Алые брызги на черном кафеле

Из ниоткуда в никуда. Ривай Опять дожди Стучатся в двери старые. Все ложь, и дни, Которые листаю я — Ветров мольба. Там тени наших душ и тел, Чем обладал — Того не знал. И не имел. Чем дорожил — Того не знал, наверное. Мой век прожит — И в окна ветер северный. Слова прочти — Пурпурной вязью на песке. Их нет почти — Стирает время надписи. Ну что, Ривай, Всего тебе хорошего. Брось горевать Жизнь — ожиданий крошево. Полна надежд И кажется заманчивой. На дне найдешь Свой смысл, когда тебе ткнут пальчиком. Зря оборзел В блевотном мире Смиттином. Холуй в кирзе, А думал, что развитие. Дождь допоздна… Омоет он от крови ли? И как узнать, К чему тебя готовили? Вся жизнь в трубу… Запишут за этап очки, Когда в гробу наденут тапочки? Когда поймешь, Что значит — быть с мальчишкою… Бессонный дождь — Я промолчу, он вымочит Твои глаза… Смотри — прекрасней нет его, Двоих связать — Одно прикосновение. Как убежать От медленной агонии? Острей ножа — Ты проведешь ладонями По волосам. Уж лучше просто бритвою! Я знаю сам — Судьбе теперь открыты мы. К чему тут страх, И может ли быть выигрыш, Когда впотьмах Ты в черный омут прыгаешь?.. Сминаемый листок сухо шуршит в ладони. Бумажный комочек отправляется в пепельницу. Металлический щелчок зажигалки, и языки пламени превращают белое в черное, а затем затухают, оставляя серый пепел сгоревших слов. Поэт из тебя, Ривай, как из слона — колибри. — Босс? — В комнатенку, которую мы гордо величаем офисом, заходит Эрд. — С «импалой» шестьдесят пятого — пизда по самые уши. Инжектор придется менять, а «родного» у нас нету. Могу поискать. Но там еще «додж» и «линкольн-континенталь» на очереди. А тогда сроки — к чертям свинячьим. — Сколько тебя учить? Не пытайся сесть одной жопой на двух ежей, гиперответственный ты наш. Ищет и заказывает запчасти у нас кто? Правильно — Мари. Пусть работает. Лучше займись «доджем». Побрякивая фенечками, тощий хиппи примирительно машет рукой и спрашивает: — Уезжаешь сегодня в Охинагу?.. — Ясен пень. Хер у меня не только для того, чтоб поссать под кусты. Вернусь — помогу. Южное солнце проникает сквозь жалюзи, отбрасывая на голубоватую стену неоновые диагонали. И без того едва уловимый запашок дыма уничтожен заботливым кондиционером. Выхожу на крыльцо. Алый «мустанг» дремлет у свежеокрашенных ворот. Поехали. Из ниоткуда в никуда. Пыль — поземкой по выгоревшему асфальту. Ветер — горечью полыни в лицо. Внезапно на пустую трассу горохом сыплются зайцы. Какого?.. Сбрасываю скорость и тащусь параличной черепахой. Великий исход ушастых с одной стороны выжженной пустыни на другую не прекращается. Останавливаюсь у знакомой заправки. Выковыривать из протектора кишки с шерстью мне неохота, а в здешней забегаловке умеют заваривать чай. Открываю облупленную дверь. Хозяйка заведения приветственно улыбается из дышащей паром кухни: «Ваш любимый столик свободен». Здесь меня знают как мистера Леви. К чаю зачем-то заказываю начос с гуакамоле. Старательно записав, молоденькая официанточка исчезает с горизонта событий. За окном колышется, подпрыгивает, мечется, разбиваясь на тонкие ручейки, рыжевато-серая река. Остается только ждать… …Альбукерке оказался приветливым, низеньким, по-провинциальному скучным и домовитым. Прогнав пыльный «мустанг» через мойку, не вижу на выходе дворников. По настоятельной просьбе двое рябых мексов облазили каждый угол, а щуплый пацанчик даже залез в водосток. Ничего не нашли, долго, витиевато извинялись и вызвали начальство. — Сэр, оплаты не надо, — загорелый до черноты мужик сунул в руки бутыль полироли с выгоревшей этикеткой. — Примите искренние… И вам бы в «Коробку передач» к Джину. Здесь только он чинит классику. Не обращайте внимание… ну на то… у Джина золотые руки. «Коробка» обнаружилась недалеко от Рио-Гранде. Заросший полынью двор, гараж-мастерская на пять мест. Появившийся из-за угла владелец выглядел так, будто собрался в Вудсток.* Перехваченные хайратником волосы скручены на затылке в кривоватый пучок, пацифик* размером с блюдце болтался поверх застиранной индийской рубахи. — Мистер? Чем могу? В мастерской чисто. Мелкие запчасти аккуратно разложены в подписанные контейнеры на стеллажах. Через пять минут хиппарь прикрутил дворники: — С вас десять девяносто девять плюс стоимость, — вздох вселенской скорби о несовершенстве бытия. — Нездешний? Заходи — раскумаримся, — дитя цветов* перешло на ты. — Мир и любовь, чувак, мир и любовь… Блять. У меня что на лбу нарисовано — ганжубас с надписью «торчок»?! Облезлый офис провонял травой до пожелтелых пластиковых стульев. — Эрд, — осторожно вытряхивая из помятого пакета перемолотые листья, бросил парень. — А тебя как?.. — Ривай. — Погоняло? Зачот. — Мазал тов. Заполняя легкие дивным дымом, я навернулся в омут жалоб на долги и сволочей-банкстеров, покушающихся на святую американскую мечту свободного человека. Возможно, виновата забористая травка. Возможно, пустота внутренней черноты… Бросив кости на кровать в сингле воняющего дезинфекцией отеля, вырубился с мыслью о педантично разложенных ключах, отвертках и отточенных движениях хиппующего механика. Наверно, причина развала «Коробки» не в жопорукости Джина… Через месяц, таки погасив шестьдесят четыре косаря с процентами, я стал совладельцем мастерской. Подружку Джина до зубной боли задолбало сводить дебет с кредитом с восьми до пяти. Она радостно сунула фак офис-менеджеру страховой компании, сменила костюм на джинсу с хайратником и примкнула к нашей банде бухгалтером. Полынь была безжалостно выкорчевана. Двор — пинками заасфальтирован. Мари въехала в тему, занявшись еще и поиском запчастей. «Коробка» стала брендом, да таким, что мне приходилось (руки в масле по локоть) орать клиентам: «В очередь, сукины дети!» На правах старшего партнера железно отказался расширять дело, набирая новых механиков только потому, что они племянники тетушки Молли из мясной лавки. Главное — качество. Новая жизнь есть. Оставалось обзавестись домом. Сосватанный Мари риелтор завалил рекламками милых домиков с мезонинами и лужайками. После двадцатого «гостиная-три-спальни-просторный-чердак-белый-заборчик» пришлось вежливо намекнуть на поставить раком, попутно заталкивая ебучие заборчики по самые гланды. Офисная падаль попыталась оскорбиться, но таки, покопавшись в файлах, выудила приемлемое нечто: — Смотрите, — тыкая китайским Паркером в монитор, риелтор