What is your favourite colour?

В сто первый раз Тэхен приходит к выводу, что в лице Со Ён корейская индустрия развлечений теряет прирожденную актрису, поскольку мать снова звонит ему и выражает свою непомерную радость – девица приукрашивает реальность, вкрадчиво рассказывая восторженной женщине о так называемых «встречах», которые в действительности не происходят, а она верит на слово и искренне полагает, что вскоре все встанет на свои места. И, с одной стороны, Тэхену претит та мысль, что он обводит вокруг пальца самого родного человека, но, с другой, раз собственная мать не изъявляет добровольного желания поддержать осознанный выбор сына… увы, в таком случае, иного выхода не намечается. Крайне неприятную для Тэхена трагикомедию молодые люди постановляют разыгрывать вплоть до свадьбы их родителей, которая, судя по всему, не за горами – тогда, питает надежды Тэхен, мать переключит пристальное внимание с его личной жизни и полностью погрузится в свою. Немало головной боли помимо этого доставляет тот факт, что отныне Чонгук – сверхзанятой человек, который заводится с пол-оборота и раздражается по любому поводу, а непроглядными ночами вымаливает прощение и под аккомпанемент напряженных стонов клятвенно обещает, что не сорвется более. Постепенно Тэхен привыкает к их амбивалентным отношениям; к тому, что зачастую после окончания занятий до дома его любезно препровождает Хосок или даже Юнги, который, похоже, надолго задержится на родной земле; к откровенной лжи Чонгука о том, что он перестанет выходить из себя по пустякам. Иногда Тэхен всерьез подумывает над возможной необходимостью разойтись на какое-то время с целью стабилизации пошатнувшегося баланса отношений. Но исполнению судьбоносного решения – временно покинуть их обжитое гнездо – препятствует даже не то обстоятельство, что Тэхен – человек, не приспособленный к условиям общего жития, а то, что, вплотную столкнувшись с изъянами любимого человека, Тэхен не сможет теперь покинуть его (иначе последствия необратимы). В его памяти время от времени оживают воспоминания полуторагодовой давности, когда мир казался переливающимся всеми цветами радуги, влюбленные взгляды Чонгука, наводненные восхищением глаза самого Тэхена, смотрящего так, словно Чон прибыл из внеземной цивилизации, в дополнение к чему обладал способностью неплохо изъясняться на замысловатом языке. Некогда горящий ярким пламенем огонек энтузиазма и пытливой любознательности заметно поутих, место очарованной влюбленности уверенно занимало чувство, солиднее по своим размерам, и тогда наружу начали просачиваться вещи иного, не самого приятного характера. Вполне ожидаемо – многие пары проходят схожие этапы в развитии. Не склонный к конфликтам Тэхен мирится и каждый раз прощает, а вот, к примеру, практичный Юнги, посиделки с которым в дождливые вечера в уютной кофейне участились (иногда к ним присоединяется лучезарный Хосок), придерживается противоположного мнения. Он упорно стоит на том, что нужно идти напролом. Жаль, но Мин не в курсе, насколько мягок и покладист Тэхен на самом деле, что не всегда есть хорошо. Но кое в чем Юнги удается убедить нового друга. Чонгук рассматривает терпение Тэхена в качестве бескрайнего мирового океана, но, как известно, практически у всего на планете существуют четко очерченные или же размытые границы. Чонгук думает, что его периодическая вспыльчивость – временное явление, неизбежное, пока он адаптируется к новым тяжким условиям существования, пока он разрывается между работой консультанта-переводчика и набирающего известность тату-мастера, сквозь пальцы смотря, как внутри Тэхена циклически нарастает недовольство, близящееся к неминуемому пику. Если на первых порах он безмолвно проглатывает и пропускает через себя выпады уставшего «от всего» Чонгука, то впоследствии безропотное молчание сменяется на несмелый, но твердый глас. В подобные моменты в Тэхене, однако, пробуждается безотчетный страх – привыкший считать себя хилым и слабым (на фоне кого-либо более сильного), он расширившимися зрачками с зоркостью ястреба следит за сверкающими черными камнями, вонзившимися прямо в него, и перекатами мышц на бледных руках, отчего внутри все сжимается и рождается желание сбежать далеко-далеко, запрятав