Магнус приоткрывает глаза, растягивается в кровати все еще в полусне. Темное декабрьское утро не самое бодрое явление природы. От унылой тусклости хочется убежать, провалиться глубже, укутаться с головой в одеяло и просто забыть о существовании мира за окном. В целом им с Алеком это всегда успешно удается – притвориться, что они одни в этом мире, как будто нет ничего, кроме их маленьких ритуалов. Кроме утреннего кофе, легкой инди-музыки и ароматических свеч. Ничего, кроме их постели.
Он протягивает руку под одеялом, находит раскрытую ладонь и размеренно приподнимающуюся спину. Спускается ниже, поддевает резинку боксеров, приоткрывая одну ягодицу. Нежная кожа, идеальное очертание. Магнус задерживается на выдохе, осторожно натягивает резинку обратно и садится на кровати. Должно же быть хоть какое-то ограничение соблазнительности спящего человека! Иначе он просто потеряет голову. Алек в это время что-то бормочет, бессознательно разминая онемевшую руку, но снова проваливается в сон. Лица его Магнус не видит, но уверен, что так даже лучше. Щеки, чуть розоватые на кончиках от тепла, ряд густых ресниц, расслабленные, разомкнутые посередине маленькой воронкой губы. К ним так хочется прикасаться, просто поглаживать пальцами. Разминать. Разминать губами. Ощущать, как сухая кожа сопротивляется движениям из стороны в сторону. Так, стоп! Магнус стряхивает из головы пошлые мысли и идет готовить кофе, зная, что это ненадолго.
Они встречались в самых разных городах, куда забрасывали пианиста гастроли. Да, это утомляет, но что делать, когда это единственная возможность видеться в удобное для обоих время. Магнус считал, что это также хорошая возможность путешествовать вместе. А для Алека, который до этого не выбирался за пределы Штатов, – возможность собрать свой туристический багаж. Так думал он тогда. Но сейчас, находясь вдвоем в его квартире в Берлине, он запросто променял бы все те встречи на эту одну, помноженную на их количество. И спроси кто-нибудь о его идеальном утре, он опишет это декабрьское утро в своей квартире. Возможно, в нем нет ничего особенного. Но в нем особенно все. Воздух наполнен чем-то, чего не было раньше. Каким-то ожиданием. Обещанием счастья.
От столешницы у окна вьется дымок смеси сандала и корицы. Крепкий кофе перед Магнусом дурманит своим тонким дыханием. Боковым зрением мужчина замечает приближение, и уже спиной ощущает присутствие. Как хорошо ожидать прикосновения и получать его.
Идеальное утро.
– Вкусно пахнет. Для меня еще осталось? Хотя я и так полон сил.
Алек прижимает подбородок к макушке Магнуса.
– Кажется, кое-кто выспался? – Магнус заводит руку назад и поглаживает его по загривку.
– Да. Мне кажется, я давно так не высыпался. Возможно, мне следует остаться здесь с тобой, – Алек наклоняется, делает глоток из чашки Магнуса и лишь потом осознает, как это прозвучало. – А может, дело в кровати. Да, мне определенно нужно будет ее у себя сменить. Что ж, я в душ.
Подбородок и руки растворяются за спиной, он суетливо проносится мимо.
«Скажи что-нибудь. Скажи ему сейчас! Останови его и скажи, что все в порядке!»
Тяжело видеть, как Алек капитулирует. Сердце щемит, от того, что он вообще посчитал необходимым закрыть тему. Но Магнус остается сидеть, словно прикованный к месту. Слушает плеск воды, раздающийся из ванной.
Поужинав в одном из местных ресторанов, они гуляют по городу. Постдамская площадь в предрождественской суматохе. Лавки ломятся от сладостей, продавцы неустанно зазывают прохожих заглянуть к ним. Шуршащая, бурлящая, шипящая вереница глинтвейна, пряников, мишуры и каштанов. Они покупают по стакану еще горячего глинтвейна и останавливаются у катка. Разноцветные огни мелькают тут и там, придавая причудливый окрас льду. Люди целыми семьями рассекают круги, парочки катаются, держась за руки. Дети осваивают новые прыжки и стойки. Умиротворяющая картина.
– Хочешь покатаемся?
– Ха, нет уж, я пас, – Бейн пытается отмахнуться естественно, но получается слишком спешно.
– Давай же, будет весело.
– Мне будет комфортнее смотреть со стороны. Но ты, если хочешь, выходи на лед, пирожок.
– Магнус, ты уверен? Все нормально?
– Конечно. Просто, хм, знаешь, лед – это не мое.
– Но ты ведь умеешь кататься, так? – Алек смотрит в упор, и после нескольких мгновений тишины Магнус все же сдается.
– Ну... нет, не умею.
– Магнус, как? – от удивления брови Алека подпрыгивают.
– Почему такая реакция? Это не я, а ты провел свое детство в Нью-Йорке со всеми этими рождественскими катками и хоккейными секциями. Я же концентрировался на другом.
Магнус возмущается тем, как его вынудили сказать правду, но упорно продолжает оправдываться.
– Хорошо, извини, – Лайтвуд стирает свою ухмылку, но та рефлексом возвращается обратно. – А ты никогда не думал научиться?
– Вот так, просто почувствуй баланс. А теперь осторожно...
Магнус падает в очередной раз, и признает, что проклятый лед уделал его по полной. Алек держит его за руки и водит кругами. Каждый раз, когда столкновение с ледяной поверхностью неизбежно, он подхватывает Магнуса и тут же начинает хохотать, едва не роняя его сам. Как непривычно видеть пианиста, обычно грациозного и уверенного, таким неуклюжим и беспомощным.
– Да-да, продолжай смеяться. За каждый синяк на моей заднице, ты будешь расплачиваться своей!
Так проходит больше часа. К концу у Магнуса вроде стало немного получаться, но на этом его амбиции иссякли. Теперь он сидит на скамье и просто наблюдает за резвящимся на льду Алеком. Видно, как он получает удовольствие от скорости и холодного ветра. Изо рта исходит пар, лицо раскраснелось, но он продолжает кружиться, словно вальсирует. Магнус готов смотреть на это вечно.
– А он неплох.
Мальчик лет восьми все это время сидел рядом. А Магнус и не заметил.
– Знаю.
– А ты – нет.
Пианист украдкой бросает на него взгляд.
– И это знаю.
– Ты любишь его?
Магнус решает посмотреть на него повнимательнее. Красная шапка в зеленую полоску, такого же цвета пухлый шарф, повязанный несколько раз вокруг шеи. Между шапкой и шарфом – круглое детское лицо с большими серо-зелеными глазами. Он хотел было сделать замечание, что такие вопросы незнакомцам не задают, но осекся. Да ну его, эти нравоучения.
– Да, люблю.
– А он тебя?
– Думаю, да.
– И поэтому он пришел с тобой, даже если ты отвратительно катаешься?
– Это скорее я пришел с ним, несмотря на неумение кататься.
– Это и есть жертвы, которые требуют отношения?
Магнус нахмуривается от вопроса. Зачем детям знать о жертвах в отношениях?
– Нет, милый. Это совсем не жертвы. И само это слово, думаю, не подходит для отношений и любви. Конечно, есть моменты, когда ты в чем-то уступаешь. Но я лично не считаю это жертвами.
Он ожидает что-то услышать в ответ, но мальчик молчит. Магнус возвращается к лицезрению Алека.
– Моя мама говорит, что отец не был готов к жертвам. Поэтому он ушел, когда я заболел.
Бейн поворачивается к нему и невольно пытается разглядеть что-то новое. Взгляд цепляется за шапку. Но гадать, прикрывает ли она гладкую голову, он не хочет.
– Мне жаль, дружок. Уверен, твоя мама делает лучшее, что может.
Мальчик кивает.
– Даже устраивает концерты, чтобы помочь другим больным.
– Правда? Что за концерты?
– Просто дети, выступают с номерами. Кто-то поет, кто-то танцует.
– А ты? Ты тоже выступаешь?
Он чуть медлит, смущаясь ответа.
– Да. Я танцую.
– Так это же здорово! – восклицает Магнус, сам не понимая, почему так радуется. – И что ты танцуешь?
– У нас есть номер. Мы играем пиратов.