продемонстрировал находку. — Лагунитас лейн, 518. Стоит на самом берегу Рио-Гранде. Зеленая зона — тополя и прочее. Вид из окон отличный. Одноэтажное бунгало, гараж на два машино-места. Свободная продажа. Однако к гаражу примыкает оборудованная конюшня для четырех пони и левада. — Чего, так и продается? с поняшами? — Нет. При переезде владельцы забрали лошадей с собой. Только конюшня с левадой увеличивают стоимость… — Срать с акации… Беру. Пролистываю картинки. Холл-гостиная, кухня с кладовой, две спальни, подвал. Светло, просторно. Кирпичная барбекюшница сложена прямо напротив крыльца. Рядом с бунгало давным-давно посадили желтую сосну. Теперь она пронзает синеву темно-зеленой пикой, отбрасывая на плоскую крышу острую тень. У дома есть еще один жирный плюсище. От него до «Коробки» — полполета томагавка. Home sweet home. Мать твою… — Мистер Леви, принести еще чаю со льдом? Не хотите пообедать? — официанточка целится карандашом в блокнот. — Сегодня у нас отличные стейки от «Тетушки Молли». — Тащи. Горячий черный чай, кусок мяса с кровью. На гарнир — жареную кукурузу и халапеньо. Пока готовится хавчик, тупо пялюсь в окно. Заячья лавина иссякла. По трассе проносится белый BMW-купе. Скорость — под сотню. За рулем не то девчонка, не то парень. Разглядеть успеваю только пышный каштановый хвост. Кто ж разберет нынешнюю молодежь? Натурал наряжается пидовкой. Со спины накаченную плечистую деваху не отличишь от мужика. Минут через сорок сажусь в «мустанг». Зачем езжу в Охинагу? Нет, не на блядки. Нравится катить по дороге, где по обочинам торчит серыми мечами листьев агава, двойная полоса ведет в небо, а вездесущая полынь не дает вспомнить другой запах. Запах ангела. Только от себя не убежишь. Не умчишься даже на крылатой кобре. Я забыл тебя, Эрен. Приказал себе забыть, и ша. Но одним весенним утром все вернулось обратно… …В тот день привезли мебель. Стол, кровать, четыре стула, плетеное кресло-качалку. Я спускался с крыльца, когда на айфоне высветился незнакомый номер. Клиент? — Леви Аккерман? Вы дома? Мистер Смит прислал вам коня. Мы уже свернули на Бродвей бульвар. Скоро будем. Замер. Трубка прижата к уху. Незнакомый голос продолжал жужжать в голову о трудностях перевозки строптивого груза. Несколько минут, и у тротуара припарковался обычный коневоз. Тут же — грохот копыт о железо. — Еле довезли, — пузатый дядька в съехавшей на правое ухо бейсболке с лого, изображающим довольную лошадку в веночке из розочек, направился сразу ко мне. — Бузил всю дорогу из аэропорта. Так, распишитесь здесь и здесь, — протянув планшет с накладными и прицепленной ручкой, он оглянулся на вылезающего из кабины красномордого напарника. Баммм!!! Раскатом грома среди ясного апрельского дня. — Открывайте, суки! — Мозг разрывали алые вспышки, пока мчался прыжками к проклятой консервной банке, где бился Фридрих. — Уебу обоих нахуй! Баммм!!! — Дверь погнулась и задвижку заело… — второй пузатик нелепо пожал плечами. Баммм!!! Резкий треск. Жалобное «звяк» ломающегося к чертям запора. Двери распахнулись. Железо грохнуло о железо. Два задних копыта в воздухе, и на пыльный асфальт вылетел разъяренный фриз. Привязь оборвана. С разодранных удилами губ капает кровавая пена. Думал — растопчет. Размажет по утрамбованной ржавой земле за то, что оставил, бросил, предал. Ошибся. Только тяжело ткнулся башкой в плечо. И я почувствовал на виске влагу. Вы видели, как лошади плачут? Из обсидиановых глаз скатываются по черной морде крупные слезы, оставляя блестящие дорожки молчаливой боли. Утешая, гладил согнутую шею трясущейся рукой, безуспешно стараясь стереть страх долгих часов в жестяном гробу. Все закончилось, Фридрих. Закончилось. — М-м-м… Сэр, распишитесь здесь и здесь. Еще быстрый вопрос — кто оплатит ремонт? Развернувшись, пробил с ноги в колышущееся брюхо. — Мистер Смит тебе оплатит. И зубы тоже, — с удовольствием добавил в челюсть. Размазывая кровищу, жиробас уполз со двора к коневозке. Второй уже запустил движок. Выкрикнув что-то про полицию, суд и тяжкие телесные, живодеры убирались прочь, громыхая болтающимися дверями. В наступившей тишине осознал — в руке зажата трубка: — Эрд, говорил, у тебя есть рукастые приятели в коммуне? Гони сюда всех, кто знает, каким местом гвозди заколачивать… К вечеру четыре денника для поняш были переделаны в один для фриза. Мари прикатила на пикапе с мешками сенозерновой смеси, по-соседски одолженной у рейнджеров заповедника Сибола. Устроившись вокруг барбекюшницы, патлатые друзья Джина пускали по кругу косяк с бутылкой кукурузного самогона. А я добрался до ноута. Можно, забив на одноразовую почту, написать очкастой — ведь бывший меня вычислил. Заглянул в ящик и нашел. Видео от Техасца. Открыл. Его Величество сидело на лиловом диване в гостиной пентхауса: — Нет. Не я слежу за тобой, Ривай. ФБР-овцы присматривают. — Мерзкая резиновая улыбка вызывает острое сожаление об отсутствии функции «из монитора в рыло». — Видишь ли, Эрен слишком много времени проводил в Джерси с Фридрихом. Это отразилось на успеваемости не лучшим образом. Мне пришлось обратиться за помощью к Закклаю — ведь гораздо приятнее отправить породистого коня заботливому хозяину, а не на колбасу. Он великодушно сообщил адрес. — Глядя на залаченную шевелюру и свеженькую коррекцию бровей, с трудом давил рвотные позывы. — Я оставил наши обиды и разногласия в прошлом. Даже не держу зла за то, что дверь в секретную комнату пришлось вскрывать автогеном, а бедняга Арлерт не спал неделю, подбирая пароли к папкам с записями с видеокамер. Ты же не удосужился их оставить… Кстати, хочу сообщить. По прошествии достаточного количества времени, собираюсь жениться на Мэри. Можешь успокоиться, Ривай. Каждый из нас получил желаемое. У меня будет здоровая семья. У тебя — свобода… — В уголках глаз собрались гусиные лапки доброго дядюшки, а мне оставалось лишь скрежетать зубами, пока не сотрутся до самых корней! — Если Закклай не прервет твой отпуск. Затемнение. Где-то внутри начала кровоточить едва зарубцевавшаяся ненависть к миру Закклаев, Смитов, глянцевых идеальных семей. Что же будет с тобой, Эрен? Отправив письмо очкастой, захлопнул ноут. Мозг неотступно гудел от визга пил, треска ломающихся досок, дятлами стучащих молотков. Вышел на крыльцо. Солнце заходило на другом берегу Рио Гранде. Река извивалась серебряной лентой сквозь листву тополей. Наигравшись с тенями в расщелинах гор, ветер остужал раскалившуюся за день землю. И я услышал, наконец, аромат желтой сосны. Прошитая уходящими лучами, бугристая ржавая кора пахла чайной папаши Ляна и французской сдобой.