свою тушку в укромный угол. Очевидно, что переживание чего-то подобного – голос из прошлого, и, хотя оба понимают, что Чонгук ни в жизнь не поднимет руку на живое существо, нити, связывающие Тэхена и его недавнюю жизнь, оказываются слишком прочны и не позволяют до конца порвать с вглубь засевшими фобиями. По крупицам, но Тэхен высказывает все, что его не устраивает – и то, как он, спускаясь в студию, дабы отнести новую партию эскизов, наталкивается на неприкрытый флирт молодых клиенток с Чонгуком; и то, во сколько он изволит возвращаться домой и чего-то требовать от полусонного Тэхена, который из-за стресса и нередко посещающей головной боли укладывается раньше, чем они привыкли; и то, как в нем закипает злоба (отражающаяся в тоне сообщения), стоит Тэхену ответить, что он пьет кофе с Юнги. И все же Тэхен осторожен в репликах, и по привычке предпочитает пережидать бурю, чем с новой силой нагнетать ее. …Начало сезона массовой вспышки простудных заболеваний знаменуется тем, что Тэхен вновь слегает с порядочной температурой. Чонгук, работа которого позволяет ему просыпаться не как раньше – ни свет ни заря, а на несколько часов позже, сквозь сон различает глухое низкое покашливание, мигом разлепляет глаза и поворачивается на бок – аккуратно разворачивает вялого Тэхена на спину, который в полудреме неосознанно подается вперед, порываясь привстать, но Чонгук блокирует попытку и укладывает обессиленное тельце обратно, невесомо прикладываясь чуть шероховатыми губами к горящему лбу. – Тише, тише… – хриплым ото сна голосом нашептывает Чонгук, осторожно проводит ладонью по теплой щеке и отстраняется, приподнимаясь и намереваясь принести из кухни цветную коробочку, оборудованную под аптечку. Как только электронный градусник показывает невеселую цифру, надевший черную маску Чонгук принимается шарить в поисках жаропонижающего средства, и каждое его движение сопровождается взглядом, подернутым неясным туманом. Тэхен попросту наблюдает и не желает размышлять о последствиях частых простуд, не вылеченных до конца, возлагая надежды на скорое, пусть и не завершенное, исцеление. К тому же, вызванный врач снова не диагностирует наличие чего-то серьезного, однако по выздоровлении настоятельно рекомендует показаться отоларингологу. Тэхен лишь горестно вздыхает. Он и не припомнит, когда в последний раз наведывался к облаченным в белый халат людям (которых, к слову, изрядно побаивается). Чонгук вовсе не хочет оставлять Тэхена один на один со сразившим его недугом. – Я не выйду на эту чертову работу до тех пор, пока тебе не станет легче, – упрямо стоит на своем Чонгук после ухода доктора, заботливо отпаивая полулежащего на диване Тэхена горячим лимонным чаем. На коленях Чонгука свернулся клубком упитанный сфинкс, поначалу протестовавший против своего незаконного остракизма, но отыскавший, однако, ничуть не менее удобное место для сна. – Я скучал по тебе… такому… – еле слышно произносит Тэхен, цепко обхватывая тонкими пальцами сине-белую керамическую кружку и выдавливая признательную улыбку. Он чуть сползает вниз по большой подушке, делает глубокий вдох и силится не заплакать, борясь с надвигающимся комком в горле и скрывая глаза, краснеющие от накатывающих слез. Внутри Чонгука что-то переворачивается. Он спихивает заснувшего питомца, получая в ответ сердитое мяуканье, выхватывает из подрагивающих рук практически пустую кружку, поспешно ставя ее на стеклянный столик, и опускается на колени рядом с диваном, подбирая ноги под себя и захватывая ладони Тэхена в плен своих. – Я ведь буду очень-очень часто болеть, Чонгук-и, – тоскливо рассуждает и жмурит наполняющиеся влагой глаза Тэхен, ощущая укладывающуюся на свои ноги голову Чона, – и ты не сможешь всякий раз брать отгул… я должен сам за собой ухаживать… Так тянется пять мучительно долгих дней, во время которых больной получает должный уход, а Чонгук, бывает, не замечает, как, утомленный, проваливается в беспробудный сон, вытянувшись на небольшом напольном коврике рядом с сопящим на диване Тэхеном. И если допустить, что в его кратковременной болезни возможно разыскать хотя бы одно маломальское достоинство, то оно, разумеется, состоит в пересмотре Чонгуком некоторых взглядов на их взаимоотношения. Лед разбит.

***

Бдительные доктора посоветовали горемычному Тэхену пройти так называемый полноценный курс обследования, корректно уведомив о круглой (но, стоит признать, посильной, с учетом множества факторов) сумме, которую придется отвалить за сию роскошь – видимо, расплата за годы тотального игнорирования собственного состояния здоровья. Деваться некуда – либо и дальше пребывать в неведении относительно своего будущего и изводить себя, либо узнать правду (какой бы она ни была) об истинном положении дел. Весь сегодняшний день Чонгук болеет душой, поскольку именно сегодня последний этап, и Чон не находит сил сконцентрироваться на злополучном кантонском диалекте, столь важном в его работе – еще бы, ведь с минуты на минуту Тэхен известит о вердикте врачей. И когда в трубке слышится басистый голос, отдающий нотками светлой грусти, Чонгук осознает, что неспокойное сердце можно унять, но не полностью, а тогда, когда Тэхен добросовестно пройдет назначенные сеансы физиотерапии. Их целительные (по словам медиков) свойства устранили бы немало проблем, будь они проведены ранее. Но, как говорится, начать никогда не поздно. С легким сердцем Тэхен возвращается домой, закутываясь в удлиненное пальто и пряча половину лица в белоснежный шарф-хомут крупной вязки – на улице далеко не солнечный сентябрь. Тэхен с толикой грусти размышляет о том, что поступление на курсы он вынужден отложить еще на неопределенное время, но усердная работа над эскизами, прикидывает в уме парень, позволит уже к середине следующего года воплотить в жизнь долгожданную мечту. Заунывный ветер слегка касается ярко-красных прядок, раскрашивающих печальный позднеосенний пейзаж, Тэхен находится на полпути к дому, когда его сердце стремительно ухает вниз – на пешеходном переходе, в нескончаемом потоке спешащих людей, его взгляд случайно цепляется за рослого мужчину в черной куртке, черты лица которого напоминают кое-кого; однако при одном воспоминании об этом человеке тело пронзает, сковывая, ледяная дрожь. Тэхен судорожно сглатывает и успокаивает себя мыслью о том, что отец, ведущий наверняка не самый легальный образ жизни, не станет на свой страх и риск светиться среди непрерывной цепочки людей в дневное время. Из-за вмиг парализовавшего чувства дикого ужаса Тэхену мерещится, будто опасный незнакомец задерживает на нем изучающий взгляд (насколько это возможно в сложившихся условиях), отчего парень форсирует шаг, заглушая назойливые мысли. Сердце бешено колотится, оглушая, и норовит выскочить из груди даже тогда, когда Тэхен благополучно переступает порог квартиры и подпирает спиной дверь, пытаясь отдышаться – прямо сейчас он как никогда нуждается в Чонгуке, который, стоит ему прижать к груди охваченное трепетом тельце, рассеивает прочь обуревающие страхи и сомнения (как солнце разгоняет тучи). Сперва Тэхен пробует сосредоточить внимание на создании эскизов, но работа никак не идет – тогда, чтобы отвлечься до прихода своего парня, Ким вылавливает четвероногого зверька и мчится в ванную – купать сфинкса, это исчадие ада – значит, позабыть обо всем на свете и в придачу промокнуть до нитки, зато мрачные и тревожные думы на какой-то промежуток времени перестают терзать. В томительном ожидании суетливый Тэхен успевает свершить тысячу и одно мелкое дело, в том числе предпринять поход в душ и закинуть вещи в стиральную машину, испить чашку ромашкового чая и поболтать с мамой. Но как только до слуха доносится спасительный звук закрывающейся двери, Тэхен подрывается и с разбега вихрем набрасывается на опешившего Чонгука, опутывая длинными руками его пропахшую фиалками шею, втягивая полюбившийся запах и шепча нечто, не складывающееся в предложение. Пришедший в состояние щенячьего восторга Тэхен не сразу чувствует, как по его спине сквозь тонкую ткань футболки скользит что-то весьма щекотное, вызывающее приток приятных ощущений. В порыве навалившихся бурных эмоций он упускает