***
В последующие месяцы Тэхен занят тем, что, помимо активного творческого созидания всевозможных эскизов, усердно трудится над разработкой рисунка для собственной тату. В процессе нелегкой работы, что требует предельной концентрации всех ресурсов, Тэхен переносится, погружаясь, в иное измерение, где господствуют причудливо выведенные линии и замысловатые узоры – фантазии, извлеченные из недр сознания. Прогресс налицо, и зачастую Тэхен, сопоставляя себя в начале пути и себя нынешнего, неподдельно охает, поражаясь собственным же способностям. Повышение качества влечет количественный рост – численность клиентов возрастает до размеров, коих ни Чонгук, ни Тэхен, если честно, не ожидали. Ничем, на первый взгляд, не примечательная рядовая многоэтажка таит в своем цоколе мини-царство, над входом в которое возвышаются подсвечивающиеся светло-фиолетовым неоновые английские буквы. «JK & TH TATTOO ROOM» – наименование, что измыслили ребята приблизительно год назад; Тэхена пробирает неконтролируемый приступ хохота, когда, выплывая в чернильную ночь, он глядит на минималистическую вывеску. Чонгук ничего уморительного в ней не находит, располагается неподалеку и повторяет, перечисляя варианты, что им следует изобрести псевдоним для Тэхена, ибо «TH» его отчего-то не устраивает. Тэхен обожает подолгу зависать в их уютном мирке в отсутствие посетителей и даже Чонгука, одевшись в то, что перепачкать совсем не жалко, и приниматься за наведение образцового порядка; парень неизменно проливает на себя какой-нибудь колпачок с краской, и это превращается в своеобразный ритуал. Нередко случается так, что он выпадает из реальности и детально воспроизводит памятные первые дни их с Чонгуком знакомства; его украшенное едва уловимым румянцем лицо и непритворное восхищение при пролистывании тэхенова альбома. Приглушенно посмеиваясь, Тэхен припоминает, как Чонгук на полном серьезе представлялся недосягаемой звездой, как, очарованный и обезоруженный, Тэхен не сдавался, не оставляя попыток отыскать к ней подход. Как мало-помалу скалистый утес Чон Чонгук начинал разрушаться под чужим воздействием; как впервые легонько, будто боясь, он коснулся ладони Тэхена, когда устрашающим поздним вечером тот возвращался от матери; как сильно забилось и затрепетало его бедное сердце, когда без церемоний Чонгук подарил первый, неизгладимый из памяти, поцелуй. Как океан неизмеримой нежности прорвался наружу, всецело утягивая Тэхена в свою бездну, во время их первого раза, переполненного чувственностью. Вспоминается (а коленки дрожат, как тогда) тот водоворот ласки, что блестела в глубине очей Чонгука, который буквально обсыпал трясущееся под ним тело жаркими обрывистыми поцелуями. Еще великое множество дорогих сердцу воспоминаний кинолентой возникают перед глазами; под конец же Тэхен неминуемо приходит к выводу о том, что если бы не напористость Хосока, грезившего соединить одинокие души, и планшет, удачно не вписавшийся в крохотную студию, неведомо, что сталось бы с Тэхеном. …Чонгук заявляется неоправданно рано и спешит огорошить прямо-таки с порога. – Малыш, с прискорбием сообщаю, что ты не поступишь на курсы этим летом, – в голосе прослеживаются странные патетичность и воодушевление. Тэхен, до того присевший на корточки, дабы засыпать корм в объемную миску для разошедшегося вширь сфинкса, медленно приподнимается, окидывая своего парня косым взором. – Иди-ка сюда, – приманивает Чонгук, удобно разваливаясь на высоком стуле и звучно хлопая себя по мощным бедрам. Не проронив ни звука, Тэхен, ожидающий вразумительного истолкования, забирается на чужие колени под прицелом голодного взгляда, отлично зная, что Чонгук ни за что не отвяжется, пока смущающая просьба не будет исполнена. В мгновение ока на животе сцепляются две ладони, подтягивающие вплотную к необъятной груди. – Ты ведь в курсе, что Юнги-хен улетел обратно три дня назад? – издалека начинает с риторического вопроса Чонгук, а Тэхен спиной чувствует донельзя довольную ухмылку, – ну так вот, он готовится к очередному проекту, главная цель которого состоит в том, чтобы пристроить молодые