Рождённая тьмой

      Что скоро грянет буря, в лице битвы с обозлёнными — кто убийством Финвэ, а кто в большей степени кражей творения рук своих, сильмариллами — нолдор было ясно совершенно точно, но при этом новая выданная валар подстава стала неожиданной для всех. Я уж было думала, что после двух «фонарных столбов» по краям Арды, разрушенных Мелькором и выпитых лично мною соков древ Валинора, эти гниды успокоятся в своей жажде наличия света в мире. Так нет же, не тут-то было! Их задумка получила очередное, как мне показалось, крайне спешное воплощение. На небесном своде появилось нечто похожее на Солнце и Луну. И несмотря на то, что это было более адекватной дизайнерской задумкой, при свете дня я чувствовала себя чересчур некомфортно. Поднимать голову к небу днём для меня стало сродни изощрённой пытке. Возникало такое впечатление, будто солнышко наше ясное желает выжечь мне глаза. Даже нахождение в тени зданий или же деревьев, гор, холмов — не столь важно чего, не сильно-то и спасало от чрезмерной яркости окружающего мира. Она буквально давила на мозги, не давая глазам отдыха, а голове способности сразу же воспринимать всю полученную, посредством зрения, информацию.       Уже на второй день этой экзекуции, под вечер, когда заря окончательно догорела, я зло выплюнула:       — Перехожу на ночной режим бодрствования! Заебало! — мат из моих уст прозвучал настолько смачно, что выходивший в это время за врата Ангбанда Майрон аж вздрогнул. — Не подумать, не поработать, ничего не удаётся!       — Выполнить передо мной свои обязательства, в плане обещаний, тебе тоже давно не удаётся. По-моему, моральная подготовка должна была закончиться ещё дня два назад! — подобным образом осадил меня за слово, резавшее его слух, Владыка Майрон.       Я смерила его долгим взглядом ничего не выражающих глаз. Не было ни раздражения, ни страха, ни попытки вновь оттянуть, затягивая исполнение его несколько странновато выглядящих для меня желаний. Однако…       — Ну, садись, — я кивнула на массивные ступени, ведущие прямиком к вратам Ангамандо. — Часа три ублажаешь меня интеллектуально, потом меняемся ролями — я ублажаю тебя в постели, тем самым способом.       Я с ухмылкой ждала его реакции. Но ни телом, ни мимикой, она выдана не была и лишь в голосе при заданном в последствии вопросе немного почувствовалось то, что я его огорошила.       — Торгуешься?       — А мне этого никто и не запрещал, — пожала плечами я. — Три часа, по сути, сущая мелочь. Поговорить ты любишь. Так зачем дело встало?       Он так и не сел на ступеньки, видимо посчитал это несолидным и ведущим к падению своего статуса в глазах тех, кто заметит его за подобным непрезентабельным поведением. Я этого не понимала, но не спешила высказываться на сей счёт. Мне казалось, что, если я считаюсь Владычицей Унголиант, то подчиняться мне должны вне зависимости от роскошности моего платья или же от того, насколько соответствующе их представлениям о подобном моему статусе, я себя веду. Я многих сильнее, меня многие боятся. Так зачем мне всё это подчёркивать ещё и несуразными, не нравящимися конкретно мне понтами?       — Хорошо. Мы поговорим, — согласился Майрон, заложив руки за спину, видимо счёл озвученную цену либо излишне низкой, либо крайне эксцентричной. — Но меня терзают смутные сомнения. Что именно во мне тебя возбуждает?       Я чуть не подавилась смешком, а потом и вовсе расхохоталась.       — Что смешного я сказал? — нахмурив брови, вопросил сильнейший из майар.       — Владыка Майрон, — я интонационно подчеркнула это обращение, как бы намекая, — вы задаёте вопросы, ответы на которые лежат прямо на поверхности.       — Статус?       — Думаешь, дело исключительно в нём? Тогда почему, когда я стала сильнее тебя, я не переключилась на Мелькора? Его статус по сравнению с твоим выше, — указала на явный логический промах я.       От этого «я сильнее его» Майрон чуть было не скрипнул зубами, настолько неприятно ему было осознавать, что пока это так. Пусть, подобное положение вещей и не должно продлиться долго. Ему не терпелось вновь стать меня сильнее, а соответственно и выше, в его понимании, статусной иерархии.       — Так почему я?       — А ты не чувствуешь своей уникальности и своего превосходства над Владыкой Мелькором в некоторых вопросах? — довольно прямо поинтересовалась я.       Его глаза расширились от удивления. Он долго искал в моих словах намёк на провокацию и очередную проверку его лояльности от самого Владыки, но так и не нашёл того, что искал. И это поражало больше всего.       — Только не говори, что ты считаешь меня выше него? — его мысли заметались, и он начал искать применение только полученной информации.       