из вида, что в одной руке Чонгук сжимает небольшой букет бело-розовых лилий, повязанный шелковой лентой цвета лаванды. – Дай раздеться, Тэхен-и, – коротко усмехается Чонгук, и Тэхен неохотно отлипает, недалеко отступая, – сюрприз не удался, – сокрушенно вздыхает Чонгук и вручает цветы Тэхену, стаскивая и вешая пальто на крючок. Озаряющий пасмурный вечер своей лучистой улыбкой Тэхен притягивает к груди букет, дрожит, глухо посмеиваясь, когда кончики лепестков задевают его лицо. Недолго думая, он вновь запрыгивает и уже сознательно подхватывается под бедра, вытягивает руки, лепеча благодарности, и тычется носом в место выше ворота рубашки, словно слепой котенок, пока Чонгук шагает вглубь квартиры, выглядывая дорогу поверх тэхенова плеча. Тэхен – тот еще провокатор – раззадоривает и подогревает желание, которое накопилось у обоих за почти две недели стойкого воздержания – невесомо целует за ушком, испещренным проколами, слегка посасывает мочку, клюет по всему лицу, не затрагивая алых губ, и не разрешает целовать себя в светло-вишневые уста, всячески уворачиваясь, запрятывая хихиканья в хлопковую ткань чонгуковой рубашки. Зато позже Чонгук возьмет реванш и отыграется сполна, обозначив все тело Тэхена, от макушки до пят, знаками принадлежности; по данной причине в гардеробе Тэхена заметно преобладают свитера и кофты с высокой горловиной, а рубашки застегиваются непременно до последней пуговицы – иначе добродушный Хосок не упустит шанса брякнуть дружескую шутку по поводу страстной ночки, чем неизменно вгонит в краску почему-то все еще пунцовеющего однокурсника. Тэхену хорошо знакомо напавшее на него расположение духа, когда разум желает отключиться и не пропускать ни единой мысли, предоставив полную свободу воли чувствам. Поэтому он играется, нещадно (специально) раздразнивая, а затем отправляет нетерпеливого Чонгука в душ, буквально заталкивает его в кабину, кое-как вырывая свою утонченную руку из затягивающего плена. Тэхену нужно овощной салат строгать, а не мокрым утехам предаваться – сытный ужин придется принести в жертву, поскольку предпочтение отдается другому виду удовольствия. Пока Чонгук возится в душе, Тэхен единолично решает, что зверя внутри него имеет смысл растравить до логического конца, и поэтому роется в боксе для украшений, выуживая оттуда бархатное ожерелье-чокер насыщенно-черного цвета с мелким белым камушком посредине, любуясь своей лебединой шеей в сумраке комнаты. Тэхен не прогадал (интуиция – его козырь) – Чонгук ведется и пожирает испепеляющим взглядом кожу, что сохраняет заманчивый смугловатый оттенок, охваченную приятной на ощупь тканью, создающей эффект вытянутой шеи – то ли Чонгуку чудится (влечение заволакивает глаза туманом), то ли в самом деле это имеет место быть. В любом случае, не суть важно – он в один присест уничтожает легкое кушанье, оставаясь наполовину голодным, однако в настоящий момент аппетит разжигает совсем не пища, а Тэхен (в коротких шортах), ставящий цветы в изящную китайскую вазу с изображением цветущей вишни. Чонгук крадется тихой поступью и сооружает плотное кольцо из рук, опоясывающее талию Тэхена – он клонит голову чуть вбок, позволяя обветрившимся губам ласкать тонкую кожу шеи, и делает судорожный выдох, крепко прижимаемый сзади. Он оборачивается неспешно и с секунду заглядывает в поблескивающие черные жемчужины, робко начиная полушепотом: – Чонгук-и… – но тут же обрывает задуманную фразу, покусывая нижнюю губу и отводя взгляд – Чонгук смотрит внимательно, пальцами просачивается в красные пряди, пропуская их сквозь, – ах, н-ничего, – Тэхен простирает руки и ясно понимает, что это нелепое занятие – сотрясать воздух пустыми обещаниями (что нередко дают люди, находясь под влиянием исключительно положительных эмоций) – все равно в их с Чоном отношения не вернуть прежнюю идиллию. Из чего проистекает, что наилучший вариант поведения сейчас – расслабиться и