дарования вроде нас с тобой под крыло опытных умельцев, – Тэхен расплывчато, но сознает, к чему его подводят – вторая «командировка», сулящая куда более соблазнительные перспективы, чем первая. – Суть вот в чем, – красноречиво продолжает Чонгук, – мы колесим едва ли не по всей Нью-Йоркской агломерации и, разукрашивая тела подопытных, тем самым привлекаем внимание почтенных мастеров, ну, не всяких стариков, разумеется, а персонажей немного старше нас, с которыми легче достигается взаимопонимание и находится общий язык – так мы в полной мере сохраним собственную независимость: я продолжу оттачивать навыки в своем стиле, ты – изготовлять эскизы в своем, и все счастливы, – смолкает Чонгук, выжидая ответную реакцию. – Идея довольно неплоха, но ты уверен, что не возникнет никаких затруднений? – не уточняя, какого рода проблемы могут настигнуть, полушепотом говорит Тэхен, откидывая голову назад и счастливо прикрывая веки – признаться честно, он готов хоть сейчас соскочить с места, схватить Чонгука за руку, снова сбагрить домашнего питомца Хосоку и ринуться на благодатную американскую землю. – Ммм, о чем ты? – чувствуя настойчивую тэхенову ладонь на своей щеке, что притягивает к вытянутой шее, проглатывает последнее слово Чонгук, впиваясь в молочную кожу. – Н-неважно, – на длинном выдохе изрекает Тэхен, отключая разум и пропадая в нахлынувших ощущениях. Не имеет значения, сколько воды утекло с тех пор, как они стали встречаться – импульсивные поцелуи Чонгука в шею (да куда угодно, в принципе) по-прежнему проходятся по телу головокружительной дрожью. Из нирваны выдергивает курлыканье снизу. – Подожди, получается, мы снова будем жить с хеном? Или как… – нарушает воцарившуюся романтику Тэхен и наталкивается на озадаченность в глазах рядом. Некстати всплывает неприятный эпизод, приключившийся с парнями в Америке. – Скорее всего, иначе мы истратим все наши сбережения на отель или же половину из них на хостел, где, сам знаешь, кроме нас будет слоняться тьма людей, – Чонгук хочет ослабить зажим, где-то на уровне интуиции догадываясь, что Тэхен, вероятно, желает выбраться. Но Чонгук промахивается – Тэхен вовсе не желает. – Ты молодец, что держишься вдали от пагубного пристрастия, – раздается неуверенный глас – они сторонятся, как огня, мимолетного упоминания о привычке Чонгука, которая, похоже, отходит все дальше в прошлое, – прости, что не поддерживал тебя словесно, но я действительно… горжусь тобой, – исчезает в изгибе сильной шеи, куда тут же зарывается Тэхен, чуя благоухающий цветочно-сладкий аромат, стойко ассоциирующийся с Чонгуком. Сегодня Тэхен усваивает полезный урок – вымолвить пару подбадривающих слов в адрес того, кто в том жизненно нуждается, не так сложно, как кажется. Затем это волшебство захочется повторять чаще. – Спасибо, что веришь в меня, – роняет признательный Чонгук, неспешно ведя носом по огненно-красным нитям волос, и крепче смыкает ладони вокруг талии ластящегося Тэхена.***
Вновь перед заволоченным взором Тэхена вырисовываются утопающий в зелени, благотворной для глаз, Центральный парк, горделиво возвышающиеся небоскребы в свете ярких лучей, прочный Бруклинский мост, сбивающий с ног неиссякаемый поток людей и завоевавшие сердце Тэхена габаритные гамбургеры (пища вредная, но что поделать). По прибытии ребята незамедлительно заваливаются в близлежащую точку быстрого питания и сполна оценивают шедевры американской кулинарии, а затем под руководством Юнги (ставшим неким другом «семьи») они совершают паломничество ко всем популярным и не очень местам. Оставшиеся полтора месяца парни проведут не столь радужно и беззаботно. Неприлично (по меркам тех, кто привык спать до обеда) ранним утром следующего дня корейский триумвират, кое-как удерживая глаза в распахнутом положении, совместно с остальными загружается в специально заготовленный транспорт. Когда пункт назначения достигнут, в права вступает стандартная суета – и так, в круговороте из людей, сплошь покрытых необычными тату, в говоре, по меньшей мере, пяти языков, в атмосфере приветливых улыбок и дружественных рукопожатий, проносится неделя, словно