Подставлять прямого союзника, поставившего его на словах выше Властелина, ему не позволяло самолюбие. Но в случае, если он разочаруется во мне, у него появляется предо мною скрытый козырь в рукаве, в лице компромата. Ведь он мог мои слова интерпретировать только одним способом: я ставлю под сомнение главенствующую роль Мелькора.       — Я этого и не сказала. Ты напрямую подчинён ему. Однако при этом ты более дальновиден, принимаешь в расчёт больше факторов, оказывающих непосредственное влияние на ситуацию и больше, для осуществления задуманного, готов делать самостоятельно. Хотя он тебя превосходит тем, что быстрее реагирует на изменения обстановки и способен вместо одного, пусть и детально продуманного плана, выдать сразу дюжину рабочих, но имеющих при этом определённые критические недостатки. В вашем тандеме, формально главенствует Мелькор. На деле же… убери любого из вас, и второму придётся во много раз труднее противостоять, чуть ли не всему миру за раз! — я смотрела на него предельно серьёзно и не понимала, как этой разницы в линиях поведения можно было не заметить.       Майрон застыл в замешательстве. Хотелось одновременно скривится, ибо компромат падал в цене и изрядно, и возгордиться от подобной, он, надеялся, не лести, а фактической оценки его деятельности.       — И не надейся, меня подобным задобрить. Всё равно к назначенному сроку так или иначе я получу желаемое! — словно вынося мне предупреждение, проговорил сильнейший из майар.       Я устало прикрыла глаза. Меня терзал в данный момент лишь один вопрос: а гордыня — или это уже эгоцентризм? — точно не вырастает из комплекса неполноценности?       — Я не для того это говорю, — резко отозвалась я, стараясь при этом не закатить глаза к небу. — Я объясняю существенную разницу между вами. Так же, если Владыка Мелькор может попросту наплевать на договоры, договорённости, свои обязательства перед кем-то, ибо считает себя именно настолько пупом Земли, то с тобой дело обстоит немного иначе. Ты любой договор вывернешь наизнанку и исполнишь так, как будет выгоднее именно тебе, при этом формально соблюдая все пункты договора. Неприметная, но решающая разница, тебе не кажется?       — А ответить на мой изначальный вопрос прямо, ты не в состоянии? Хочешь, чтобы я самостоятельно додумался? — раздражённо выдыхает Майрон, нависая надо мной тенью.       Я вновь тихо рассмеялась. Он опять пытался давить в своей излюбленной манере: раздвигая границы дозволенного ему, сокращая дистанцию и пробираясь всё ближе к моей зоне комфорта. Но вот только, Майрон отчего-то не понимал, что при такого рода разговорах, ему и творить-то подобного нет необходимости. Я и без его дополнительных ухищрений, после дважды заданного вопроса требующего прямого и чёткого ответа, его бы дала. А, если бы не хотела его давать, то просто ушла бы от ответа, заявляя, что время исполнять его сексуальные желания уже пришло. Вряд ли бы ответ стал бы для него приоритетнее ощущения надо мной физического превосходства, которого он так долго жаждал и ждал.       — Прямо, так прямо. Мне нравятся властные и умные мужчины, которые умеют брать на себя ответственность. Выше Мелькора, в его понимании, никого нет, он ни перед кем не в ответе. Ты же подчинён ему. И именно это даёт тебе фору, в моих глазах. Обладая высоким статусом и будучи при этом слугой кого-то, кто на порядок тебя выше, ты приобретаешь опыт взятия ответственности за свои неудачи перед ним. Поэтому и ты, а не он. Мне порой кажется, что у Владыки Мелькора внутренние тормоза отсутствуют. Ты же знаешь и, благодаря ему в том числе, когда следует остановиться. Я понятно изъясняюсь? — ответив сугубо по сути вопроса, мне аж пришлось уточнять, всё ли из сказанного мною дошло до Майрона без искажений.       — Понятно. Тебе не так страшна его сила, как его азарт. Считаешь, что он может не остановиться никогда. А ты со своим вечным голодом, не в похожей ли ситуации? — мрачно интересуется сильнейший из майар.       — Я в отличии от него уже расставила свои приоритеты. И вечность сходить с ума в пустоте чёрной дыры, сожрав всё находящееся в ней, отнюдь не жажду, — горько отозвалась я.        Я отчётливо понимала, что несмотря на то, что от решения я не отступлюсь, голод так же не отступит от меня и будет моим неотлучным спутником на всё моё существование. Но уж лучше терпеть дискомфорт от физического, чем ещё и от информационного, голода.       — Ладно… — только и проронил Майрон, словно я не внесла своим замечанием никакого значимого различия между моим голодом и боевым азартом Мелькора. — Так о чём ты хотела поговорить?       Мне пришлось ненадолго задуматься, припоминая ту тему, что волновала меня до того, как Майрон увлёк меня в диалог, касающийся его непосредственно.       — Меня интересует довольно быстрое формирование личности у ушастиков… Да, они сильно видоизменили, исказив до неузнаваемости, справедливость квенди. Но она никуда не делась, она у них есть. И они живут этим странным, многим может показаться, что извращённым пониманием, справедливости. Квенья и синдарин они усваивают куда-как быстрее нашего основного русского языка, привнесённого в этот мир мною. Тебе не кажется это странным? — переводя взгляд с собеседника на пики Тангородрима, интересуюсь я, будто бы мимоходом.       — Не знаю. Никогда не приходила в голову мысль, что должно быть как-то иначе, — Майрон так и не понял, что именно меня напрягало в таком развитии событий.       Он другого и не знал, — духи Айну, разумеется, не в счёт!.. — и потому не видел ничего необычного в том, что заметила я. Ему думалось, что так и должно быть, ведь иных видов формирования отдельных личностей за счёт, окружающего их общества, он себе даже представить не мог.       — Не уверена, что иначе быть должно, но вот, что иначе быть может — я знаю, — чётко припечатала я на его попытки отмахнуться от того, в чём он сам проблемы не видел. — Они, скорей всего, усваивают квенья и синдарин ещё благодаря родителям. Примерно так же дело должно обстоять и самим понятием справедливости, в котором они чувствуют необходимость, хоть и не знают толком изначально, как это должно выглядеть, от того и перенимают его частично у нас, а частично формируют уже сами. Конкуренция среди тёмных эльфиек и причины, с мотивами на пару подстав во время проведения децимации, яркое тому доказательство.       Я ненадолго замолчала, вперившись взглядом в горизонт, а потом задала всего один вопрос по существу, который мог мне всё объяснить, а мог ничего особого и не дать: — В каком возрасте их воруют у родителей?       — Если их забрать от родителей до истечения первого месяца после рождения, велики шансы на смерть ребёнка. Выкрасть детей раньше этого срока пытались, но ни к чему хорошему эти попытки не привели, — объяснил уже отработанную схему Майрон. — А тебе зачем эти сведения? Они что-то дают?       Я в задумчивости пожевала внутреннюю сторону губы, откусила крайнюю ткань слизистой оболочки так, что даже кровь не выступила, и удовлетворённо её проглотила. Мне казалось порой, что не есть кусочки себя — кутикулы, губы и тому подобное — было бы наличием двойных стандартов, ведь других я могла сожрать и глазом не моргнув.       — Многого не дают, но гипотезу, проверить которую я не вижу пока никакой возможности, в моей голове рождают, — я лихорадочно собирала разрозненные обрывки мыслей, объединяя их в общую картину. — Месяц в другой, отличной от нашей, языковой среде для лучшего усвоения тех языков, по сравнению с русским — слишком короткий срок. А значит… эльфийский язык, на деле, они усваивают, далеко не месяц, а куда-как большее время. Догадываешься, когда они это делают?       Майрон с непониманием посмотрел на меня. Возможно, быстро понять и ухватить суть проблемы ему мешало то, что он не был рождён от кого-то и сам факт рождения воспринимался им, как новшество этого мира, исходившее непосредственно от Эру.       — Внутриутробный опыт, — сама ответила на свой же вопрос я, когда молчание затянулось. — Урывками, мне неизвестно какими, они получают сведения о мире ещё из утробы матери. Через месяц после рождения их мир то, что их окружает меняется кардинально. Их психические заболевания могут быть вызваны не только проклятием Создателя, но и непосредственно стрессом разлучения со знакомым им миром, а так же острой необходимостью подстраиваться под мир иной, во много раз более жестокий и суровый.       Владыка Майрон на это лишь пожал плечами. Мол, ему-то какое дело до истинных причин, сложившегося положения вещей, которое к тому же вызывает какой-то непокой и интеллектуально-любопытный зуд у меня?       — Даже, если так, то что с того?       — Мне просто всё больше и больше кажется, что эльф это, своего рода ступень, ароморфоз* человека. Орки, в свою очередь, прошли ряд ароморфоз от эльфов. Пусть, светлые валар и сочтут такие ароморфозы деградацией, но ведь и она входит в понятие эволюции. Выживает самый приспособленный. Не самый сильный, не самый умный, ловкий, благородный, а всего лишь тот, кто умеет лучше приспосабливаться к изменениям климата, условий жизни и прочего. В самой выигрышной позиции, всё равно, остаётся человек. И самое забавное во всём этом, что именно эльфы — перворожденные. Тогда как за их основу взят человек.       — Меня уже начинает пугать, как часто ты со знанием дела говоришь о придущих следом, которые ещё не пришли, — с ноткой безнадёжности в голосе проворчал Владыка Майрон. — С чего бы это?       — Я сама отчасти человек…       — Это лишь воплощение, fana!.. Какой из тебя человек? Ты бессмертна! — не выдержал Майрон.       — Дело не в бессмертии, дело не в физическом воплощении — дело в сознании, — с горечью отозвалась я. — А большинство видов бессмертия при человеческом сознании отнюдь не благо. Вечная жизнь ведёт к косности и консервативности мышления, в первую очередь. