***
Зима выдалась довольно ранней. Декабрь только начался, но на улице было холодно. Землю покрывала тонкая пленка снега. Уже третий день в городе отчаянно выл ветер, ломая ветки деревьев и срывая шляпы с прохожих. В эту промозглую погоду гулять не особенно хотелось, но мне надо было отнести в редакцию рукописный перевод документов, где их останется только напечатать и оформить в надлежащем виде. Собственно, я работал на дому, занимаясь корректурой и переводами. Это было довольно утомительно — просматривать кипу листов и выявлять там опечатки, ошибки. К концу дня у меня уже затекала спина, болели глаза, голова отказывала. Стоит ли говорить про вечно синие от чернил пальцы? Жили мы бедно. Дом маленький, убогий, весь в уродливых заплатах — так когда-то отец латал дом, чтобы зимой не продувало, а зимой было холодно — всегда мы были вынуждены тепло одеваться. Забор наш покосился местами, ворота ржавели. Двор маленький, но там вполне умещались пёс, птичник и небольшой огород. В последнее время всё хозяйство было на мне, поскольку братья и сёстры давно разъехались кто куда. Теперь в этом доме жили только Барнабас, да я. Но младший брат был балбес, каких ещё поискать — вечно забывал сделать что-то важное, у него постоянно то куры, то пёс ходили голодными, хотя именно он больше всех хотел собаку-гиганта. Пёс вырос дурным, под стать младшему братцу, и похоже, Барнабас нашёл себе родственную душу. В этот день я дома не застал ни собаки, ни младшего брата. Видимо, они ушли гулять. Однако стоило мне зайти на порог, я почувствовал, что дома кто-то есть. Я чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Красть у нас, в общем-то, и нечего — кому нужна ветхая мебель и довольно дрянные вещи? Через небольшой угол обзора можно было подробно рассмотреть и нашу гостиную, служащую мне рабочим и спальным местом — здесь всё мало чем отличалось от обстановки в других комнатах. Сама же гостиная была просторная, но довольно низкая, и фанерный потолок, так и повисший над головой, создавал какую-то гнетущую, давящую обстановку. Мебели было мало — старенький шкаф, поеденный тараканами, стол на хилых ножках, да прохудившаяся кровать, которую я подпёр кирпичом посередине, чтоб не провалилась окончательно. Обои были изодранные, обветшалые и казалось, держатся на одном лишь честном слове. Барнабас жил в соседней комнате, такой же обшарпанной и мрачной, как все остальные. Даже странно, как восемь человек могло уместиться в таком маленьком домике. Однако мы умудрялись не только жить здесь, но и строить далеко идущие планы. Может быть, после выпуска Барнабаса из школы, я наконец смогу заняться ремонтом. Если не считать затрат на учёбу младшего брата, получаю я довольно-таки хорошую зарплату, да и вряд ли бы мы без денег протянули мою учёбу в университете. В те года учителя всячески нахваливали мою способность к науке, особенно к литературе и иностранным языкам. Я знал не только немецкий, но и некоторые славянские языки, что позволяло существенно расширить горизонт моих возможностей. Осторожно войдя в дом, я застыл. В гостиной на диване сидел не кто иной, как инспектор Йодль. Это был мужчина лет сорока пяти, роста небольшого, и не сказать, чтобы прям толстяк, но брюхо было видно невооружённым глазом. На его тщательно выбритых щеках виднелись небольшие ссадины. Причёска всё та же — короткий ёжик чёрных с проседью волос. Его круглое, немного морщинистое лицо, было довольно флегматичным, сам он смахивал на мастера средней руки какого-нибудь производственного цеха, в силу возраста потерявшего былую форму и хватку. Взгляд его светлых, близко посаженных глаз, был вечно сосредоточенным, при этом он постоянно водил ими из стороны в сторону, словно намереваясь выискать что-то. С виду и не скажешь, что это многоопытный сыщик, работающий в полиции вот уже два десятка лет, и раскрывший множество запутанных дел. Когда-то наша семья изрядно попортила ему кровь, потому теперь он нас держал на прицеле. После ареста