короткое сновидение. Пока судьба не сталкивает Чонгука и Тэхена с мастером, набирающим известность в местных (и не только) кругах, работающим в схожих с Чонгуком направлениях, и усматривающим в ребятах громадный потенциал. Когда статный молодой человек (на вид ему не более тридцати) изъявляет желание сработаться, парни не раздумывают долго. Намджун (по прозвищу «Tattoo Monster»), который является, по совместительству, их земляком, молниеносно вселяет доверие одним только видом, да и, к тому же, наверняка владеет корейским, что облегчит общение. – Я родился в Ильсане, но спустя шесть лет родители разошлись, и я с матерью отправился сюда, в Бруклин, – «огорчает» Намджун ломаным корейским, пока Тэхен едва не пищит от восторга, рассматривая каталог выполненных Намджуном тату, а Чонгук старается вникнуть в услышанное, – но я ежедневно совершенствуюсь, и, полагаю, нам все же удастся прийти к взаимному пониманию, – лучисто улыбается Ким, мило суживая глаза и обнажая обаятельные ямочки на щеках. Невозможно не подпасть под его искрящееся очарование. Здесь, в Америке, отношение к татуировкам более терпимое, а потому длинные руки мастера от плеч до кончиков пальцев испещрены заковыристыми узорчатыми рисунками. Его густые волосы, забранные черной банданой, окрашены в цвет сочной сливы, а сам парень излучает бесконечное дружелюбие и охотную готовность к сотрудничеству. Само собой получается, что Юнги понемногу отходит на второй план, по горло занятый собственными заботами – отныне приятелей связывает лишь то, что, за неимением альтернатив, Чонгук и Тэхен обитают в его квартирке. Их редкое присутствие там нисколько не стесняет Юнги в его повседневных действиях, зато самим ребятам почему-то не по себе. Практически перед отлетом Намджун, сердцем и душой привязавшийся к соотечественникам, которые за плодотворно проведенное время вместе неплохо поднатаскали его в тонкостях родного языка, отпускает нечто непредвиденное: – Тэхен, насколько я понял, в следующем году ты заканчиваешь обучение? – в ответ согласный кивок, – я так пораскинул… – Намджун застенчиво почесывает затылок, – как вы смотрите на то, чтобы перебраться сюда? Понимаю, решение не из легких, но вы поразмыслите хорошо и оповестите меня, – Тэхен держится, дабы не вскрикнуть от внезапно охватившего счастья и налететь на Намджуна с удушающими объятиями, ибо кто в трезвом уме откажется проживать в непосредственной близости от Кони-Айленда и реализовывать большую мечту?***
В крошечной, точно игрушечной, студии теплится жизнь благодаря ослепительному люминесцентному свету – Тэхен слабо жмурит глаза не то из-за него, не то из-за предстоящих болезненных ощущений. – Попытайся сосредоточиться на чем-то крайне приятном, – как может, успокаивает Чонгук, слегка мазнув влажным поцелуем по затылку, сходя ниже. Он чувствует словно бы пламя на кончике языка – настолько разгорячена кожа, отливающая золотистой смуглостью. Тэхен сидит, как струнка, на низенькой табуретке со спущенной до поясницы хлопковой рубашкой, заметно вздрагивая от контраста, что вызывает прикосновение охлаждающей спиртовой салфетки к его пылающей коже. Достаточно непростой в исполнении набросок, над которым Тэхен корпел несколько месяцев подряд, за историю своего существования претерпел значительное количество изменений. Дело в том, что изначально Тэхен планировал ограничиться изображением красочного лотоса, считая, что для первой татуировки подобный вариант – самое оно. Но, после судьбоносного путешествия на американский континент во второй раз, взгляды Тэхена на будущее украшение трансформировались в более радикальную сторону. Теперь оно мыслилось более усложненным и многогранным в связи с тем, что Тэхен не на шутку увлекся индуистской и буддийской тематикой (постоянный поиск новизны дает о себе знать – Тэхен не из тех, кто стоит на месте). Неудивительно поэтому, что первоначальная версия, разрастаясь, выглядит теперь весьма причудливо, чем доставляет хлопоты Чонгуку, который не один час проведет за филигранным прорисовыванием каждой отдельной точечки. Сидя спиной к Чонгуку Тэхен не зрит, как тот