– Как интересно! А можно...
– Томми, вот ты где! Не могла найти тебя на льду. Устал кататься?
К ним подходит высокая шатенка, несущая детский рюкзак и кипу бумаг, похожих на листовки.
– Я отошла к лавке с гамбургерами. Заговорилась с продавцом. Зато принесла твое любимое.
– С двойным сыром?
– Так точно.
Женщина смотрит на Магнуса с подозрением. И он абсолютно ее понимает.
– Добрый вечер! Мы разговаривали с вашим сыном. Он сказал, что вы устраиваете концерт, – он кивком указывает на ярко разукрашенные бумаги.
– Да, верно. Завтра на площади Жандарменмаркт. Это вечер, организованный нашим фондом, – женщина протягивает ему пару листовок. – Все вырученные деньги пойдут на покупку лекарств маленьким пациентам.
– Можно ли как-либо принять участие в вашем концерте? – спрашивает Магнус, даже не читая, что там написано.
– Ну вообще-то выступают только дети. А что... – она никак не может вспомнить, где видела этого мужчину, – вы хотели бы делать?
– Я мог бы обеспечить музыкальное сопровождение.
– И на чем вы можете играть?
– На любых клавишных. Но в основном – на пианино.
Предложение определенно оказывается заманчивым.
– Если ты играешь так же, как катаешься на коньках, то лучше не стоит, – подает голос мальчик, жуя свой бургер.
– К счастью, не настолько плохо, – не удерживается от смеха Магнус.
– Томас, – женщина одергивает сына. – Вообще, было бы хорошо иметь живое звучание, чем одни записи... Вы уверены, что можете это сделать?
Магнус помнит предостережение врача не напрягать правую руку в ближайшее время. Но прошло уже больше двух месяцев безделья и целый курс физиотерапии. Все должно быть хорошо.
– Да, абсолютно.
– Что ж, тогда спасибо за инициативность. Завтра вам нужно будет прийти пораньше для прогонки выступлений. Посмотрим, что мы сможем сделать. У вас получится?
– Конечно, без проблем.
Они обмениваются номерами.
– Магнус... Погодите, я вас знаю, – догадывается женщина.
Пианист лишь улыбается в ответ.
– Увидимся завтра, дружище, – наклоняется он, чтобы потрепать мальчишку по шапке.
– Ну ладно, – пожимает тот плечами и поворачивает вслед за мамой.
Издалека показывается Алек, уже успевший сдать коньки в пункт проката.
– Как ты? Ничего не болит?
– Если скажу, что да, как будешь меня лечить?
Ветер и влажность уложили волосы Алека в лучших традициях стиля гранж. Магнус касается одной из прядей, но пригладить ее так и не получается.
– Можно попробовать парочку вещей. У нас ведь есть сегодня и целый день завтра, – Алек заключает его в объятия. Трется холодной щекой. От контраста их температур сбивается дыхание.
– Александр, мне нравится ход твоих мыслей, – мурлычет ему в ухо Бейн. – Как насчет начать сразу по возвращении домой? А завтра можем, – он запинается.
– Можем что?
– Ох, Алек, прости. Один фонд проводит благотворительный концерт завтра. Я вызвался помочь им. Это было спонтанное решение.
Алек призадумывается.
– Ничего, Магнус. Главное – чтобы ты был готов играть, – он поглаживает тыльную сторону его правой ладони.
– Но послезавтра ты уезжаешь! Как я не подумал... – Магнус смотрит на изящное хитросплетение линий на поверхности льда. Где-то среди них есть и следы Томаса. – Но я не могу отказать.
– И вновь: ничего, Магнус. Если это важно для тебя, то ничего не поделаешь, – Алек обнимает его крепче. – Тогда будем лечить тебя интервалами.
Бейн сцепляет руки на его спине, чувствуя, что дрожит внутри. Может, оттого что сдерживает непрошенные слезы. «Нет никаких жертв. Есть любовь»
***
– Клаудиа!
– Магнус, здравствуйте! Вы пришли, – она отвлекается от починки декорации, видимо, задетой детьми, и встает, чтобы встретить его.
– А вы сомневались?! Мы же договорились.