наслаждаться моментом подлинного счастья. Тэхена уже неслабо ведёт, и он размякает в сильных венистых руках, несущих его так, будто бы он парит над безжалостным миром, который перестает существовать, как только Чонгук ногой отворяет дверь и перешагивает порог комнаты, погрузившейся в полутьму. Здесь несколько прохладно, и Тэхен поеживается, крепче вжимаясь в Чонгука и теплым дыханием выводя причудливые узоры в области его груди. Восхищение на лице Тэхена, прислонившегося спиной к мягкой подушке, плещет через край, когда длинные пальцы Чонгука, который присаживается меж разведенных ног, высвобождают маленькие пуговицы черной, струящейся рубашки из плена петель. Когда дело доходит до последней пуговички, Тэхен подается вперед и, притягиваемый для поначалу неглубокого поцелуя, стремительно перерастающего в развязный с явственными причмокиваниями, обеими ладонями последовательно ведет по щекам, открытому участку шеи и скользит ими по длине рук, благодаря чему угольно-черная рубашка опадает на пастельные простыни. Несдержанным жестом Чонгук приподнимает полы тэхеновой футболки, каждой клеткой ощутив исходящие от кожи теплые разряды и какую-то уму непостижимую гладкость. Вообще Тэхену позавидует любой младенец – либо это щедрый подарок матери-природы – кожа, что на ощупь словно дорогой китайский шелк древних мастеров, либо парень невольно добивается того, чтобы Чонгук обзавелся своеобразной пагубной привычкой, что заключается в острой потребности трогать. И когда обнаженным торсом Тэхен жмется теснее, оставляя ничтожное расстояние для одной ладони, обрисовывающей контуры рельефной чонгуковой груди, и вращая большим пальцем по коричневатому соску, Чонгук издает гортанный полустон-полувздох в районе четко очерченной челюстной линии. Спешно спускается влажными губами к песочной шее, не забывшей прикосновения лучей приветливого американского солнца, привычно кусает и всасывает кожицу, пока Тэхен часто дышит и подставляется навстречу, выгибаясь, ощущая, как шаловливые ладони проскальзывают под боксеры. Прерывистыми, но настойчивыми поцелуями Чонгук подбирается к лицу Тэхена, и тот готов поклясться, что перед ним только что промелькнули недобрые (как знать?) огоньки, плещущиеся в глазах напротив. – Малыш, сегодня ты кое-что сделаешь для меня… – томно тянет каждую букву, как карамель, Чонгук, заслушиваясь эхом протяжного выдоха удивления, который пронесся по помещению, и наталкивается на сообразительный, но до одури смущенный опущенный взгляд. Все это время Чонгук, не краснея, крепко-крепко мнёт округлые половинки, а затем вытаскивает руки, слабо пошлепывая, и нежно, но не без повелительных нот в интонации говорит Тэхену прилечь на лопатки. Не смеющий ослушаться котенок исполняет просьбу, пока Чонгук стягивает с него остатки одежды, и стыдливо заслоняет глаза согнутым локтем, когда требовательные ладони по бокам разворачивают лицом к подушке. Одна из бесчисленных прелестей их интимной жизни состоит в том, что Тэхен обладает умением грамотно совмещать природную застенчивость и приобретенную (и развиваемую) раскрепощенность, что сочетается с тщательно завуалированными помыслами, зачастую не самого благопристойного характера. Чонгук приблизительно догадывается о потаенных желаниях своего парня, но не спешит выступать инициатором пикантных бесед (а Тэхен, в силу характера, тем более), выдерживая сладкое напряжение, отчего внутри будто кострище разгорается. Чон сгибает ноги в коленях и пристраивается сзади, располагая подбородок на дергающемся плече Тэхена и одним ловким взмахом убирая прочь руку с уровня глаз, перехватывая ее и плавно ведя по телу самого Тэхена – он еле слышно поскуливает и замирает с приоткрытым ртом, когда она останавливается на собственных подтянутых ягодицах. Тэхен ни разу не растягивал себя для Чонгука – тот же уверен, что пора это исправить. Язык Чонгука полизывает за ухом, а Тэхен непроизвольно, по-детски