последовательно раскладывает по стеклянному столику соответствующий инструментарий. Как, с ног до головы облаченный в свой любимый черный, он обтягивает кисти аналогичного цвета перчатками, как темная маска прикрывает половину мертвенно-бледного лица. Как сканирующим взглядом он пробегается по выпрямленной спине, как подмечает выпирающие косточки, как на глаза попадаются зарубцевавшиеся шрамы. Тогда на мгновение в сердце Чонгука что-то остро укалывает, а его самого прожигает не имеющее границ озлобление; однако тут же он плотно сжимает зубы, не позволяя чувствам брать над собой верх. Сейчас он должен быть безмятежным в душе, как учил великий Кун Фу-цзы. – Только не дергайся, детка, умоляю, – долетает до Тэхена строгое предостережение. Он тяжело сглатывает, охваченный оцепенением, будто железными тисками, и выпускает горячий воздух, в котором испаряется еле слышное «хорошо». Тэхен опасается даже зажмуриваться, ибо кажется, что плечи непроизвольно вздергиваются, поэтому, когда игла первый раз проходит под кожу, он с силой прикусывает, истязая, тонкую кожицу на нижней губе. Нельзя утверждать, что контурная игла заставляет испытывать нечеловеческие страдания – Тэхен обрекает себя на нечто более адское, пока Чонгук, согнувшись а-ля «Мыслитель» Огюста Родена, безбожно долго потеет над контуром, не приступая к закрашиванию. – Ну же, расслабься, – напряженное состояние Тэхена будто передается Чонгуку через шумно выдыхаемый пласт воздуха, Чонгук, наконец, перестает возиться с контурами и, приспуская маску, на поясничных ямочках оставляет остывать пару-тройку невесомых поцелуев утешения. Тэхен словно ото сна пробуждается, в то время как Чонгук сменяет одну машинку на другую, то же самое проделывая с иглой. Небольшая прозрачная палетка, в которую вставлены емкости с вязковатой краской, отнюдь не пестрит всеми оттенками радуги – близко друг к другу расположены иссиня-черный и насыщенно-изумрудный, сплетение коих образует нечто, призванное стать органической частью Тэхена. Когда Чонгук ласковым тоном шепчет о том, что начинает и обещается быть аккуратным, Тэхен ни на секунду не сомневается. Ко всему, что так или иначе связано с ним, Чонгук относится максимально осмотрительно, что изредка порождает странно-необъяснимое чувство зависти к самому себе – Чон-руки-на-вес-золота-Чонгук, снискавший звание лучшего бойфренда планеты (несмотря на проступающие периодами несовершенства характера), достался не кому-нибудь, а именно Тэхену. Тэхену, который всю жизнь неосознанно ожидал кого-то наподобие. Сводя ноги близко-близко, не смея пошевелиться, вслушиваясь в ритмы учащенного пульса, Тэхен с похвальным мужеством и стойкостью сносит закрадывающуюся иглу, которая с каждым разом впрыскивает все больше пигмента. Тэхен теряет счет секундам, минутам, часам, при этом, однако, не донимая поглощенного процессом мастера нервирующими расспросами о том, как скоро он намерен положить конец мученичеству. Отличительной чертой Чонгука неизменно является поразительная концентрация внимания, отрешенность от видимого мира и как бы удаление от него – предметы, запахи, звуки – окружающий антураж перестает напоминать о себе. По данной причине, например, он никогда не поддерживает разговор с клиентом на должном уровне, что, как известно, есть важная составляющая успеха – таким образом возможно отвлечь посетителя от боли и завоевать его любовь. Зато, когда люди встают с кресла и подходят к напольному зеркалу, равнодушным не остается никто – и многие понимают, что для Чонгука значит играть в молчанку. Нередко, правда, приходится иметь дело с замкнутыми персонажами, у которых нелегко выведать, что они, собственно говоря, желают – зато в финале Чонгук готов благодарить их за радующую слух тишину. Одна пунктирная линия следует за другой, одна за другой; в каждую точку Чонгук вкладывает всего себя целиком – расписывать тела – тяжкий труд; вышивать на теле, которое значит для тебя все и гораздо больше – тяжелейший труд. Исподволь тонкие линии в несколько миллиметров складываются в единую нерушимую композицию – величественные лепестки нежного