– Знаю. И нет, не сомневалась, – неловко поправляет она юбку. – Ну, может, самую малость.
– Что ж, я все же здесь и готов репетировать, – довольно смотрит по сторонам Бейн.
– У нас есть учитель музыки – мать одного из детей. Она работает над номерами. Давайте я отведу вас к ней, и вы вместе все обсудите.
– Отлично, – кивает он с энтузиазмом.
Все время до вечера они готовят номера, наиболее подходящие для аккомпанемента на пианино. От долгого пребывания на улице у Магнуса немеют пальцы. Одна из организаторов дает ему митенки, которые он с благодарностью тут же надевает. В перерывах они греются горячими напитками, и за разговорами Магнус по-настоящему чувствует сплоченность всех участников. Он поражается их внутренней силе и стойкости, а находясь рядом и помогая им, будто увеличивает и свою значимость. Это чувство не испытаешь во время собственных концертов. Оно из другого разряда.
Возвращаясь к сцене, Магнус находит Томаса около инструмента. Он нажимает на клавиши, не играя ничего цельного, а просто воспроизводя отдельные звуки.
– Где твой парень?
– Гуляет по окрестностям. Скорее всего, сейчас на Музейном острове.
Томас кивает и продолжает выводить нескладные аккорды. Кладет по пальцу на каждую клавишу и давит их разом.
– Хочешь научиться играть?
Пальцы останавливаются и нажимают опять.
– Нет, думаю, это не мое.
Он отходит от пианино и садится на бортик сцены.
– Почему ты решил участвовать в этом? – Томас болтает ногами, стуча по деревянной платформе.
– Наверное, захотел быть полезным чем-то.
Мальчик изучает внешний вид музыканта. Фиолетовый пиджак под курткой кажется ему слишком ярким, да и укладка хороша – волосы торчат вверх, напоминая пасть акулы. Магнус следит за его взглядом и тихо усмехается. Томас замечает и сверкающую в одном ухе сережку, и многочисленные браслеты. Но не видит кое-чего.
– С кольцом неудобно играть?
– С каким кольцом?
– Не знаю. У тебя нет обручательного кольца?
Милая ошибка вызывает улыбку мужчины. Он смотрит на свои голые руки, вспоминая, где мог оставить митенки.
– Нет. Я ведь не женат, дружок.
– Твой парень убегает?
– Н-нет.
Магнус смотрит на него в некотором недоумении и присаживается рядом.
– Куда убегает? – понижает он голос.
– Не знаю. От тебя, – взгляд серо-зеленых глаз направлен на качающиеся ботинки.
– Вовсе нет.
– А ты от него?
Он отвечает не сразу. Хочет прочувствовать сначала сердцем, прежде чем произнести.
– Теперь не убегаю.
– Хорошо.
Томас помогает себе руками и спрыгивает со сцены.
– Значит, вы можете бежать вместе! – выкрикивает он обернувшись, уже уносясь навстречу другим детям.
Магнус остается сидеть, наблюдая некоторое время за ними. А перед тем, как встать, проверяет внутренний карман пиджака. Все на месте.
***
Нет ничего более тревожного, чем дети, изображающие взрослых. И нет ничего более умилительного, чем дети, остающиеся непоседливыми детьми. Поэтому Алек рад видеть принцесс и супергероев, пиратов и разбойников на сцене Жандарменмаркта. Во время выступления Магнус поддерживает их всей своей выразительной мимикой, а после – непременно подмигивает или похлопывает по плечу. Для Алека это как отдельное представление. К концу все дети собираются на сцене и хором исполняют песню про важность дружбы. В этот момент машина выдувает первый поток искусственного снега, некоторые дети начинают играться с ним, напрочь позабыв о песне. Взрослые смеются и щелкают камерами.
Концерт заканчивается, но далеко уйти от сцены у Магнуса не получается. После коллективных снимков люди продолжают подходить, разговаривать с ним. Пианист вовсе не против, нет. Но он просто не может заставлять Алека ждать дольше. Не хочет ждать сам. И в краткий миг, когда он остается один, делает быстрый звонок, удостоверяясь, что чек, который завтра доставят в офис фонда, будет анонимным.
– Мистер Бейн, можно обсудить с вами, как вы бесподобны?