** Пахла тобой, Эрен. Пизда. Окончательная и бесповоротная. Купил подходящий домик, называется. Лаконичный ответ очкастой — «приятного просмотра» — прилетел через неделю вместе со ссылкой на Ютуб. Короткое видео о том, как Сони обстоятельно пытается скальпировать нахальную мелочь. За кадром жизнерадостно выстреливала воплями очумелая кошатница. Почему у тебя потускнели глаза, Эрен? Руки чесались расписать бритвой гладкую морду Техасца от уха до уха. Сдержался. Через ночи без сна, когда сосна стучала в окно колючими лапами и запахом ангела, словно уговаривая впустить. Ролики заливались бессистемно. Но я видел, как уходили прочь отголоски детства. За год ты подрос дюйма на три. Скулы стали острее. Пушок на персиковой коже сменился тонкими усиками и бородкой. Волосы текли по плечам. Когда ты бежал марафон, мисс Зоэ исхитрилась ухватить крупным планом лицо. Мягкость аквамариновой волны исчезла. Я увидел пронизывающую твердость кристаллов с антрацитовым блеском зрачков. Бородки с усиками не разглядел. Не понравилось? Решил сбрить? Тот ролик из лагеря в Массачусетсе просмотрел июньским вечером. Сидя на веранде. Под скрип кресла-качалки пялился на тебя за штурвалом белого катера. Очкастая снимала со спины. Разбивая летний покой озера, нос суденышка взрывает водную гладь стеклянным ореолом брызг. Слева, у тебя над головой висит крошечная радуга. Конский хвост хлещет по напряженным плечам. В тот момент я до привкуса горечи завидовал солнцу, беззаботно ласкающему шелк загорелой кожи. Оставалось только дрочить в закат. Хорошо, квартал нежилой. Мастерские, «Антикварный рай Нэнси», «Редкие минералы Роба», заросшие полынью пустыри, тополя. И после восьми тут скорее встретишь койота, чем живого человека. А потом меня спалил Джин. Нет, озвучить свою ориентацию пришлось много раньше. Потому, что Мари постоянного угрожала порадовать знакомством то с одной, то с другой подружайкой. На камин-аут апологеты свободной любви посоветовали три местных клубешника и один за кордоном — мексиканский. И забыли об этом. В тот день мы закончили «плимут фурию» пятьдесят восьмого. После мальчишника со стриптизершами, владельца на парах бурбона вынесло на встречку, а затем изящно вписало в грузовичок с цесарками. Итог: разлетевшийся товар, крайне раздосадованный фермер, расхераченные левые фары, ободранное крыло, вопли оскорбленной невесты, которая запланировала свадьбу в стиле пятидесятых. Лысеющий женишок свалился в «Коробку» с расцарапанной харей, пачкой наличных и дедлайном через четыре дня. Иначе не читать ему брачную клятву из онлайн-генератора перед сборищем местного истеблишмента. И вообще, что скажет тетя Сара. Переглянувшись, мы с Джином согласились за тройной тариф плюс запчасти. Фея-Мари отыскала «родные» фары в пределах достижимой географии. В полночь четвертого дня, от души пожелав владельцу семейного благополучия с обеими фуриями, поплелся в офис очистить сознание Джеком Дэниелсом. Но какого-то хера опять полез на Ютуб… Вот ты оборачиваешься. Руки уверенно сжимают штурвал. Сумасшедшие раскосые глазищи. Влажные улыбающиеся губы. Бисеринки пота скатываются по груди, поджарому животу, туда, вниз, под небрежно завязанные гавайские шортики. Поставил на паузу. Трижды, мать твою, сглотнул от невинности улыбки и блядского прищура из-под ресниц. — Я завтра припозднюсь на пару часиков? — раздался за спиной глухой голос. — Ух-ты, красотища-то какая. Даже матом ругаться не хочется, — мгновенно воспрянув духом, Джин заценил экстерьер. — Твой?.. — Не мой. Сделай одолжение, сгинь во мраке ночи. — Как скажешь, босс, — он подмигнул, закрывая дверь. На следующий день, поручив Фридриха не выспавшемуся Джину, впервые махнул через границу в Охинагу. Попытаться вытеснить вишневые губы гремучей смесью дешевой текилы с механическим перепихом. Довольно скоро короткие каникулы стали привычкой. Радужная Игуана оказалась не притоном, а чистенькой гостиницей с неплохим ресторанчиком, где классических марьячас по пятницам сменяли заезжие субботние рокеры. Так почему бы и да?.. Новая жизнь: работа, дом с видом на закат и долбежка первой пойманной задницы раз в три месяца. Волшебно. А еще я начал таскаться в Игуану потому, что на том долбанном видосе из лагеря не увидел у тебя на шее ключа — единственного подарка… …На погранпосту пестрая очередь из развалюх девяностых, японских гибридов, трейлеров. «Цель приезда в Мексику?» — дежурный вопрос, на который так и тянет ответить: «Набухаться, поебаться, проблеваться. Можно в другом порядке». Но веду себя прилично. Надо выполнить культурную программу. Дело к вечеру. Солнышко прощально машет лучиками жаждущим пейотных*** путешествий туристам. Замотанные погранцы торопят, мол, проезжай, не задерживай движение. До Игуаны не более получаса. Мне спешить незачем. Тащусь на третьей. По обочинам размытой серости шоссе мелькает в пелене бессознательного неведомая колючая хуйня — в местной ботанике никогда силен не был. Проезжаю католическую церквушку La Compania de Jesus. Некоторые посетители отправляются после потрахушек прямиком на воскресную мессу. В голове вяло ворочается мысль, озвученная хиппующими корешами Джина о том, что дружище Христос — правильный чувак. Отмучился на кресте и свалил с этой помойки на облачка. Нечего тут ловить… Я дотянул до тридцати трех. Может, пора?.. Вывеска мигает танцующей ящерицей над плоской крышей. Полгода назад замызганный фасад покрасили в благородное бордо, но он быстро выгорел до привычного ржаво-коричневого. Внезапно — белым среди пыльного — BMW-купе. Так вот куда неслось чудушко. Ну не хрена себе! Дорогая машинка красуется прямо перед входом в Игуану на моем козырном парковочном месте. Кому-то явно зубы жмут. Захлопываясь, деревянная дверь дребезжит за спиной, и понимаю — что-то не так. Из музыкального автомата голосит Шакира (марьячас приглашены на внеплановые гастроли к наркобаронам Тихуаны?); пьяные фигуры пошатываются в полутьме. Мужские, женские, неопределенного пола. В углу очаровательно скалится навстречу знакомая буч — менял ей бампер на пятисотом «шевроле камаро». Мужеподобная тетка пытается что-то сказать, но в шуме удается только разобрать «там… приехал… muy