лотоса, этого бессмертного символа чистоты, всходят меж торчащих лопаток. Вниз от него ниспадают подвесные нити, состоящие из десятка крапинок, что несущественно разнятся в размерах. Ввысь, в свою очередь, произрастает мандала, которая, однако, не является кругом как таковым – это тот же водный цветок, только в вертикальной проекции и с более заостренными концами. Внутри мандала богато усеяна бесчисленными мелкими штрихами и деталями – порождение бурной фантазии, грамотно воплощенной в жизнь. Подобно тому, как распускающийся в мутной воде лотос тянется вверх, к животворящим солнечным лучам, так и Тэхен простирает руки навстречу сокровенной мечте. Так и он преодолел на своем пути сковывающие барьеры и, несмотря ни на что, к настоящему моменту представляет собой тип человека, о котором двадцатилетний Тэхен три года назад ни за что бы не сказал: «Да это же я в недалеком будущем!» Когда в последний раз Чонгук разворачивается, дабы окунуть иглу в емкость, параллельно заявляя, что с минуты на минуту экзекуция будет закончена, Тэхен силится не взвыть от ниспосланной, наконец, благодати. По помещению прокатывается оглушительный вздох облегчения. Тэхен прилипает к сиденью, когда Чонгук торжественно объявляет об окончании процедуры, и не сразу может оторвать онемевшие конечности, чтобы разглядеть со всех ракурсов искусное творение рук человеческих. Когда же с помощью Чонгука ему это удается, Тэхен обводит рисунок шокировано-завороженным взором – Чонгук же, стягивая перчатки и маску, пристраивается рядом с видом гения, который только что написал ни много ни мало «Мону Лизу», чрезвычайно гордый собой. Тэхен ручается, что никогда не переживал настолько объемное ощущение гармонии с собой и миром, как сейчас, когда на его бархатной коже во всем блеске красуется основная метка, сделанная любимым человеком. Когда они выбираются на улицу, вдали рдеет закатная полоса. Пока Чонгук закупает корм для привереды-сфинкса, Тэхен поднимается домой и обвязывается новой повязкой. Пока он проделывает эту нехитрую манипуляцию, то размышляет обо всем понемногу – о маме (она придет в неописуемый восторг), которой он продемонстрирует цветок, пышным цветом распустившийся между лопатками. О подгорающей дипломной работе (Тэхен кривит лицо). О домашних делах (с недавних пор парни распределяют их поровну – Чонгук созрел для этого). О Хосоке, который (ни с того ни с сего) загорелся желанием набить тату, пользуясь выгодными связями. О сфинксе, полнота которого тревожит (ребята и вообразить не могли, что так раскормят ушастика). О Намджуне и его согревающей улыбке... Занимательный факт – дни вожделенного выпуска надвигаются со скоростью света, кажется, вот оно, долгожданное – пьянящая свобода, просторная Америка и поголовное счастье впереди, но… ни Тэхен, ни Чонгук не ощущают тех самых позывов, что нужны для того, чтобы решительно порвать с привычной обстановкой и рвануться покорять чужие земли. Никто не спорит – туда хочется возвращаться, но не менее хочется сохранить то родное и домашнее, что ребята по кирпичику выстраивали три года, то полюбившееся, то, от чего в груди, порой, приятно щемит. Да, не исключено, Тэхену придется теперь вкалывать, как и Чонгуку, а может быть, он продолжит образование; да, здесь, в Сеуле, иногда будут по пятам преследовать призраки предыдущей жизни; да, здесь парни не столь стремительно добьются успеха и признания, как под чьей-то опекой, но нельзя отрицать, что тропинка к тому проложена порядочная. Они уверяют Намджуна, что не раз побывают в прекрасном Бруклине, тату-монстр же обязуется провести масштабную экскурсию по штатам, прилегающим к Нью-Йорку – Ким неплохо ориентируется в тех местностях… Парни собираются начать исследование мира с собственной страны – и тогда в отношениях Тэхена и Чонгука завязывается новый этап, что знаменуется облагораживающим отдыхом от столичной суматохи и тесноты. Лоно восхитительной корейской природы напитает молодых людей как душевными, так и физическими силами для свершения грядущих подвигов, которые, в свою очередь, позволят заработать воны на познание прочих долек земного шара.