Ники он часто напоминал о себе, хотя в последнее время он как-то утратил к нам былой интерес, очевидно поняв, что мы ничего не знаем о том, куда Ники спрятала краденые драгоценности. — Добрый день, господин Фенчи, — поздоровался он, привстав. При этом его даже не смущало то, что он проник в наш дом в отсутствие хозяев и без санкции на обыск. Этот нахальный сыщик нравился мне всё меньше. — По какому праву вы вламываетесь в наш дом? — я с порога перешёл в атаку. — Без постановления на обыск и без нашего согласия! Вы прекрасно знаете, что это незаконно. Убирайтесь! Я всё ещё был зол на инспектора за то, что допрашивал нас до почти полного изнеможения, и в итоге довёл Тимею до нервного срыва. — Полно, голубчик, полно, — он миролюбиво поднял руки. — На то, чтобы, как вы выражаетесь, «вломиться» в ваш дом, у меня должна была быть веская причина, иначе… — он сознательно недоговаривал, пытаясь спровоцировать меня на новую вспышку агрессии. — Какая такая причина? Мало того, что благодаря вам мы теперь как на иголках, так теперь вы сюда ломитесь без спросу! Вон! — Полно кричать, юноша, — усмехнулся Йодль. — У меня нет никакого намерения обременять вас своим присутствием, но прежде хотелось бы вам кое-что рассказать. Видите ли, ваша сестра Николетт, с тех пор как была арестована, не созналась в разбое, в частности, в том, куда спрятала краденое. Я думаю, она и вам не сказала. Она упряма весьма, и это может плохо кончиться для неё. До меня дошли сведения, что арестованная Фенчи терпит много грубости от наших будапештских коллег. И похоже, движет ими исключительно корыстный мотив. — Вы хотите сказать, что… — я на секунду оторопел, представив, что сейчас испытывает Ники. Я был готов сейчас хоть пешком сорваться и идти стремглав в Будапешт, лишь бы помочь сестре. Вот только самого Йодля можно было бы заподозрить в чём угодно, кроме желания помочь своему давнему неприятелю. — Довольно странно с вашей стороны, инспектор, — я решил взять себя в руки. — Вы сейчас стремитесь помочь тем, с кем давно не в ладу, мало того, говорите откровенно о преступлениях, что совершают ваши коллеги. Йодль посмотрел на меня сначала иронично, затем — серьёзно, после чего взял в руки свой портфель и, приоткрыв замок, достал оттуда несколько листов бумаги, после чего ответил: — Понимаете ли, господин Фенчи, я — человек принципа. Я узнал, кто ведёт дело вашей сестры. Его фамилия Надь. Как и любой представитель нашей профессии, он весьма амбициозен. И порой неразборчив в средствах достижения цели. Зачастую они выходят не только за рамки порядочности, но и за рамки закона… Вы помните дело «ночной твари»? Я задумчиво прищурился, вспоминая целый рой газетных статей о бесчинствах грабителя-гастролёра, создавшего целую преступную сеть, охватившую чуть ли не всю Австро-Венгрию. Личность его давно не была тайной, порой он оставлял записки для полицейских, тем самым навязывая свою игру. Например, такого содержания: «Завтра я отправлюсь в Лемберг, оттуда уже рукой подать до границы. Поспешите, второго шанса не будет». Эти издевательские послания он оставлял то ли с целью потешить своё тщеславие, то ли побольнее ужалить полицию, которая вот уже который год не может пресечь серию дерзких налётов. Звали его Маттеуш Гудачек, к своим тридцати трём годам он уже дважды успел побывать за решёткой. За всю жизнь он не провёл и дня на честной работе, если не считать за таковую разбои, грабежи и кражи. Пресса подняла настоящую шумиху, особенно отличился будапештский журналист Вазул Меланьи, не щадивший желчи в своих статьях, прямо намекая, кому венгры должны быть благодарны за продолжающийся кошмар, говоря о том, как полиция работает спустя рукава, и как ловко Гудачек в очередной раз обводит их вокруг пальца, хотя казалось бы, почерк его изучен, маршруты и явки — тем более. — Думаете, можно к этому придраться? — с сомнением спросил я. Йодль в ответ развёл руками: — Видите ли, моя должность даёт некоторые привилегии, но в то же время, связывает меня по рукам и ногам по части поиска вещественных доказательств. Да и доказательства, добытые таким образом, невозможно использовать в суде, скорее с меня самого погоны слетят. Но вы, в отличие от меня, ничем не ограничены и можете повлиять на ход дела. Со своей стороны я лично гарантирую, что разговор останется только между нами. С тем и ушёл. Я решил немедленно отправиться в Будапешт к Вазулу, благо помнил, где он живёт. Какое-то время я помогал ему с написанием статей, исправлял ошибки. Этот журналист постоянно путал запятые — либо пропускал их, либо лепил, куда ни попадя. Я не раз говорил ему об этом, а он, разводя руками, объяснял, что в длинных предложениях он откровенно «плавает». Однако платил он всегда в срок, и платил достаточно хорошо, потому ради такого заработка можно было и потерпеть. Я не видел его уже довольно давно, с тех самых пор, как закончил университет и уехал домой, в Залаэгерсег. Но я думаю, он не откажется по старой памяти помочь мне. Я прибыл в Будапешт на следующее утро, и тотчас направился на улицу, где жила семья Меланьи. Когда после звонка дверь открыла его жена Ирен, я не сразу узнал её. Располнела она после замужества, то ж была стройная, видная женщина, а теперь как-то быстро потеряла форму. — Вам кого? — спросила женщина, оглядывая меня с головы до ног. — Добрый день, — улыбнулся я, пуская в ход своё природное обаяние. — Муж ваш дома? — А где ж мне ещё быть? — отозвался сам Вазул и вышел в переднюю. — Вы кто, юноша? — спросил он, очевидно, не узнав меня. — Кто сожрал все ваши запятые? — в свою бытность корректором я не раз задавал такой вопрос Вазулу, и он тотчас вспомнил меня. — Эрик Фенчи! — воскликнул он. — Сказал бы, что в гости собрался, я бы тут организовал чего-нибудь… — Ирен ушла в комнату, а Вазул, выйдя за порог, спросил: — Ну что, какими судьбами? — Э-э… Знаешь, Вазул, есть тут у меня одно дело… Ты мне очень поможешь, если расскажешь о «подвигах» одного немного зарвавшегося легавого. Меланьи понял, что это лучше обсудить с глазу на глаз и, переодевшись в уличное, вышел вслед за мной. Мы зашли в небольшой трактир, где Вазул, развалившись на стуле, спросил: — Ну что же, Эрик, рассказывай. — Видишь ли, моя сестра Ники попала за решётку. Легавые сильно давят на неё. Её дело ведёт некто по фамилии Надь. Тебе эта фамилия ни о чём не говорит? Ты много что знаешь о нём, например, ты вроде писал о том, что он упорно не хотел выпускать человека, задержанного по подозрению в участии в банде «ночной твари». Нельзя ли к этому придраться? — Мудрено, друг мой, мудрено, — покачал головой Вазул. — Конфликт официально исчерпан, полиция принесла свои официальные извинения. Сомневаюсь, что у тебя что-то может получиться. Ну да ладно. По старой памяти уж помогу. Я соберу кое-какие бумаги, потом как раз один мой хороший знакомый будет останавливаться проездом в Залаэгерсеге. Он тебе и передаст чемоданчик. На том и порешили. Ждать мне пришлось недолго и уже через неделю заветный компромат был у меня. Надо немедленно ехать в Будапешт! Только сперва дождусь Барнабаса, да найду Виктора. Он как раз недавно вернулся в наш родной город, и как это часто бывает, целыми днями болтал с нами обо всём, что с ним случилось. Он не имел постоянной работы, перебивался случайными заработками, ну и, разумеется, не забывал и об азартных играх. Как правило, карточный шулер, если он новичок, сразу обдирает свою жертву, как липку, и на этом прогорает, попадая в руки полиции. Профессионал же устраивает настоящие «качели» то проигрывая, то выигрывая по мелочи, а потом, взяв солидный куш, удирает. Искать брата долго не пришлось — он коротал день в бильярдной, как обычно. Страсть к азартным играм никуда не исчезла, а об его умении надувать в карты соперников, были наслышаны все. С ним решался играть только Лайош, да и то своими картами и в комнате без зеркал. Как я понял, сегодня Виктор был в большом выигрыше. Даже не хотелось как-то прерывать его