Damaged

На землю капает кровь. Кап–кап–кап. Так гулко и четко, словно весенняя капель. Только его капель с похоронными отзвуками марша. Можно смотреть сверху вниз, повиснув на чужом хрупком, но тренированном теле, как человеческий сок обагряет зеленую траву, марает ее, затем вбивается в грунтовую дорогу красным дождем, сворачивается грязными комками, оставляя дорожку, символ позорного поражения. Если бы Эрик мог, то вернулся бы и перестрелял всю эту паскудную шайку, никчемную биомассу, называющую себя афракционерами. Но он не может. Он ранен. Но и это еще не самое поганое. Его на себе тащит девчонка. Взвалила на плечо стокилограммовую тушу и тянет куда-то, хотя ему, признаться, лучше всего сейчас лечь, растянув руки и ноги, да глаза закрыть. Но он ковыляет, помогает нести себя, и сквозь муть сознания наблюдает, как из тела вытекает теплая кровь. Рана рваная. Наверное, от дробовика или ружья. Скорее, ружья. Пуля засела в раскромсанном собой же мясе, в крошеве костей. Руку он вообще не чувствует, лишь холод на том месте, а повыше плеча — адская боль с очагами пожара во всю грудь. Хреново. Знает, что хреново. Оплошал он сегодня. Инцидент произошел в районе Искренности. На окраине брошенных высоток. Изгои слетели с катушек, палили по прохожим, доказывали равенство. У Эрика от злости ходили желваки. Отвращение вызывают, стылую ненависть. Один из них, главарь по виду, с каким-то древним ружьем наперевес, начал палить не глядя. Двое Бесстрашных тут же отправились на тот свет, Лидер не успел моргнуть глазом. Тут еще с ними в компании Марлен, бесстрастно приказывающая сдасться и сложить оружие. Только отвлекла этого психа на себя, вечно лезет поперек горла, ослушивается. Сказал же, стой за спиной, так нет, вылезла, встряла. Он закрыл ее своим телом от следующей пули. Хрен знает почему. Черт попутал. Или бес. Эрик ловил ноздрями запах пороха в воздухе и оседал на потрескавшуюся землю. Больно. Каждый раз, вашу мать, больно. Какая пуля по счету прошила его тело? Раз в седьмой точно. Счастливое число считается. У него же все будет наоборот. Предсмертным станет. Потом он пистолет свой нащупал и выстрелил психу прямо в левый глаз. В яблочко. Наверное, успел сделать последний рывок, последнее движение перед тем, как потерять сознание, впасть в черную дыру, куда засасывало с огромной силой. Спасает его Марлен. По щекам сначала бьет, вытаскивает на этот свет, называет по имени. Она. Кто ж еще. Потом тащит небрежно, волочит, вернее. Это понятно, ей тяжело — едва переставляет свои стройные ноги, дышит часто. Эрик чувствует, что куртка Бесстрашной пропиталась его кровью, видит, как испачкались красным ее длинные светлые волосы, как висят цветными паклями. Со стороны, наверное, выглядит странно. Но его тревожит другое. В спину им может полететь целый град горячего свинца вдогонку, изрешетить податливую плоть. Изгои ненавидят Бесстрашных, они всех ненавидят. В этом они с Эриком похожи. Звуки выстрелов, конечно, все слышали, а посему они могут явиться, отследить их, окружить и тогда хана. И Марлен понимает, что часы тикают, торопится, не заботясь о мерзких ощущениях его тушки, лишь быстрее двигается, почти задыхается, стонет сквозь зубы, но не сбавляет хода. — Типа благодарить тебя должен? — хватает сил усмехнуться, пошевелить слипшимися губами. — Заткнись, — эхом отвечает она. Он, конечно, иронизирует. Никого благодарить не намерен. И ее благодарности ему не нужны, что от пули уберег. Она вообще его бесит, всегда бесила и будет бесить. Может, она тут долг ему отдает, не задвигая его в дальний угол. Ну что ж, они квиты. Не сдохли как собаки, вытянули друг друга. Он закрыл своей грудью, она несет его в безопасное место. Бонни и Клайд местного разлива. Глаза застилает пелена — Лидер слепнет, проваливается куда-то за эту толщу, тонет в боли и смеси из жары и холода. Держаться на плаву получается хреново, и он начинает крутить мысли остатками сознания о ней. Девка, оказывается, сильная, понимает он, превозмогая окутывающее тело лихорадку. Вот уж чего не знал. На лбу проступает испарина, веки дрожат и больше не поднимаются, лишь на каком-то последнем для себя издыхании он отталкивается тяжелыми ботинками от почвы, помогая себе, помогая ей. Она всегда была на задних рядах, безликой и неважной. Одной из. И потом будет. Всегда. Эрик не привыкает к женщинам, пользует только. Они иного и не заслуживают. Если только одна. Кристина. Да нет, бред. И она ничтожество, грязь из-под ногтей. Вообще думать о бабах, когда хрипит в горле, скребет сухостью по слизистой, неуместно. Эрик сплевывает сгусток крови вперемешку со слюной. Вот дура. Это он про Марлен. Как можно так себя не уважать, что позволять изо дня в день пользовать и пользовать? Блаженная что ли? Хуй знает. Сколько Эрик помнит, она всегда все делала для него. Трахалась, стирала шмотье, позволяла себя унижать. Бабы — ебанутые создания. А она особенно. Когда в первый раз он приставил ее к