах накрывает Ханбина волной, шокирует, и хуже всего то, что он распознал бы его запах среди миллиона других. — Привет. Не думал, что встречу тебя здесь. Ханбин хочет усмехнуться, хочет сказать: «Не знал, что мне нужно твоё разрешение, чтобы поесть в универовской столовке». Но он молчит, только закатывает глаза, поворачивается к своему недоеденному кимбапу… и едва не смеётся. — Не против, если я присяду? Мест не осталось, — настойчиво говорит Бобби, и Ханбин задается вопросом, устанет ли тот когда-нибудь, перестанет ли. Он ничего не отвечает, не хочет, и Бобби принимает его молчание за согласие, и, может быть, так и есть, может, Ханбину просто нужно разобраться. Бобби садится рядом с ним, излучая тепло, но омега на него даже не смотрит. Они едят в тишине. Точнее, Бобби ест в тишине, а Ханбин лишь воинственно смотрит на свой кимбап, будто тот всему виной. Нужно встать и уйти. Он больше не голоден, следующая пара через три часа, и Ханбин надеялся дочитать заданный материал. Сделать это с сидящим рядом Бобби будет невозможно — его мозг уже перешёл в режим паники. Близость Бобби возвращает все воспоминания, которые Ханбин упрямо закопал и забыл, все те дни, проведённые лежа вместе на полу его спальни, уставившись в полоток, разговаривая обо всем и ни о чем. Ханбин познал такую легкость и комфорт, которую нигде больше не мог найти. Вот Бобби показывает, как кататься на скейтборде, вот Бобби смеётся, пока Ханбин бегает за ним по парку, вот Бобби вытаскивает Ханбина из дома в полночь и приводит к близлежащему ручью, чтобы вместе посмотреть на звёзды. Тогда будущее казалось таким ярким. — Я слышу, как ты думаешь, — вздыхает Бобби, удивление и грусть проскальзывают в его голосе, отражаются в его запахе. Ханбин борется, но чувствует, как тонет в нём. — Если тебе это мешает, можешь уйти, — едко отвечает Ханбин, выплёскивая всю свою злость и раздражение - в этом он хорош. Бобби вздыхает так, будто этого он и ожидал. Будто он всегда знает, чего от него ждать. Ханбин проглатывает эту мысль, словно горячий уголь, и едва не встаёт на дыбы. — Не мешает, — отвечает Бобби, растянув губы в улыбке. — Ты выглядишь мило, когда пытаешься казаться злым. — Ч-что? — лопочет Ханбин, и его щеки вспыхивают быстрее, чем он успевает взять себя в руки. Этого он не ожидал. Он больше не знает, чего ожидать от Бобби. — Я сказал, ты выглядишь… — Я слышал, — прошипел Ханбин, тут же жалея об этом. Его всегда было легко вывести на эмоции. Бобби хихикает, и от его улыбки становится так тепло, что Ханбин сжимает кулаки, пытаясь вернуть самообладание. Есть в Бобби что-то такое — простота, с которой он держится, будто ничто не сможет сбить его с толку, будто он всё держит под контролем. И Ханбин знает, что это ложь, иллюзия, но верит каждый раз. — Не думал, что тебя всё ещё так легко разозлить. — Не думал, что ты всё ещё так хорошо меня помнишь, — Ханбин улыбается пренебрежительно, замечает мелькнувшую в глазах Бобби вину — тот смотрит извиняющимся взглядом. Не этого Ханбин хочет. — Я не хочу тебя забывать, — говорит Бобби так тихо, что Ханбин еле улавливает его слова среди шума столовой, а услышав, застывает на месте. — Прекрати. — Что прекратить? — спрашивает Бобби, почти умоляя, и, если бы Ханбин не знал, что новость об избиении Бобби в любом случае дойдет до отца, он бы вырубил его прямо здесь. — Не надо, — шипит Ханбин, потому что он не собирается этим заниматься, точно не здесь, никогда. Ханбин бежит от конфликтов, ведь всю жизнь его унижали люди, которые должны были относиться с добротой и терпением. Его грудь спирает с силой, дыхание затрудняется, выбивая из него удушливые выдохи. Никто не должен увидеть. Он уже омега. Он уже самое большое разочарование своего отца. Он надеялся когда-то, что не станет им для Бобби, но Бобби ушёл, значит, так и случилось? Если он ушёл, значит Ханбин не был достаточно хорош. Намёк ясен. — Не разговаривай со мной, — наконец, удаётся ему сказать, и он даже не дёргается, когда Бобби смотрит на него с открытой болью. Ханбин хватает свою сумку и уходит из столовой, оставив кимбап на столе.***