игру, но пришлось. — Виктор, — позвал я. — Сворачивайся, дело есть. — Что такое? — спросил он, готовясь к удару, а после того, как загнал мячик в лунку, повернулся, наконец, ко мне. — Едем в Будапешт. По дороге объясню. — Да подожди ты, видишь, как мне везёт! — с задором отозвался братец, однако следующий удар смазал. — Я сказал: срочно! Пошли уже. Виктор попрощался с игроками и, накинув куртку, последовал за мной. В детстве мы постоянно соперничали между собой, но в чём были едины, так это в намерении командовать младшими. Когда ещё Барнабас был маленький, слушался нас беспрекословно, но как подрос, то всё — старший брат ему больше не авторитет. Справедливости ради стоит сказать, что и Тимея имела такие же проблемы с нами. Представляю, как часто она теперь с улыбкой вспоминает времена, когда пыталась отучить нас хулиганить. Но наверное и к лучшему, что я оказался в шкуре старшей сестры, теперь я куда лучше понимаю её. — Ну ничего, — говорил Виктор с некоторым сожалением. — Всё равно в игре главное — вовремя остановиться. Так, а что теперь делать? — Иди домой, собери вещи, я пока телеграмму Золтану отправлю. Надо ещё узнать за поезда на Будапешт. Потом поедем. Дело серьёзное, потому не подведи. Следующим утром мы уже ехали в поезде. За окном замельтешили деревья, да одинокие полустанки. Обычно в поезде я дремал всю дорогу — осталась привычка со времён студенчества. Иногда перед выходными я пропускал последние лекции, поскольку следующий поезд ехал только через три часа, а домой прибывал затемно. Товарищи часто прикрывали меня, но однажды всё-таки факт моих самовольных уходов всплыл, из-за чего я едва не лишился стипендии. Как раз на последнем курсе я пораньше ушёл, чтобы успеть на поезд. Как выяснилось, профессор тогда проводил привычную всем перекличку, и когда дошла очередь до меня, слово «здесь» выкрикнули сразу с трёх мест. Естественно, он понял, что я самовольно ушёл, никого не предупредив. — Вставай, — крикнул Виктор. — Приехали! Поезд, наконец, остановился, и в ту же минуту пассажиры и пассажирки, торопливо схватив багажи, поспешили к выходу. В этой давке легко было потеряться, потому мы с Виктором, выйдя из вагона, сразу отошли в сторону и направились к зданию вокзала, стремясь укрыться от мерзопакостного ветра, пронизывающего буквально до костей. Мокрый снег — обычное явление для ранней зимы, оттого было даже холоднее, чем в самый пик морозов. — И ведь представляешь, — делился Виктор. — Я уже был готов куш сорвать, а на тебе — конечная. Скудный сегодня навар, скудный. «Кто о чём, а вшивый — о бане», — с усмешкой думал я, выслушивая тирады разочарованного шулера. Сегодня ему не повезло, ничего не поделаешь. Золтан пока не появился, и я начал волноваться. Конечно, наш брат узнал бы нас, но не факт, что он не проглядел нас в толпе. В это время, когда часы на башне пробили полдень, я почувствовал чей-то лёгкий толчок в спину. Я от неожиданности отпрянул и, повернувшись, увидел бледное лицо Золтана. — Куда вы запропастились, а? — спросил он. — Ищу тут вас в толпе, ищу… — Ну так встал бы на перроне, — парировал Виктор. — Встретил бы нас сразу. — Э не, — покачал головой брат. — Я не могу лишний раз светиться. — А чего так? — Ну ты даёшь, — помотал головой Золтан. — Я, знаешь ли, в розыске. Вот только ищут меня, конечно, не особо — у полиции и без меня забот хватает… — Например, присвоить себе чужие ценности. От такой новости мои братья остолбенели. Золтан покосился на меня с недоверием, а Виктор даже решил пощёлкать пальцами у моего носа, проверяя, не случилось ли у меня помутнения рассудка. Но нет, всё нормально, я в здравом уме и твёрдой памяти. Вчерашний разговор с Йодлем я не стал пересказывать, поскольку у нас был уговор, что всё между нами. Лишь бы теперь не проболтаться о том, кто мне дал документы. Золтан, очевидно, понял, что к чему, и мы направились к остановке трамвая. — Вот, — достал несколько папок. — Здесь есть досье на человека, что ведёт дело