guaro». Неуловимое, тревожащее вкрадчиво касается обоняния. И звучит среди месива кухонных ароматов, тяжелых духов, кислого пота настойчивой нотой запах ангела. Ты сидишь боком у стойки. Зал битком, но табуреты рядом пусты. Все правильно. Красота привлекает. Совершенство отпугивает. Ты — совершенен. Белая футболка обтягивает гибкое по-кошачьи тело. Прямые плечи. По ним переливаются красно-золотым каштановые пряди. Пальцы одной руки крутят бутылку местного пива. Пальцы другой — нервно барабанят по алебастровой столешнице. И тень ресниц мягко ложится на острые скулы. Звуки пятничного загула выметает из сознания небрежный жест руки отбросившей с шеи тяжелую прядь. Танцующая толпа расступается. Ватными ногами подхожу к стойке, обессиленно прижимаюсь щекой к дрожащим на столешнице пальцам. И чувствую, как поцелуй, пропитанный слезой, жжет губы. Звезды в оконном проеме Тонкие, неожиданно сильные пальцы обхватывают запястье. Спрыгнув с табурета, тащишь в сторону и наверх по лестнице на третий этаж. Цепляюсь сандалией за ступеньку. Не несись ты так! Отрастил ноги, понимаешь. В полумраке коридора сносим парочку целующихся девиц, получая вслед автоматную очередь матерных мексиканских эпитетов. Не отпуская моей руки, выдергиваешь из кармана карточку и пихаешь в щель. Щелчок замка. Вваливаемся в комнату, и только тогда оборачиваешься: — Мне сказали, ты всегда берешь этот номер, потому что он угловой. Щеки красные. Зрачки расширены. Пространство распадается на фрагменты. Повинуясь неведомому, кусочки пазла складываются в реальность. Приглушенный свет бра за спиной обволакивает тонкую фигуру теплым, мерцающим, призрачным. Ты — настоящий. Невольно перевожу взгляд на широкую кровать… Стоп. — Объясни, что происходит. Излагай по порядку, пока у меня яйца не поседели, — выворачиваю руку из захвата. — У тебя яйца волосатые? Дай посмотреть. Розовый язычок коротко выстреливает из вишневого рта, оставляя на верхней губе влажный след. Тягуче медленно опускаешься на колени и смотришь. Снизу вверх. Гипнотизируешь своими аквамаринами. Манишь в черную пучину антрацитовых зрачков. Три года назад, стоя в океане по грудь, просил мать Иемайю — пусть твои сети принесут богатый улов. Не догадывался, крупная рыба — это я сам. И не хочу рвать путы. Пряжка звякает в ловких руках. Жужжащий «вжик» змейки краем задевает слух. Высовываешь язык и мокро проводишь им через ткань от яиц к резинке. Блять. Сдергиваешь до колен труселя с джинсой. Мда, красиво уйти со спущенными штанами даже у меня не получится. А зачем, собственно?.. Куда ручонками полез? Пальцы осторожно оттягивают, мнут, перекатывают мои шары. Что же ты творишь, нахальная мелочь? Но как же, сука, тащит!.. Пошатывает от невесомых тревожащих поцелуев. Да, распидорасило будь здоров — хер торчит в потолок баллистической ракетой на старте. Дыхание касается головки. И тут же губы — вишневые сочные — на мгновение прижимаются с чмокающим звуком. Невинно и откровенно пошло. Мокрый рот втягивает неторопливо, чересчур осторожно. Ну нет, так не пойдет. Намотав на кулак каштановые патлы, загоняю в глотку. Булькаешь, давишься, но терпишь. Только слезы скатываются с ресниц на скулы. Через секунду, расслабившись, начинаешь дышать. — Соси, как положено, гаденыш маленький. Сосешь отменно. Жарко истекая слюной. Позволяя долбить в бархат ребристого неба. Втягиваешь. Заглатываешь. Цветные круги перед глазами сменяют слепящие белые всполохи. Осязание происходящего оглушает, лишая будничной скорлупы безучастности. Я — живой. Твои губы не отпускают, высасывают, выдаивают меня до капли. Но где-то на задворках подсознания мерзко зудит подленькая мыслишка — «Кто научил? Сколько хуев побывало в этом умелом ротике?» Подавшись вперед, жестко хватаю за подбородок. Глазищи шальные, хмельные, невозможные. Отвешиваю смазанную оплеуху. Бью вполсилы. Шлюха не заслуживает настоящего удара: — Неплохо. С такой техникой был бы нарасхват в «Зевсе и Ганимеде». От удивления падаешь навзничь на разноцветный вязаный половичок. Мягкости во взгляде не осталось. Радужка превратилась в зеленый лед. Словно морская волна застыла, схваченная скоропостижным морозом. Молча поднимаешься. Идешь к северному окну, подхватываешь за лямку стоящий в углу рюкзак, за ручку — чемодан. Ну молодца, Ривай. Все изгадил? Ничего не забыл? Надо тебя остановить. Сказать лишь два слова. Даже одного — нужного — хватит. Но подвисаю. Не привык. Не умею. Расстояние от кровати до стены слишком мало. Обойти меня не получится. Голосом шерифа, уговаривающего положить помповое ружье маньячину, который только что расстрелял пятнадцать человек на ежегодной ярмарке выпечки, увещеваю: — Куда собралась на ночь глядя, принцесса? Нервишки шалят? Или сладкая задница захотела приключений? Тут Мексика, если вдруг невкурсах. Порвут сразу на стоянке перед крылечком. Не дури. Поставь вещички на место. Завтра гордо свалишь в рассвет. Ты только сжимаешь крепче серую лямку, размахнувшись, швыряешь рюкзак и, пока уворачиваюсь, несешься дурниной мимо. Болтающиеся портки не способствуют маневренности, но схватить за ремень успеваю. Рушимся сразу оба. Народный мексиканский половичок смягчает приземление мордой в пол. Пытаешься подняться. Хрена лысого! Наваливаюсь грудью. Обхватив, прижимаю руки к извивающейся тушке. Яростно шипишь сквозь сжатые зубы. Как тебе нравилось той ночью?.. Я запомнил: — Эр-р-рен, — шепчу в шею, почти касаясь губами кожи. — Эр-р-рен, не убегай, расскажи мне все. — Замираешь. Торчащее из копны волос ухо неумолимо розовеет. Сбившись на долгие полминуты, дыхание выравнивается. — Расскажи, пожалуйста… — Слезь с меня, — обиженно, но без злобы. Оставив барахло валяться, хлопаешь дверью ванны. Пока тебя нет, запоздало натягиваю джинсы. Выходишь, опустив глаза, словно не веришь, что разговор может помочь. А я чувствую скребущий наждаком в горле сгусток вины. Это больно. Физически больно. Садишься на кровать и начинаешь говорить… О том, как осознал — кто ты; понял, что влюбился; как ждал, как скучал, жил после… После. О парне с итальянским именем Марко (с ним встречался почти год) и, наконец, о вибраторе, кошаках, очкастой с ее «сывороткой правды на случай важных переговоров». — Твой Марко хотя бы годно драл? — цежу сквозь зубы с отвращением. Ревность мерзко копошится внутри, отгрызая гнилыми зубами куски прямо от кровоточащего сердца. — Он отсасывать научил? — Я