— Чем был плох Мино? — спросил его отец, на лице ясно читался гнев. В его присутствии Ханбину всегда казалось, будто ему всё ещё десять. «Он мне не понравился» хочет сказать Ханбин, но отцу на это плевать. Плевать на все его чувства. Он сглатывает. — Мы не подходили друг другу. — А ты вообще кому-нибудь подходишь? — резко усмехается его отец почти с ненавистью. И Ханбин задаётся вопросом, как простая биология может стоить ему столько неприязни. Если бы у него был выбор, если бы всё зависело от него… — Я… Я не могу прийти? — предполагает Ханбин, впиваясь пальцами в ткань своих брюк. Отец не видит их под столом, а Ханбин, уставившись в белую скатерть, не видит, как темнеет выражение его лица. Как же он хочет, чтобы мама была здесь. — И опозорить меня еще больше? — прилетает гневный ответ, заставляя Ханбина вздрогнуть. Он ничего не отвечает — его язык прилип к небу. — Ты должен найти кого-нибудь стоящего до приема. В противном случае, больше не показывайся мне на глаза. — Да, отец. Он уходит, и ханбиново сердце выбивается из грудной клетки, от паники кружится голова. Еда, которую заказал отец, осталась нетронутой, и Ханбин даже не помнит, когда в последний раз видел, как тот ел. Будто отцу невыносима сама мысль о том, чтобы провести с ним слишком много времени, будто ему стыдно. Обхватывая тёплыми руками его лицо, мама говорила, что ему это неподвластно, и что отец смирится. Прошло три года, и Ханбину всё ещё приходится контролировать дыхание после каждого разговора с отцом, боясь, что расплачется, просто сбившись с ритма. Ему требуется целых десять минут, чтобы взять себя в руки, распрямляя пальцы до тех пор, пока прямая ладонь не ложится на бедро. Вдох-выдох, Ханбин. Он убогий уёбок, а с тобой всё в порядке. Ханбин игнорирует, что его мозг до сих пор способен идеально передать тон голоса Бобби, что он всё ещё чувствует облегчение от его слов, сказанных так давно.***
Ханбину шестнадцать, когда Бобби из-за него ломает нос распустившему руки парню. Он застывает на месте, утопая одновременно в отвращении и подавленности. Тот парень назвал его омегой и… Он сглатывает. Кажется, он даже слышит собственное сердцебиение сквозь звук ломающегося носа, костяшки боббиных пальцев уже в крови, — он безрассуден, когда дерётся. Никакой эстетики. Ханбин по каплям собирает всю свою храбрость, трясущимися руками хватает Бобби, пытаясь оттащить его от противника. Альфа что-то яростно говорит, и Ханбин не может его оттащить, он не так силён, но адреналин, бушующий в его венах, приходит на помощь. — Бобби, — кажется, именно это повторяет Ханбин, оттягивая его за воротник до тех пор, пока Бобби не позволяет себя увести. Тот парень, старшеклассник, что больше Бобби в два раза, лежит на земле, лицо заляпано кровью. Ханбин не оглядывается, выходит из коридора и идёт на улицу, ведя за собой друга. — Ты в порядке? — спрашивает его Бобби, а у самого губа рассечена. Ханбин смотрит на кровь, на безобразный синяк на его челюсти. Его руки трясутся, когда он поднимает их, чтобы стереть кровь. — Ты знал, — мягко говорит Ханбин. Бобби только кивает, позволяет Ханбину взять себя за руку и провести пальцами по порванной коже. И Ханбин плачет. Ханбину семнадцать, когда Бобби перестаёт с ним разговаривать.