Ники. Не так давно я узнал, что в тюрьме на неё давят. Сильно давят. Это объясняет отказы в свиданиях. — Откуда у тебя такой солидный компромат? — присвистнул Золтан. — И не проще ли этому слегка оборзевшему сыскарю просто морду набить? — Вот потому, Золтан, тебе не быть разведчиком, — усмехнулся я. — Ты лишь резаться горазд. Нет, мы, конечно, объясним ему, что так лучше не делать, но эти документы — ещё и наша защита. Если я обнародую их, не отмоется никто. С кого-то из легавых слетят погоны, а кто-то окажется за решёткой, — я покрутил запястьями, изображая арестанта. — Постойте! — вмешался Виктор. — Не кажется ли вам, что нас могли и надуть? Сам Эрик не мог достать такие документы. — Вот потому мы и проверим кое-что, — заметил Золтан. — Одного из «клиентов» я как раз знаю. Спросим у него и сверимся. Свидание разрешили лишь однажды, тогда в тюрьму поехала сестра. Тимея вернулась позже, при этом она была точно раздавленная — ни слова внятно произнести не могла. Уже тогда я почуял неладное, но всё равно рассказ Йодля стал для меня неприятным сюрпризом. Конечно, Ники совершила преступление и за это должна ответить, но для начала необходимо было, чтобы она дожила до суда. Мы высадились на незнакомой нам прежде улице и, перейдя на другую сторону, свернули в переулок. Здесь, за фасадом красоты и благополучия, прятались обшарпанные и довольно унылые дома. «Почему-то чувствую себя, как дома», — с иронией подумал я. Золтан подошёл к местному кабачку и, открыв дверь, вошёл, подозвав и нас. Это было классическое пристанище для уголовного элемента, я таких людей вижу издалека. Вот в центре сидят картёжники, похоже, играют довольно долго. Мы сели за столик, и после того, как Золтан принёс немного еды, я раскрыл чемоданчик. Виктор похлопал меня по плечу и, так и не доев свой ужин, метнулся к игрокам. Лениво оглядев картёжников, Виктор стал болтать с одним из посетителей. Золтан, тем временем, обстоятельно рассказывал об этом трактире. Публика здесь была исключительно пёстрой — от уголовников до внешне приличных людей. Например, среди картёжников были и люди, занимающие весьма высокие посты. Представляю, как бы сейчас на это реагировал Виктор. Уж шулер за версту чует прибыль. Тем временем, банкомёт объявил: — Господа мы играем уже довольно долгое время. Предлагаю сделать перерыв и отдохнуть. Игроки согласились и в скором времени стол практически опустел. Я же их праздного любопытства решил посмотреть их «пулю». Но Виктор меня опередил. Он всяко больше меня смыслил в игорном деле. — Та-ак, тучный мужик в очках в большом проигрыше. А вот лохматый юнец напротив — выигрывает чаще остальных. — Это Алекс, — подал голос Золтан. — Студент-медик. Знатный скандалист — дня не проходит у него без конфликтов. Покуда трезвый, ещё куда ни шло, но как напьётся — держите его семеро. — Ловкач, — зацокал языком Виктор, после чего буквально подтащил нас к себе. — Знаете, я видел, как он мухлюет. Он видит карты соперников. Что будет, если я попрошу любого из них сесть на его место? — Бить его будут, — с усмешкой сказал я. — А ему не привыкать. Виктор, тем временем, поймал Алекса у барной стойки и, учтиво пожав ему руку, затеял непринуждённый разговор, оперируя уменьшительно-ласкательными словами. Именно так обычно начинают свой разговор вымогатели и шантажисты. И Виктор не стал медлить. — А знаешь, Алекс, я тут заметил, что сегодня ты хорошо своих соперников обчистил. Молодец, тебе очень везёт, дружок… Очень. Только вот что делать, если вдруг ваши соперники спросят, почему ты сегодня такой удачливый? — Позвольте… — начал было Алекс, но Виктор быстро его осадил: — Чего это ты сразу на дыбы, дружок? Я в этом деле собаку съел, и скажу по совести: твой способ стар, как мир. Сейчас игроки вернутся за стол, а я попрошу вас пересесть на место банкомёта, а любого из твоих соперников — на твоё место. То-то они удивятся законам физики — это ж как удачно свет падает, и как отражаются карты. Ещё когда я на деньги не