стенке, содрал штаны и вогнал член по самые яйца, девчонка даже не пикнула, что девственница, терпела, всхлипывала, дрожала, принимая резкие жесткие толчки в свое тело. Тупо было давать и молчать. Ей было больно до соленых слез по щекам, которые она тщательно стирала ладошкой. Сама виновата. Не Эрик же. Хотя он не стал бы возиться с девственницей, устраивать романтичную хуйню и сдувать пылинки. Он просто берет, что предлагает ему эта смазливая блондинка. Какие к нему вопросы? И еще одно лидер знает точно. Втюрилась она. По самое не хочу. В него. Это ж надо быть такой идиоткой. Он же говорит. Ебанутые. Никчемные. Слабые. Каждый раз Эрик доказывает им их предназначение. Раздвигать ноги, не лезть к нему, не просить и не надеется на то, чего никогда не произойдет. Расходный материал они. Все до одной. Даже чертова Кристина. Они останавливаются. Эрик оседает кулем вниз, как мешок с костями, но ему не дает упасть пара сильных рук, а потом еще одна. Его кладут на спину и снова несут, быстро, тряся носилки. Эрик морщится, но молчит, скрипит зубами, дает себя спасать. А что остается? Он не хочет подыхать, не так позорно. С другой стороны если он не подох все то время, пока истекал бурой кровью, а рука болталась неощутимой плетью, то не сдохнет и сейчас. Приходит в себя Эрик ночью. В свете одной единственной тусклой лампы у изголовья. Грудь перевязана, рука обездвижена, и во рту все слиплось. Он шире разлепляет глаза, пытается оставить их открытыми хоть на мгновение, но сил почему-то не хватает, и веки смыкаются ресницами. Можно и так полежать. Привыкнуть. Понять, что и где. Губами он чувствует прохладную твердость — ему дают пить. Лидер жадно втягивает воду, захлёбывается и кашляет. — Не торопись, воды здесь много, — голос кажется знакомым, и Эрик снова делает попытку поднять веки. — Что ты тут забыла? — ответной фразой он лает, хрипит связками, и действительно не понимает, почему видит возле себя сидящую на стуле Марлен. Она не отвечает, смачивает ему губы, протирает лоб, скулы, шею прохладной намоченной тряпкой. Такая заботливая, аж тошнит. У Эрика скашиваются губы, получается оскал, еще слабый, но все тот же пугающий. Девушка не обращает на злость мужчины никакого внимания. Ей плевать. Она чисто механически делает то, что должна, то, что Эрик от нее негласно ждет, но боится себе признаться. По факту он тоже трус. В нем много страхов, так много, что до конца жизни не разгрести обоими руками. Марлен сжимает губы в тонкую ровную полосу и продолжает водить влажным тампоном по мужской коже, по темным пятнам татуировок на ней. Сейчас она лучше всего может их рассмотреть, не спрашивая разрешения. — Съебись, — не выдерживает он, дергает плечами — попытка подняться, увернуться от ее рук, показать, что он главный. — Хм, нет, — отзывается безразлично Бесстрашная. Она потом пожалеет за каждое слово против. Марлен знает это, как прописную истину. Он поломает ей пальцы, вспорет кожу стальным холодным ножом, вынет душу. Эрик всегда так поступает, неважно, соглашается девушка или нет. Ему нравятся ее страдания, страдания всех вокруг, признание собственной неуязвимости и чужой ничтожности. Она давно не считает, что может быть иначе. Например, как у Трис и Четыре. Это сказка человеческих отношений, а она сознательно выбрала фильм ужасов с монстрами. Ее монстр клацает зубами и точит нож. Мысленно. Пока ему больно даже дышать. Пуля чудом прошла в миллиметре от сердца, не превратила его в кровавое месиво, в лоскуты из мяса. Повезло. И только. — Ты будешь харкать кровью за то, что видишь меня таким, — рычит Эрик, снова дергается, давит полустон во рту. От боли, конечно. — Я знаю. — Сука, — почти беззлобно или, скорее, бессильно. Одно дело Марлен тащила его на себе, а другое, что теперь, когда страшное для его жизни позади, имеет возможность видеть его слабость, командовать, творить с ним, что вздумается. До Эрика доходит, что ей нравится. Кайф ловит. Редкая возможность касаться, как хочет, пялиться, как хочет, говорить, что хочет. Он пока ей ответить не может в своей привычной манере, надрать задницу и выебать до дрожи в коленках и боли в тугой дырке. — Я сварила бульон, — ведает она, поднимает изголовье кровати чуть выше, ставит на тумбочку кружку и термос. — Сколько я тут? — Два дня. Она наливает дымящуюся жидкость, и мужчина вдруг ощущает чувство голода. Эта девка хорошо знает его физические потребности. Удобная она, что не говори, да и фигура ладная, молчит больше, только огрызается, когда до края доходит, злится тоже. Ему кажется, что на самом-то деле, она не заслужила ни грубости, ни благодарности, в совокупности — ничего. Он не заставляет плясать вокруг себя, изображать хуеву заботу. Сам разберется. Доктор из Бесстрашия поставит его на ноги в считанные дни. И снова в строю. Мужчина принимает наполненную кружку из девичьих ладоней здоровой рукой, делает глоток. Он вспоминает о Кристине. Хорошо хоть этой сучки тут нет. Правда, хорошо.