был верхним… — устало, даже безнадежно. Вдруг подрываешься, наклонившись, выплевываешь. — А сам-то? Мне та здоровенная буч рассказала: ты тут задницы на десять рядов перебрал. — Сядь, дылда, — задолбало снизу вверх пялиться. Вымахал с флагшток у Белого Дома, засранец. — Сядь и засохни, — невольно отвожу взгляд. Нет у меня прав ни на тебя, ни на ревность. Если вдруг смогу когда-нибудь выдавить те два коротких слова, тогда… Но сейчас нарочито с ленцой продолжаю. — Да, никогда не трахался ни с кем дважды. А сюда таскался потому, что в Альбукерке мог нарваться на отношеньки. Истерящий пассик в мастерской — оно мне надо. Вообще, у кого-то нос не дорос взрослым вопросы задавать. — С какого бодуна решил, что кто-то влюбится в мордорского орка? Мало того что выше на башку, так еще и подъебывает. Вот нахальная мелочь!.. — Ты же влюбился, — в неверном свете бра кажешься нечеловеком. Плавно подаешься вперед. Кончики пальцев пробегают по моему бедру словно по клавишам. Хищные точно рассчитанные и одновременно естественные движения напоминают кугуара, охотящегося в горных лесах Сиболы. Единственный зверь, способный ради спортивного интереса сломать хребет толсторогу. Повезло увидеть мельком. — Я неправ?.. — с трудом выговариваю — мешают электрические разряды, разбегающиеся по телу от каждого прикосновения. Откуда, из каких миров ты свалился в номер размером с ланчбокс, увешанный по стенам поддельными ацтекскими масками, обставленный «колониальной» мебелью, сколоченной китайцами на фабричке какого-нибудь усатого панчо? Зачем принесся, гнал на скорости? — Трахать собираешься? — с первобытной грацией откинувшись на уляпанное красными ромбами покрывало, зыркаешь из-под ресниц. — Или будем до утра страдать психологией отношений? — Если дырка хуя не видала, придется постараться. — Не дергайся, ебарь-террорист, — улыбаешься открыто и… доверчиво, почти по-детски. Какой же ты все-таки пацан, Эрен. Сбрасываешь майку. Висящий на якорной цепочке ключ скользит по груди, а у меня вырывается из глотки предсмертное карканье. Надел… Носишь… Заметив мою отпавшую челюсть, подмигиваешь, стягивая джинсы. И становится ясно — приданное «невесте» собирала очкастая. Твое хозяйство упаковано в атласный желтый мешочек, на котором выложены блестючими стразиками два сердечка. Только мисс Зоэ с ее «безупречным вкусом» могла выбрать джоки цвета обкуренной канарейки. — Снял живо. С готовностью избавившись от гламурной жути, перекатываешься на живот, ложишься грудью на кровать, оттопыриваешь задницу… Твоя жопа не видала хуя, а мои глаза не видали такого: между половинок торчит подозрительно знакомая рожа. Черные волосы уложены помпадуром, правая бровь приподнята, самодовольная ухмылочка. Пикапер сотого левела, мать твою. До чего дошел прогресс в сфере производства секс-игрушек! Уже фотки на фиксаторы лепят. Скоро дилдо с музыкой появятся. Выдернув из тебя чертову пробку, отшвыриваю подальше. Хочется рвануть в Нью-Йорк, отловить очкастую и убить. Пять раз подряд. — Есть с музыкой. — А? — кажется, шифер съехал, крыша прохудилась, дом затопило до самого подвала. Заговариваешься, Ривай. Совсем плохой стал. — В рюкзаке лежит, — садишься и хлопаешь ресницами в предвкушении. — Сам достанешь? Открыв рюкзак, выуживаю пачку пятидесяток, перетянутую резинкой. За ней следующую. Ох, что ж я маленьким не сдох. — Это приз за марафон и еще… Спасибочки по самое некуда — пояснил ситуацию. — Эрен, деточка, как ты с IQ мамкиного имбецила умудрился поступить в магистратуру? Чисто для себя интересуюсь — почему не оставил свой «золотой запас» у меня, а поперся в Мексику, где за сотку зарежут и даже под кактусом забудут зарыть — все равно койоты обглодают? — Я забыл о деньгах. Ты опережал на два часа… Подумал… Не думал… — Выглядишь обоссавшимся котенком. — Не знал… Где ты задержался? — Нелепый кошак исчезает, уступая место хищнику. Ноздри воинственно раздуваются. Взгляд колючий, испытующий. Зверь готовится к прыжку. — Тихо-тихо, а то халканешся ненароком, в монстра превратишься, — понимаю, за три года мальчишка отрастил не только ноги, но и клыки. — На заправку пожрать заскочил. Дерьма-то. — Посмотри внизу. Провалился, наверное. Вытаскиваю матовый хрен с пультом в кричащей радугой упаковке. Покорно достав пиздец-эксклюзивную разработку Doc.Jonson, включаю. Под беловатым пластиком UR3 радостно мигают лампочки: синие, зеленые, красные. Звенит колокольцами, блеет по-овечьи Jingle Bells. Нокдаун. Бой проигран. Подгоните труповозку. — Думал, на день рождения подарить, — выхватив поющий кошмар из моей ослабевшей руки, стыдливо прячешь обратно. — Не нравится? Есть другие. — Ша. У меня и без того не встанет, — подлые мыслишки возвращаются, зудят комарами: окажись ты в «Зевсе» — не просто стал бы звездой, но еще и наслаждался процессом. Пнув рюкзак (пошел он к сумкиной бабке вместе с содержимым), сползаю на пол. Остается сидеть, уставившись на грязно-желтую каменную стену с имитацией осыпавшейся штукатурки. На ней — моя размытая тень. Острые зубы ощутимо прикусывают мочку. Запах ангела возвращается. В сладкой гамме отчетливо звучит дерзкий амарант на фоне отголоска, звенящего терпкой свежестью календулы. Понимаю — насчет преждевременной импотенции погорячился. В трусах — бешеная активность. — Я читал твои письма, — шепот пряно щекочет нервы. — Ты грозился приехать. Таки нарежу очкастую тонкими ломтиками, ебать ее башню раком. Потом. Сейчас — некогда. На кровати — готовые шесть футов мечты гомосека, а я, лошара в крапинку, давлю на тормоз. Твердая ладонь ласково ложится на загривок, спускается ниже. Пальцы скользят вдоль позвоночника. Дразнящие прикосновения оставляют на коже горящие следы. Оборачиваюсь. Коротким взмахом головы откидываешь волосы назад, но непослушные пряди падают, закрывая тяжелым занавесом пол-лица. Простое движение завораживает. Веки опускаются, пряча мягкие переливы океанской волны. — Никто, кроме тебя, не целовал мои глаза. Обычная фраза вставляет круче ЛСД. Досвидос, крыша, вали прогуляться по пустыне. Толкнув тебя на аляпистое покрывало, целую поочередно трепещущие веки, отчаянно краснеющие скулы… Запрокидываешь голову, доверчиво подставляя горло. Жилка пульсирует под губами. Кадык ходит ходуном вверх-вниз. Втягиваю ртом коричневую пуговку соска, вырывая первый сдавленный стон. Твои пальцы путаются в волосах. Пытаешься спихнуть меня ниже, нахальная