играл, меня за мухлёж просто лупили. А с тебя так шкуру спустят. Алекс мгновенно побледнел. Руки его затряслись, а на лбу выступил пот. Перспектива его откровенно удручала. Что сейчас потребует за молчание заезжий шулер? Денег? Каких-то услуг? Викто будто читал мысли и, обмякнув на стуле, томно проговорил: — Поделись выигрышем, и тайна волшебного зеркала останется между нами. Но я чувствовал, что Алекс может нам ещё пригодиться. Немудрено такому скандалисту угодить в участок, а значит, он может знать кого-то из легавых. — И ещё, Алекс, — тут уже в разговор вступил Золтан. — Скажи, фамилия Надь тебе о чём-то говорит? Знаешь легавого с такой фамилией? — До сих пор помню эту рожу, — без удовольствия ответил студент. — Случалось, буянил много после выпивки, так меня быстро полиция хватала. Как-то в гостях тоже напился, ну побил зеркал немного, другу своему нос сломал. Мои-то уже обо всём договорились, ну примирение сторон, какие претензии? А он открыто говорит мне, мол прибавь чутка к залогу, и дело закрыто, а то он тут покопался немного и навёл справки обо мне. Взятку вымогал, скотина! А что мне оставалось делать? Всё сходится! Йодль не соврал, а значит, теперь нам предстоит «поговорить по душам» с немного оборзевшим легавым. Два дня мы повсюду следили за детективом Надем. Золтан предлагал ворваться в его квартиру внезапно, чтобы сразу сработал фактор испуга. Мы с Виктором возражали — можно попасть в засаду. Тогда наша сестра лишится последнего шанса на спасение. Наконец, мы тщательно продумали план нападения. Каждому была назначена определенная роль и место, где ожидать. Я слонялся по двору с небольшим чемоданчиком в руке, поглядывая на часы, как человек, который ждёт свою девушку или приятеля. Золтан зарядил наган и затаился за сараями в углу двора, а Виктор расположился на углу. Примерно в половине девятого раздался свист — это Виктор сообщил, что наш клиент приближается. Как было условлено, я подошёл к входу в подъезд. Во дворе показался детектив Надь. Он вошёл в подъезд, не обратив на меня внимания. Я бесшумно последовал за ним, сохраняя небольшую дистанцию. Ничего не подозревая, Надь отпер дверь своей квартиры, и уже шагнул через порог, как в висок его уткнулась холодная сталь нагана. — Здравствуйте, господин сыщик, — насмешливо произнёс Золтан, и ловко заломил Надю руку за спину. — Извините, что я без пригласительного билета. Но уж так хотелось вас повидать! — Чего вам надо? — вскрикнул детектив. Но Золтан крепким пинком заставил его умолкнуть. Тут и мы с Виктором вошли внутрь. Я запер входную дверь на замок. — Давай без глупостей, — приказал Золтан, — а то мы тебе живо шкурку подпортим! Продолжая заламывать руки детектива за спину, Золтан заволок его в гостиную и заставил сесть на стул. Мы с ним вдвоём прикрутили Надя верёвкой к спинке стула. В это время Виктор зажёг свет, и это вмиг вывело нашу жертву из оцепенения. Легавый завопил: — Вы с ума сошли, идиоты? Знаете, что вам грозит за нападение на государственного служащего? — Может быть, — усмехнулся я, — только вам, детектив, это уже не поможет! Я положил свой чемоданчик на стол и открыл замки. Надь с опаской наблюдал, как я достаю пачку бумаг. — Тут у меня несколько весьма любопытных документов. И все они посвящены вам, уважаемый господин Надь. Если я покажу эти бумажки вашему начальству и прессе, вам придётся сменить свой кабинет детектива на тюремные нары. Можете ознакомиться! Я сунул пару листков прямо ему под нос. — Интересно, правда? Это всего лишь копии. Где оригиналы, вам знать не обязательно. Как и то, где я достал эти замечательные факты вашей биографии. — Чего вы хотите? — сдавленным голосом спросил Надь. — Да так, сущую чепуху, — вмешался Золтан. — Ты занимаешься делом Ники Фенчи. Посмей только обидеть её — пожалеешь, что на свет родился! С этими словами Золтан с размаху ударил Надя в скулу. Тот взвыл от боли, а Золтан язвительно спросил: — Ах, вам не нравится? А мне казалось, ты именно так обращаешься с подследственными! Повторяю, посмей ещё раз тронуть Ники! Мы с Виктором тоже наградили детектива несколькими оплеухами. Это «урок» не прошёл даром. Я больше не боялся, что Ники изобьют на допросах до смерти. Под угрозой раскрытия компромата, Надь резко утихомирился. Он не только скрыл от полиции наш разговор, но и оставил Ники в покое до самого суда.***