наивно пытается сместить направление ладони, под строгим руководством съезжающей к промежности – Чонгука сие неуклюжее действо лишь распаляет, он перемещает свою ладонь на чужую половинку, оттягивая ее, и усиливает хватку на запястье Тэхена, заставляя его водить пальчиками вверх-вниз с большим нажимом. – Боже, Тэхен-и, ты бы себя видел… прошу, не останавливайся… – сипит Чонгук, дотягиваясь до лубриканта, ни на секунду не отдаляя помутненный взгляд от завораживающей сценки. Эстетичные пальцы сменяются один другим, перемежаясь, а как только сжатого входа касается тепло смазки, Тэхен поворачивает голову вполоборота и громогласно вздыхает, сознавая, что бежать некуда – изогнутая бровь и вид неумолимого Чонгука призывают к действиям. Обсасывать, облизывая, пальцы под прицельным взором представляет для Тэхена задание особой сложности – по окутанным дымкой глазам Чонгука более чем понятно, что он отчетливо видит в теплом рту вместо пальцев, и это не может не смущать и прельщать одновременно. Тэхен испытывает довольно смешанные впечатления, понемногу проникая в себя – постепенно, с каждым новым сантиметром по телу разливаются, заполняя все изнутри, потрясающие ощущения – так же, как если бы его подготавливал Чонгук, однако какое-то странное отличие все же присутствует, но Тэхен пока не разумеет, в чем именно; чонгуков прожигающий взгляд бегает по нагому телу, и Тэхену чрезвычайно льстит, что Чонгук не сводит с него глаз. Тэхен прогибается немного, интенсивнее двигает двумя сомкнутыми пальцами сверху вниз и снизу вверх, даваясь тазом назад и постигая момент, когда робость вместе с навернувшимся было румянцем уходит в небытие. Чонгук не может ничего с собой поделать и лениво водит по всей длине истекающего смазкой члена, молясь богам, дабы не кончить раньше положенного, опасность чего имеется, причем немалая. Тэхен довольно-таки неплохо справляется, насаживается глубже и, очевидно, нуждается в достойной альтернативе своим пальцам. – Ч-чонгук-ааа… х-хочу… – слышится похныкивающий скулеж, чередующийся с низкими оханьями и метаниями взглядов, что затянуты непроницаемым туманом, а изнывающий Чонгук только и ждет разрешающего сигнала. Благодаря тусклому свету, льющемуся от витражного ночника, Чонгук в очередной раз вынужден подвиснуть, ненадолго акцентируя внимание на напряженно сокращающемся розоватом отверстии, и закусить кожу щеки с внутренней стороны – как же иногда хочется, без лишних слов, продлить чужое удовольствие, но, предвидя реакцию Тэхена, Чонгук отметает пролетевшую в голове мысль о незапланированном римминге. Тяжким вздохом Чонгук одаривает призывно повиливающего бедрами Тэхена, который в нетерпении ухватывается за невысокое изголовье и раскидывает ноги шире. В Тэхене до головокружения узко и жарко, а тугие стенки не сразу принимают и обволакивают твердый орган даже с учетом того, что это – их далеко не первый раз – Чонгук нащупывает тазобедренные торчащие косточки, массируя их, и ловит неизмеримый кайф, вслушиваясь в густые стоны, что расточает Тэхен в такт глубоким толчкам. Пальцами Чонгук взбирается вверх по ребрам и скручивает топорщащийся сосок, мажущими небрежными поцелуями усеивая кости затылка и шеи, обтянутые золотистой кожей; Тэхен, запрокинув голову на чонгуково плечо, чувствует, как чужая рука подступается к его дрожащему от возбуждения члену, парой резких движений доводя до сияющих звезд перед зажмуренными глазами. …Безмятежный Тэхен лежит на животе, до лопаток укрытый воздушным одеялом, блаженно прикрыв веки, и нежится в родных объятиях, переметнув верхнюю конечность через мощную грудную клетку, будучи под покровом надежной защиты исполинских крыльев востроглазого филина, и безнадежно падает в царство морфея, бережно целуемый в ядовито-красную макушку. Он не улавливает тихое, почти бесшумное «я люблю тебя», оседающее на кончике языка Чонгука кисловатым, но невероятно сладким вишневым вкусом.