мелочь? Обойдешься-перебьешься. — Раком встал. — Смазка с гандонами под подушкой, — бормочешь, с готовностью отклячивая задницу. — Какой предусмотрительный. Без резинки отымею. Считай за честь, — отвешиваю шлепок по круглому полужопию. В растянутую пробкой дырку вставляю без напряга сразу два пальца. Очко дергается, туго обхватывая фаланги, всасывает внутрь. Привык игрушками баловаться? Оно заметно. Дышишь со свистом сквозь стиснутые зубы, когда нащупываю внутри бугорок. Вижу, вкатило до дрожи. А если так — осторожно, по кругу? Атласные стенки тянутся, поддаются. Никогда бы не подумал, что залезть в задницу настолько офигенно. Смотри-ка, уже коленки разъезжаются, пот выступил на пояснице. Подмахиваешь, насаживаешься, хрипишь невнятное. Погоди чуток. Рывком выдергиваю пальцы. Тут же подаешься назад. Словно просишь — не оставляй растерянным, неприкаянным, возбужденным! С конца у тебя уже капает. Не так быстро, засранец. Ты у меня с резьбы сойдешь. Языком — от поджавшихся яиц к пульсирующей растревоженной дырке. И еще разок. И еще… Скулишь, комкаешь покрывало. На изогнутой спине танцуют бесформенные тени. В окно заглядывает белое око луны. Черный бархат усеян звездным конфетти. — Задолбал копаться, вставляй! — стонешь в собственный кулак. Ну держись, принцесса. В позе кобеля на суке одним толчком пробиваю оба сфинктера. Всхлипываешь. Что? Живой хер лучше силикона? А если целиком? — А-а-а, м-м-м… Больно? Сам напросился. Кишка поддается туго. Но не соскочить уже, не остановиться. Да и кто бы смог? Я — точно нет. Завтра вылижу тебя от изгиба шеи до узких ступней, пересчитаю поцелуями каждую родинку. Сегодня же вместе пойдем ко дну. Или наоборот — расправив крылья, наконец-то взлетим?.. Слишком тесно, слишком жарко внутри, слишком пошло хлюпает воняющая клубничной отдушкой смазка. Иметь эту роскошную задницу то медленно с оттягом, то будоража простату частыми неглубокими толчками — незамутненный кайф. И чувствовать, как сжимаясь, горячие стенки втягивают обратно. Но мне не хватает тебя. Хочу видеть расплывшиеся похотью зрачки, распахнутый в немом крике рот. Собрав обломки воли, вынимаю из тесного теплого. — Сволочь, — разочарованно стонешь, заваливаясь набок. — Скотина, — пытаешься пнуть по яйцам. — Сдурел? — едва уклонившись. — Ложись-ка на спинку. Подхвати себя под коленки. Будь хорошей девочкой, — собственный голос звучит непривычно ласково. На романтик потянуло на старости лет. — Э-р-рен… — имя разлетается по дешевому номеру мелодией волны, перекатывающей лакричные камешки по бразильскому пляжу. Переворачиваешься. Твой член мокро шлепается о поджарый живот. — Давай подушечки подпихнем, чтоб принцессиной жопоньке никакая горошина не помешала. Прячешь физиономию в ладошки. Плечи странно подрагивают. Никак ржешь, нахальная мелочь?! Сейчас станет не до смеха. Махом загоняю в кишку все отмеренные природой девять дюймов — только яйца зазвенели. У обоих. — Клешни с морды убрал, — вместо грозно рявкнуть получается курлыкнуть очумелым голубем. Осталось только перья растопырить, мать твою. Смех оставил на губах мальчишескую улыбку и золото искр в распахнутых раскосых глазах. Ну, понеслась. Не порвать бы… Драть твою атласную кишку — охуенно. Знаешь это? Твой запах вставляет круче кислоты. Знаешь это? Теперь ты мой — до тех пор, пока костлявая не явится за одним из нас. Знаешь это? Темнота за окном расчерчена белыми зигзагами неона. Зацепившись за скалу, луна застряла на вершине языческим тотемом. Вижу ногти, впивающиеся в напряженные бедра. Они оставляют красные полосы. Наклоняюсь, прикусываю нежную кожу у самого паха. Тонко вздрагиваешь в ответ. Ключ соскользнул и запутался в разметавшихся волосах. Жадно хватаешь воздух. И под черными ресницами полыхает аквамариновое пламя. Я вижу горящий океан. То, чего нет, не было и быть не может. Или все-таки может?.. Неожиданно сжимаешься внутри, заставляя выплеснуться в тебя. Сам кончаешь струей от моей руки, заливая живот и грудь чуть ли не до горла. Обессилено тычусь губами куда-то в пупок, слизывая соль с твоей кожи. Кажется, вырубило секунд на десять. Целую влажное, теплое, дышащее. Приподнявшись на локтях, пьяно озираюсь. Эй-эй, ты чего? задрых с моим членом в заднице? Ну ни хрена ж себе. Я же только начал! Не умеет в марафон молодежь. А ведь это еще один из лучших. Ладно, спишем на перелет с пересадкой и гонку до Охинаги. Живи пока. С сожалением вытаскиваю натруженный елдак. Медленно закрываясь, раздолбанная дырка выплескивает кончу на разрисованную черепушками наволочку. Это самое охренительное зрелище за всю мою паршивую жизнь. Понимаю, надо в ванную — намочить полотенце, обтереть нас, но не могу оторваться от наливающейся багровым метки на персиковом бедре, серебряного ключа, обвитого каштановой прядью и прозрачности слезинок, дремлющих на кончиках ресниц. Хочется продлить до бесконечности минуты тишины… Заснул. Усталый, затраханный. Сегодня влюблен. А что будет дальше? В универе обзаведешься друзьяшками, вступишь в общество «Альфа-бета-гамма-зета». Станешь сутками пропадать в лабораториях. Я ведь из химии знаю только какую присадку добавлять в масло летом для «pontiac GTO» шестьдесят девятого. Когда нам станет не о чем поговорить за поздним ужином? Через год? два? три? Останешься ли со мной в радости и в горе, в здравии и в маразме? Когда, поседев, начну терять очки? Или заведешь кого-нибудь?.. Любовь приходит и уходит, а хуя хочется всегда… К черту. Сбрасываю изгвазданную подушку на пол. Точно дрыхнешь? Просыпаться не собираешься? Я хочу сказать… Пусть эти слова услышат только фальшивые ацтекские маски и звезды в оконном проеме: — Люблю тебя. Веки вздрагивают. Тянешься, обнимаешь, осыпаешь грудь, плечи легкими чмоками. Завалив на простыни, трешься об коленку мокрым полувставшим концом: — Попался, — куда-то в подмышку горячо, с озорством в голосе. — Думал, никогда не признаешься. Собирался стырить у Ханджи «сыворотку правды». Подмешать в текилу… Не выгорело. Она ампулы в сейфе запирает. Расскажешь о себе? — Сходи подмойся, ваше высочество, — гаденыш мелкий, действительно подловил. Надо срочно исправлять положение. — Ой! — подорвавшись, скрываешься в ванной. Расстегнутый рюкзак с баблом обнаруживаю под сползшим покрывалом. Непорядок. Прячу барахло в шкаф, фигово имитирующий испанский антиквариат эпохи конкисты. После активных скачек желудок урчит словно год маялся