Эрик, наконец, замолчал, решив, что больше сказать ему нечего. Я сидела, открыв от удивления рот. Теперь-то мне всё стало ясно. — Эрик, а что там с письмами Анны? Я ведь не прочла их. — О-о, знаешь, когда я увидел имя адресанта, у меня руки вспотели. Я ведь тогда, в восьмом редактировал статью о ней. У меня до сих пор в столе вырезка лежит. А там как раз говорящий заголовок: «Волчица поймана». У неё такой взгляд дикий, затравленный. Признаться, нелегко было отвечать, зная, за что она сидит. Брат прокашлялся и замолчал. В это время в помещении показался часовой в серой форме. — Время поджимает, — напомнил конвойный, войдя в барак. Неужели прошло время, отведённое для свидания? Оно пролетело так быстро, что я не успела и моргнуть. Эрик не стал спорить с часовым и приготовился идти. Он ведь даже не сообщил мне тогда о том, как они «научили» следователя, как он выражался «обращаться с арестантами». И неужели Йодль, наш непримиримый противник, вдруг проявил такую человечность? Редко когда полицейские поступают не по закону, а по совести, и мне было вдвойне приятно. — Ну всё, сестрица, давай, до скорого, — Эрик крепко обнял меня. — Как только, так сразу. — Пока, Эрик! — сквозь слёзы процедила я. — Ну что опять за сантименты, а? — рассмеялся мой братец. — Крепись, и всё будет хорошо. Мы тебя в любом случае ждём. Главное, что мы — семья. Эрик спокойно вышел и, сверившись с часами, приготовился идти. В это время Анна буквально вцепилась ему в запястье. — Эрик, это же я, Анна! — Э… Слушай, мне надо идти… — отнекивался мой брат. — Ты что, ты… Уходишь уже? — дрожь пробежала по печальному лицу. — Прошу… — Ну, знал бы, где падать, соломки бы подстелил, — Эрик взял, наконец, себя в руки. — Я найду время для вас обеих, а сейчас мне пора, — с этими словами он последовал за часовым и исчез за воротами.***
Прошло несколько недель после отъезда Эрика. Жизнь в тюрьме текла своим чередом, и я даже перестала замечать, как летит день за днём. Я привыкла к несвободе, к тяжёлым работам, к часовым. Удивительно, как Анна изменилась с тех пор — стала сдержаннее и даже следить за собой начала. До этого она постоянно ходила в грязи, в саже, в пыли, словом, настоящая каторжница. Что ещё бросалось в глаза, она ревностно прятала письма, смотрела на меня, как удав на кролика. Казалось, она готова любой крысе, что заберётся в камеру, переломить хребет штырём, чтобы не изгрызла письма. В её жизни, наконец, появился смысл, а значит и надежда, что хотя бы после смерти она попадёт на волю. Я тоже часто перечитывала письма, полученные от Эрика, и записочки от сестры и братьев, вложенные в конверт. Статья «Волчица поймана» лежала среди них — свидание закончилось, когда я держала вырезку в руках, и поэтому Эрику я ее не успела вернуть. Однажды, когда я хотела перечитать последнее письмо, в котором Эрик сообщал, что вместо него навестить меня приедет Тимея, вырезка случайно выпала из пачки на пол. Анна, которая по своей привычке расхаживала взад-вперед по камере, увидела свою фотографию и, будто коршун, схватила газетный листок и впилась в него глазами. Я так и не прочитала статью, она была написана по-немецки, а я только немного этот язык на слух. Да и опасалась я читать ее при Анне, и вот… Зигель приблизилась к газовой лампе, едва освещавшей камеру. Глаза ее бегали по строчкам. Вдруг она дернулась и вскрикнула: — Это он, он! Пиявка Дитрих… Будто в смертельном ужасе она кинулась за нары и забилась там в углу, съежившись и прикрывая голову руками. — Не надо, не надо! — вздрагивая, бормотала она. — Оставьте меня, ничего я вам не скажу… Я со страхом