Иное

…и движется дальше. Гаснут все мелодии, кроме одной – той, что играет Джулия, Энтони и Ханна. Джулия переключается на бас-гитару, Ханна – гитару акустическую, а Энтони – электрическую. Вот к ритмическому рисунку присоединяется, а затем и берёт его под контроль Грэм. Филигранными касаниями паутинки вступает в симфонию Элизабет, точно расцвечивая музыкальную ткань. Хриплый голос врывается в акт Песни, и то голос самой Пустоты, обрамлённый десятками призвуков, столь характерных для пси-голосов протоссов или Зел-Нага. Это песня Морулиса – песня невыразимая, неясная, нечёткая, расходящаяся и сходящаяся гармонично, но всё же хаотично. И такова эта песня, что все видят, как рождаются из Пустоты миры, как дрожат неведомые измерения, как бессмысленно пульсирует вещество, как тает истина и рождается ложь, как… …как из безначальной загадки, как из предвечного хаоса, из отсутствия, из равенства направлений, из флуктуаций, не способных, на первый взгляд, пробиться сквозь потенциальные барьеры, – рождается нечто. Безразличная подвижная пассивность Пустоты неожиданно плавно, естественно переплетается с Сердцем. И вещи обретают свою собственную сущность, свою душу… своё имя? Всё ещё нет границ, нет Разума, но они и не нужны. В конце концов, все границы – лишь условность, как и имена, как представление о случайности и закономерности. Гитары уступают своё место скрипкам, альтам, виолончелям и контрабасам. Четверо играли их партии: скрипки – Кристо, виолончели – Гарри, контрабаса – Гермиона; что же касается альта, то его берёт на себя Элиза. Её свободная рука уверенно бегает по нитям неведомого, невидимого инструмента, вплетаясь, дополняя, добавляя, завершая. Мелодия льётся причудливыми струями. Чистота метаскрипок переплетается с грубым гласом Пустоты, с плотностью, плотскостью материи. Осмысленность – бессмыслие. Взгляд – пребывание. Мыслящее – вещное. Идея – вещество. Два противоположных аспекта, два работающих будто бы на противоположное инструмента, соединённые ритмическим рисунком бас-гитары и ударных, описывают, кажется, весь мир. От чистых идей, парящих в недостижимом смертным, да и бессмертным не-пространстве, до Пустоты, какой она была до вмешательства Велисо: Небом и Твердью, друг от друга нераздельными, потому что некому, нечего делить; всеми формами и ликами, какие только можно из «камня» тверди высечь. Метаскрипки плавно замолкают, в отличие от голоса Морулиса (и неведомых не то инструментов, не то волшебств, которыми он его модифицирует). Лишь одна метаскрипка… нет, не метаскрипка! Лишь одна Элиза продолжает свою мелодию – Тенью к Пустоте. Одной рукой она по-прежнему направляет симфонию с помощью Палочки, но вот другая рука… Она размывается от скорости, а место вокруг неё – от образов и видов. Вот пальцы пробегают по клавишам, вот ведут смычком, вот перебирают струны, вот звенят паутинкой, кружат многоцветье эха, а вот крутят какие-то переключатели, перезванивают колокольчиками… Всё сразу – сразу и одновременно! Бесконечность: неисчерпаемость форм, видов, индивидов, индивидуальностей, образов, образований, веществ, материй, миров, возможностей, потенциалов – вариация, то быстрая, то медленная, то простая, то поразительно сложная, перетекающая из жанра в жанр, из вселенной во вселенную, между мультивселенными, между реальностями и метареальностями, свободно переходя из Бездны в ординарный мир и обратно. Это Пустота, ширящаяся в Тень; Тень, разнообразящая Пустоту. Морулис затихает, отступает… в тень. Гитары занимают его место. Вторя переливам Тени, Сердце затрагивает суть. Тень умножается на Сердце, Тень раскрывает Сердце, а Сердце сужает Тень. Так рождается душа. И множество, и единство, и целое, но части, свойства, да с границей, сущность – формы вместе с тем. Унигитары сменяются метаскрипками, сущность – множеством идей. Два не-пространства, две бесконечности, одна полная смысла и глубины, другая – вариаций и возможностей, соседствуют друг с другом, где-то в промежутке порождая реальность. Реальность – то, что может меняться, собою оставаясь. Реальность – это компромисс. Между абстрактностью и детальностью, константностью и изменчивостью, полной порождённостью и совершенной независимостью, бесконечной продлённостью и неизмеримой точкой, абсолютной симметрией и подлинным хаосом, односторонним действием – и слиянием системы в неделимое одно. Между Светом и Тенью (Пустотой и Сердцем) – реальность где-то там. Элиза расслабляет теперь уже точно свободную руку. Метаскрипкам на помощь приходят унигитары, вместе плетущие прекраснейший узор. Это возвышенная мелодия о том, что наверху – о том, как души связаны с идеями, об информации, о познании, об Абсолюте, о пересечении и соединении всех не-пространств, о моделях и метамоделях, о мультидушах и метадушах – даже о том, что Хранящая старательно вычёркивала из познаваемого, когда Эллу сотворила, чтобы более никто не повторил тот путь. Но этот путь никогда не был единственным. Наконец, к высокопарной, хрустальной мелодии высших сфер и идеалов присоединяется грубая неопределённость первоматериальных форм и калейдоскоп проявлений-состояний, оттенённые ритмом рассыпающегося Времени, что перерождается в ему обратный мастер-аспект. Высшее и низшее, духовное и вещное соединяются в едином, развёрнутом, многомерном, бесконечномерном целом, очерчивающем Пространство Песни.