Алек находит его в том же месте под сценой.
– Всегда рад искреннему восхищению поклонника, – входит в образ Магнус, пряча телефон в карман.
Алек опускает голову, бережно берет его за руку.
– Ты действительно был волшебен. И похож на Вилли Вонка в этом пиджаке, – смеется он.
– То был другой цвет, Алек. Но все равно сочту за комплимент.
Как славно все в их мире, и как хочется сделать его еще лучше. Хотя бы попробовать.
– Алек, я знаю, мы не обсуждали это с того самого дня. Может быть, ты захотел притвориться, что этого не было. Но я ничего не забыл. По правде, не прошло и дня, когда я об этом не думал. Так что...
– Магн...
Магнус жестом просит его не перебивать, довериться, и опускается на одно колено. Алек чувствует, как подкашиваются его собственные ноги.
– Александр Гидеон Лайтвуд, согласишься ли ты оказать мне честь и разделить со мной все время, что отпущено нам, называть меня своим мужем, и мой дом – нашим домом?
Магнус на одном колене, смотрит снизу вверх, а у Алека кружится голова, словно его оторвали от земли и поставили на пик самой высокой горы. Весь мир сейчас будто находится под ним, а он смотрит на него сверху.
Неизвестно почему, но снежная машина вдруг самозапускается, и вихрь искусственных снежинок принимается кружить вокруг них. Пенопласт застревает в сложной укладке Магнуса, забивается за воротник. Так нелепо и так трогательно это выглядит. Алека пронзает сладкая боль.
– Магнус Бейн, ты немного опередил меня. Я хотел сделать это на Новый год, под бой курантов, – он прикасается к щеке пианиста с невыносимой нежностью.
– Все еще жду ответа, Александр, – останавливает Магнус его руку.
Они просто смотрят друг на друга, застывшие в предвкушении, смиряя свои сердца, но прекрасно читающие взгляды.
– Да, Магнус.
Конечно, да.
Прежде чем встать, пианист успевает оставить легкий поцелуй на бедре Алека. Так просто и так интимно. Почему-то именно в этот момент Алек понимает, как все серьезно между ними.
Все невысказанное они передают в поцелуе. Вязком и сладком как карамель. У Алека щиплют глаза, он зарывается лицом в шею Магнуса, хочет ухватить его со всех сторон, как можно крепче. Но с досадой понимает, как недостаточно двух рук. Магнус прикладывает не меньше усилий, и вдвоем они будто отчаянно пытаются слиться воедино. Все реально. Этот момент принадлежит им. И, может, будет повторяться в других мирах и параллельных вселенных. Раз за разом. Потому что так и должно быть.
– Не знаю, положено ли у геев дарить кольца на помолвку, никогда не задумывался об этом. И, в общем, я решил не рисковать, – Магнус достает из кармана золотую цепочку с продетой в нее маленькой медалью. – Я получил ее ребенком за победу в своем первом конкурсе. Она напоминает мне обо всем, что я люблю в музыке. И теперь, – Бейн вкладывает цепочку в ладонь Алека, – я хочу, чтобы она принадлежала тебе. Пусть всегда напоминает о моей любви.
Алек смотрит на Магнуса, на свою ладонь, сдерживает себя, но из-под сомкнутых глаз все равно скатывается горячая слеза.
– Магнус, что ты со мной делаешь... – умоляюще произносит он.
– Тихо, малыш, тихо, – пианист стирает большим пальцем слезу и сам сглатывает ком в пересохшем горле.
– Можешь одеть его на меня?
– Сейчас.
Магнус поворачивает цепочку застежкой к себе, закрывает ее и крутит вокруг шеи, подгоняя кулон вперед.
– Вот. Так-то лучше.
– Спасибо, – взгляд Алека устремляется вниз, руки ощупывают тонкую дорожку драгоценного металла, гладкую круглую поверхность кулона. Все еще не верится, что это не сон.
– Что мы будем делать теперь?
– Отмечать помолвку, – Магнус смотрит на него увлажненным взглядом и тянет на себя.
Две тени сливаются вместе. Скорее, словно срастаются. А вместо искусственного снега на землю медленно падает настоящий.