наблюдала за очередным припадком: а мне-то казалось, что за последнее время психическое состояние Анны улучшилось. И вот опять… Глядя, как она стала раскачиваться и дергаться, я испугалась, как бы Зигель не размозжила себе голову о стену. А может, она этого и добивается, чтобы на работу не выгоняли? Но нет, руку она себе резала умышленно, а сейчас впала в ужас от этой статьи. И зачем я держала ее вместе с письмами! Надо было спрятать в другом месте. Я осторожно приблизилась к Анне и взяла ее за руку, пытаясь поднять. Она выдернула руку, но я была настойчива. Подхватив ее под мышки, я поставила Анну на ноги и повлекла к нарам, усадила. Она продолжала раскачиваться и повторяла, как в бреду: — Пиявка, пиявка Дитрих… Это все он, он… — Кто такой Дитрих? — В статье… Откуда она у тебя? — Эрик принес. Он в газете тогда работал. — Это он написал? — в ужасе воскликнула Анна. Вероятно то, что Эрик, к которому она, как мне показалось, уже прониклась теплым чувством, письма от которого были единственной ниточкой, соединяющей её с миром, написал о ней такие слова, поразило Зигель в самое сердце. И я поторопилась успокоить ее. — Нет, он всего лишь исправлял ошибки — это была его работа. Многие журналисты пишут безграмотно, а наш Эрик всегда был отличником. — Значит, не он? Правда, не он? — с надеждой в голосе спросила Анна. Я заверила ее, что в 1908 году Эрик занимался только редактированием чужих статей. Мне было очень любопытно, что же такого было в этой вырезке, от чего Анна пришла в такой ужас, и я попыталась осторожно вытянуть у нее из рук клочок газеты. Но она оттолкнула меня и прижала бумажку к груди. — Что там написано? — спросила я и объяснила: — Я ведь не читаю по-немецки. — Там про меня, про то, что я сделала… Называют меня волчицей… А сами… Они что, лучше?.. Изображают из себя добреньких… Нет добрых, нет!.. Есть равнодушные, есть хитрые, есть звери… А добрых нет, нигде!.. Может и я бы была доброй, если бы ко мне по-доброму… Дитриха расписывают, как справедливого и честнейшего человека, а он пиявка, пиявка! Присосется, всю кровь выпьет… кровь… Мне показалось, что сейчас с Анной опять случится припадок и, схватив со стола кружку с водой, я поднесла ей. — На, попей, успокойся. Когда Анна выпила до дна всю воду, я осторожно спросила: — Кто такой этот Дитрих? Анна ответила не сразу. С минуту она сидела насупившись, глядя в одну точку, и наконец проронила: — Флориан Дитрих, следователь, он моё дело вел. — А почему ты называешь его пиявкой? — А как еще? Пиявка и есть. — Он тебя бил? — вспомнила я про изверга Надя. — Где ты видела, чтоб следователи сами били? Для этого у них подручные имеются… А ты бы не удивилась, наверно… Вы, мадьяры, живодёрство с молоком матери впитали. И этот поначалу вроде как спокойно спрашивал: что, где, когда… Протокол писал. Что он узнать хотел?.. Ничего я ему не говорила. А он, как пиявка, вопьется своими глазками-буравчиками, и чувствуешь, что такой не отлипнет. И не отлипал. Я по часам на стене следила: иной раз по семь часов подряд вопросы свои каверзные задавал… А я в ответ молчок… Анна злорадно расхохоталась, а потом невольно потерла плечо. Всё-таки мне кажется, она лукавит и всё-таки дала слабину, рассказав инспектору всю историю, иначе она бы не стала так бурно реагировать на одно упоминание имени хитрого сыщика. — А потом ещё в камеру приходил. Один, без оружия… — Чего он добивался, признания? — Ему оно не сильно требовалось: улики, свидетели, и так хватало. Я просто молчала, ничего не хотела ему говорить, а они все добивались, отчего я на это решилась… Мне показалось, еще чуть-чуть, и Анна начнет говорить и я наконец узнаю, что подтолкнуло ее «поджарить», по её выражению, стольких людей, среди которых были и те, кто не сделал ей ничего плохого. Действительно, вскоре волчица, удручённая воспоминаниями, начала рассказывать мне о том, как всё было. Я же готовилась выслушивать эту долгую и тягостную историю из жизни рано повзрослевшей гимназистки.