— Ты слышал, как девчонка с первого курса поет? Рыженькая такая. Говорят, голос у нее нечто.
Я только закатываю глаза. Не может глупая мелкая идиотка писать стихи, музыку и петь. Она еще слишком мала, чтобы быть способной на такое. Дура рыжеволосая. С чего все взяли, что она что-то может?
— Крис, ты меня вообще слышишь?
— Слышу, Вильям, слышу. Не понимаю, чем вы восхищаетесь? Какой-то малолеткой, которая пережила еще слишком мало, чтобы писать что-то стоящее?
— Успокойся.
Я снова делаю затяжку. Дым заполняет мои легкие, прожигая ебаные никотиновые дыры. Я даже не особо помню, как закурил в первый раз. Я был слишком пьян, чтобы помнить такие мелочи, которые сейчас убивают во мне все. Мелочи, которые теперь убивают меня.
Мимо проходит толпа малолеток. Точнее, первокурсниц, среди которых есть рыжая девчонка. Не о ней ли все говорят? Вздор. Чтобы вот эта малышка писала душевные песни? Да вы серьезно, что ли?
Мой взгляд невольно скользит по ее лицу. Как ее зовут? О, я знаю ее имя. Вот только зачем? Разве что только трахнуть ее. Может быть, не один раз, но это мелочи. Опять мелочи, которые, возможно, потом меня будут убивать. Или уже сейчас?
— Красивая?
Да что он творит, блять? Какого хуя знает, что я смотрю на нее?
— Нет.
Заебало все это. Заебала школа, заебало такое внимание от всех шлюх школы, заебало, что я знаю, как зовут эту рыжую идиотку, которая пишет песни, а потом их исполняет. И вообще, почему я так привязался к Эве Квиг Мун?
Плевать! Все, что мне нужно, — это пачка сигарет, вино и шлюха. И я забуду о Мун. Всего лишь на одну ночь, но это хоть что-то, правда? Сигареты в кармане, вино дома. Осталось найти девчонку, с которой можно переспать. Но проблема в том, что меня уже блевать тянет от них. Каждый раз какая-то другая, и меня это уже заебало настолько, что выворачивает от мысли о том, какой же я бабник.
Не хочу шлюху, надоело. Хочу только ее, эту рыжую маленькую дуру, которой все, блять, восхищаются. Неужели она действительно такая хорошая? Бред.
Уже темно, но мне хочется просто слоняться по городу, снова прокуривая легкие, убивать себя ебаным едким дымом. Неужели я настолько… Настолько ничтожество? Настолько, что ведусь за какой-то малолеткой? Идиот.
Не знаю, почему, но меня так и тянет к студии, где мы обычно зависаем, устраиваем там вечеринки, если предки дома. Там есть инструменты, мы иногда что-нибудь играем. Ну, как сказать «играем». Скорее, страдаем хуйней, ломая инструменты, потому что нет ни слуха, ни голоса.
Странно, в окне свет. Кто там может быть сегодня? Нажимаю на ручку и открываю дверь. Там, блять, стоит она. Эва Квиг Мун, сука, собственной персоной. Что ей тут надо?
Она меня не видит, слишком погружена в игру на гитаре. И, блять, как же не хочется признавать, что она, эта рыжая мелкая дура, умеет играть, причем довольно хорошо. Даже отлично, блять.
Но я все еще не верю, что она поет так хорошо, как все рассказывают. Не знаю, почему, блять не верю, но это так.
Пожалуйста, не умирай,
Или мне придется тоже.
Ты, конечно, сразу в рай,
А я не думаю, что тоже.
Твою мать, серьезно? Да? Какого хуя? Почему руки трясутся? Я не понимаю. Ее голос такой приятный. Поверить не могу, что эта рыжая дуреха поет.
Хочешь сладких апельсинов?
Хочешь вслух рассказов длинных?
Хочешь, я взорву все звезды,
Что мешают спать?
От ее голоса по всему телу проходит дрожь. Я так ошибался, когда говорил, что она ничего не может. Придурок.
Пожалуйста, только живи,
Ты же видишь, я живу тобою.
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою!
Голос этой дурехи бьет по самому сердцу. Не думал, что так случится. Не понимаю, почему в ее словах столько эмоций.
Хочешь в море с парусами?
Хочешь музык новых самых?
Хочешь, я убью соседей,
Что мешают спать?
Я закрываю дверь. Слишком громко, она слышит и прекращает петь. Вздрагивает, когда видит меня. Я вижу на столе початую бутылку вина и пачку сигарет. Неужели эта мелочь тоже курит? Опять мелочь. Эта мелочь убивает меня. Сука, что за жизнь?
— Чего ты замолчала?
Слишком самоуверенно, Шистад. Прекрати грубить, прекрати, блять, быть сволочью.
— Я не пою для кого-то.
Серьезно? Почему тогда вся школа ходит и обсуждает, как ты, блять, поешь?
— Неважно.
Я достаю еще одну сигарету. За час я выкурил слишком много. Боюсь, такими темпами я угроблю себя раньше, чем закончу этот ебаный третий курс.
— Брось сигарету, Шистад. Пожалуйста, не убивай себя.
Совсем, блять, тихо, я еле слышу. Но понимаю, что она говорит. Убираю сигарету и вопросительно смотрю на нее, а потом на пачку, которую она только что взяла в руку. Мне нельзя, а ты себя гробишь?
— А сама-то?
Смеюсь, блять. Смешно? О, нет, не смешно. Мне пиздец как больно. И я понимаю это только сейчас, когда смотрю на нее, на сигареты в ее руке и на бутылку на столе. Из-за кого она себя убивает?
— Хорошая песня. Посвящена кому-то?
Плевать на ее вопросительный взгляд. Мне надо это знать.
— Да.
Мун кивает, отложив гитару, на которой она, блять, играла так же, как с моим сердцем.
— Кому же?
Не то, чтобы мне было интересно, но я должен знать, кому въебать за нее, за мою Эву.
— Тебе, Шистад.
Она отворачивается и берет бутылку, легким движением поднимая и делая глоток. Мне? Мне, блять? Серьезно? Получается, это я тот ублюдок, по которому она так убивается? Сука, а вот это уже действительно смешно. Я мучаюсь по ней, она — по мне. Но мы настолько тупые, что не поняли этого.
— Эва, остановись.
Твою мать, я первый раз назвал ее по имени. По ее блядски сладкому имени, которое тает на языке. Говорю слишком тихо, мне кажется, она меня не слышит.
— Мун, я сказал, остановись!
Она убирает бутылку и молчит. И я молчу. Не знаю, что сказать. Не думал, что влюбляться так больно. Я подхожу к ней и касаюсь ее щеки. Влажная. Она плакала. Впрочем, чему я удивляюсь, она до сих пор плачет. Я думаю всего секунду, прежде чем поцеловать ее. Не позволю ей больше реветь из-за меня. Не сделаю ей больно больше никогда. Обещаю.