голодной диетой. Звоню прямо на кухню — для дорогого клиента процедура упрощена. Но тут в ноздри бьет родным запахом. — Ты не снимал койота? Никогда? — подкравшись сзади, прижимаешься. Шаловливая ручонка играет кулоном. — Отвали, — легонько пихнув локтем под ребра, быстро заказываю энчиладу с говядиной, пивасика и сменить уделанную постель. — Твои сокровища в шкафу. К «горничной» не приставать. — Есть, сэр, — дурацкая лыба до ушей. Совсем страх потерял, нахальная мелочь. В тесной душевой кабинке без тебя скучно, и в башку упорно лезет лав-стори с Марко. Сверху был, говоришь? Выходит, рано или поздно нацелишься в мою задницу. Я — не Смит. Не собираюсь ломать через колено. Возможно, уступлю. Не скоро и не сразу. Точно не сегодня. Упругие струи воды хлещут спину, окончательно смывая муть недожизни. Ты. Останешься. Со мной. Попытаешься свалить — посажу на цепь, прикую за ногу. В доме на Лагунитас лейн есть подходящий подвал. Но ведь не захочешь уйти? Не захочешь? Уйти… Ладно. В манду к прабабке Авраама Линкольна прогнозы, расчеты, мастерскую, Джина. Слежка Закклаевых шестерок — пусть той же мохнаткой накроется. Хочу обратно к тебе, в тебя. Кое-как завернувшись в полотенце, распахиваю дверь. Символически прикрыв легким одеялом причиндалы (светится краешком стриженый лобок), уплетаешь энчиладу прямо в кровати. Алая капля скатывается по запястью к локтю. Ловко подхватив языком сальсу, бесстыдно зыркаешь на меня. — Стол у окна не заметил? — пытаюсь воспитывать, а у самого член дымится, как пулемет Гатлинга. — Приношу свои глубочайффшие изффинения, сэр, — дожевывая последний кусок. — Свои глубочайшие принесешь непосредственно сюда, — позволяю полотенцу сползти с бедер. — Есть сэр, — прыскаешь в кулак, с готовностью откидывая одеяло… В желтом сумраке бра персиковая кожа отливает весенним закатом. Вишневый рот приоткрыт. Зубы поблескивают чистым белым. Нарвался, засранец. Сидеть завтра не сможешь даже боком. Впиваюсь в распухшие по-блядски губы. Хочу пить твое порывистое дыхание до дрожи, до обморока, до предсмертных конвульсий. Мне срочно необходима доза ангела внутривенно. Я подсел, доктор. Спасать не надо. Звезды в оконном проеме играют на струнах ветров мелодию летней ночи. Пусть остальной мир ненадолго исчезнет для нас обоих. Тарелка с глухим стуком падает на половичок… * * * Новый день. Эпилог Агент «Печальный Бизон» в десятый раз посмотрел на стоп-кадр, захлопнул ноут и сплюнул на замызганный до потери первоначального цвета пол. Видеозапись не оставляла сомнений — сегодня ночью объект трахал во все дыхательные и пихательные своего бывшего подопечного, Эрена Йегера. Поморщившись, мужчина цокнул языком и потянулся к стаканчику с кофе. Напиток давно остыл. Проглотив горькую бурду, Бизон скомкал стаканчик и со злостью запулил в угол, где уже скопилась кучка его мятых собратьев с лого здешней тошниловки. Три месяца подготовки операции теперь можно было засунуть под хвост любого представителя семейства кошачьих, чьи вопли на крыше облезлой развалины довели доблестного агента до нервного. Три сраных месяца он подкупал, приседал на уши ревностным прихожанам La Compania de Jesus, поднимал народ в крестовый поход против нечестивцев. Пришлось даже забашлять падре. Святой отец долго кобенился, мол, владелец Радужной Игуаны регулярно жертвует на нужды храма, помогает бедным, но увидев цифру, нацарапанную на салфетке, согласился. Во имя Пресвятой Девы и Сына Божьего, разумеется. Малочисленные пикеты, разбитые окна главного зала, проколы колес автомобилей клиентов — спектакль с целью замаскировать убийство коренастого черноволосого мужика. Сегодня ночью должна была состояться кульминация представления. Подкупленный официантик уже подмешал в пиво снотворное. Сам Бизон поднялся бы в номер. Два выстрела. Объект со шлюхой мертвы. Потом на сцене появились бы бойцы, одолженные у наркобаронов Тихуаны. Взрыв газа на кухне. Паника, беготня, вопли горящих педрил. Оброненные четки и случайно разбросанные листовки с призывами уничтожить гнездо разврата довершили бы картину. Видно, этот Леви Аккерман опасный тип, раз Закклай решился на нелегальную операцию. Впрочем, придется отменить. Еще полгода назад Бизон собственноручно замаскировал камеру под панелью оконного кондиционера в излюбленном номере объекта. Обзор оказался хреновый, но Рейнбергер категорически запретила ставить больше одной. «Нет. Слишком рискованно фаршировать комнату жучками. Аккерман профи. Может засечь», — жестко приказала правая рука главы Криминально-следственного. Однако полученного материала хватило с горкой. Камера четко запечатлела Йегера. Анфас, в профиль, а также в других, более интересных позициях. Убийство подопечного влиятельного нью-йоркского бизнесмена и мецената Смита чревато непредсказуемыми последствиями. Среди агентов ходили упорные слухи о связи Закклая с владельцем бордельной империи обоих побережий. Якобы именно благодаря Техасцу босс прибрал к рукам самого госсекретаря Имир Фриц и сенатора Тайбера. Разъяренный Смит опасен. Недавно выпущенный из учебки Бизон категорически не желал становиться козлом отпущения в политических игрищах. Значит, придется будить начальника секции организованной преступности… Служебный телефон противно затренькал на тумбочке. Выругавшись сквозь зубы, Анка с трудом нашарила трубку — кто там посреди ночи? Номер на дисплее мгновенно разогнал остатки сна: — Эйбрингер, у вас проблемы? Услышанное заставило сесть и включить лампу. — Скидывай запись. Просмотрев короткий ролик, женщина задумчиво потерла висок. Победителя Нью-Йорского марафона, угодившего два года назад во все ленты новостей, она узнала мгновенно. Дело определенно пошло не туда. — Жди, — сжав губы в тонкую линию, Рейнбергер дала отбой. Если сейчас налажает — ей конец. Когда Закклай нашел ее в полиции округа Манхеттен, Анка бесперспективно вкалывала на Пиксиса пять лет. Помимо исполнения нелегких обязанностей сержанта, от нее требовалось забирать из бара бухое в дрова начальство и доставлять тело домой. Поэтому ее «форд-седан» периодически вонял виски, а порой — мочой. Задумчиво постукивая трубкой по подбородку, Анка подошла к окну. Три года ее ребята пасли Аккермана и Зоэ. Отслеживали активность в инете, читали почту, фиксировали где, с кем, когда встречаются в реале. Зачем? Босс не объяснял. Небо розовеет, скоро рассвет — никчемное наблюдение. Надо беспокоиться о другом. У нее нет права на ошибку! Нынешняя должность заработана кровью, потом и жесткой борьбой с конкурентами. Обрушить карьеру из-за одного неверного решения было бы глупо. Значит, придется будить Самого… Этой ночью главе Криминально-следственного не спалось. Проворочавшись на узкой армейской койке до двух ночи, Дариус Закклай забылся неспокойной дремой, из которой его грубо вырвал гимн родной страны. Звонок служебного без десяти четыре утра означал одно — случилось нечто из ряда вон. — Слушаю. Дважды прокрутив сброшенный ролик, он отбросил одеяло, встал, надел очки, и посмотрел видео в третий раз. Картинка не оставляла сомнений — Леви (Бритва) Аккерман влюбленно улыбался разметавшемуся на смятых простынях Эрену Йегеру. Сегодня что? Рождество? Пресвитерианин, согласно личному делу, и атеист, согласно личным убеждениям, вознес краткую молитву сосновому потолку. — Рейнбергер, приказ Бизону — свернуться и отослать боевиков хозяевам. Уничтожить следы. Визит к Зоэ отменить. Ничего не было. Понятно? Мне — отчет. Трубка отправилась на подушку. Два хлопка зажгли встроенные над кроватью светильники. Прошла минута. Две. Три. Когда часы на дисплее показали 4.32, телефон снова заиграл «Боже, храни Америку». Анка Рейнбергер сообщила о благополучной отмене обеих операций. Довольно потянувшись, глава Криминально-следственного энергично поскреб седеющую грудь. Превосходно. В течение трех лет он пытался найти файлы с компроматом. Безуспешно. Агенты секции организованной преступности начали перешептываться за спиной — босс рехнулся и требует странного. Никаких указаний, что конкретно надо добыть. Лишь приказ отслеживать любое телодвижение Ханджи Зоэ и Леви Аккермана. Жизнь последнего сводилась к ремонту классических автомобилей в собственной мастерской, прогулкам верхом по гористым тропинкам заповедника Сибола с последующим посещением мясной лавки тетушки Молли. Интернет-переписка — исключительно о ценах на оригинальные фары «плимута» пятьдесят шестого, руль «шевроле-камаро» шестьдесят девятого, решетку радиатора «плимут-фаербёрд» восьмидесятого… Скучная до зевоты повседневность. Надежда на срыв, на то, что однажды Ривай ввяжется в пятничную поножовщину, которая закончится чьей-то перерезанной глоткой, таяла с каждым днем. В отличие от своего дяди Кенни Жнеца, Леви оказался намного сдержаннее. Редкие недоразумения с клиентами решались путем переговоров, а в немногочисленные сомнительные заведения Альбукерке он вообще не заглядывал. Сломанное ребро и выбитые передние зубы водителю коневоза компенсировал Техасец. Да так, что неумехе хватило не только на импланты. Строчить заявление в полицию он не стал. Ни один, даже самый сомнительный проступок, владельца автомастерской «Коробка передач» не тянул на федеральное преступление. Не хватать же парней за курение травки вечером трудного дня. Таким образом, затащить Аккермана на допрос с пристрастием и, прижав к ногтю, заставить выдать пароли к файлу с компроматом не получалось. А время не стояло на месте. Нервы потихоньку сдавали… Жизнь Зоэ была намного разнообразнее. Ежедневно она рассылала множество писем на самые различные адреса. Начиная от мэрии Нью-Йорка, продолжая фондовой биржей и заканчивая CFF (Cat Fanciers Federation). Канал на Ютубе, группа, посвященная анимэ на Фейсбуке, фото с комикона в Инстаграме. Ее твиты ежедневно собирали сотни лайков, разлетаясь по сети со скоростью свихнувшегося тахиона. Учитывая профессиональную деятельность Зоэ, удалось откопать несколько сомнительных историй. Закклай уныло перелистывал еженедельные отчеты. Ни намека на возможное хранилище видеозаписей его встреч со Смитом. А слухи о неадекватности главы Криминально-следственного расползались вширь, вглубь. И самое паршивое — вверх. До секретариата нынешнего директора ФБР. Стало понятно — адвокат и бывший безопасник прибегли к самому простому способу хранения материалов. Никаких хитро-запароленных папок, резервных копий на секретных серваках. Данные хранились на флешке. И в случае подозрительной гибели некоему некто достаточно воткнуть флэшку в любое устройство, подключенное к инету. Далее — вирусная рассылка по всем новостным каналам. Годами наработанная репутация разлетится в пыль. Тщательно подчищенный послужной список сгинет к чертям. На политической карьере можно ставить жирный крест и сваливать на пенсию. Но когда Ривай впервые отправился в Охинагу, глава Криминально-следственного узрел свет во мраке. Мало ли какая неприятность может приключиться с пидором в стране пейотля, нищих крестьян, ревностных католиков! Тогда очкастой кобре тоже удастся прищемить хвост. Надо только тщательно подготовить случайный инцидент. Пойти на риск, разрубив гордиев узел. Но тут привередливая фортуна навалила Закклаю щедрой рукой целые Кордильеры везухи. Вершина их — взаимная страсть Ривая и Эрена, в коей убеждал видос, отснятый Печальным Бизоном. Рождественской ночью в «Зевсе» Закклай предлагал Аккерману честную сделку, готов был согласиться на любые условия, дабы заполучить в распоряжение Бюро эффективного бойца, опытного тактика, хладнокровного стратега. Теперь же гордый зверь угодил в клетку. Скоро. Очень скоро. Уже в понедельник Леви Аккерман получит письмо. С тонким намеком на толстые обстоятельства. И сам, добровольно вступит в ряды. Лишь бы с его сокровищем ничего не случилось. Иначе найдет остатки прекрасного тела на границе пустынь Сонора и Чиуауа. Мальчишка же пусть сперва подучится. Потом отправится к высоколобым. Таким образом, секция экстренного реагирования и криминалисты получат в распоряжение ценных сотрудников. Это позволит утереть нос коллегам из Управления по борьбе с терроризмом, а самого главу Криминально-следственного еще на шаг приблизит к посту директора. С хрустом размяв артритное колено, Закклай тиснул кнопку на пульте. Жалюзи цвета латте бесшумно поднимались, открывая ртутную гладь озера Мичиган. Не зря он, положив болт на ужин с Родом Рейесом, выбрался передохнуть в свою «рыбацкую избушку». На рассветном небе чернели острыми силуэтами ели. Повинуясь восточному ветру, вода покрылась розовато-карамельной рябью. Наплевав на запрет врача, гипертонию, желчнокаменную и прочие нажитые непосильным трудом болячки, он достал из дедушкиного резного буфета бутылку бурбона. Дух родного Кентукки отозвался на языке привкусом дыма, ванили и вишни. Новый день начался превосходно.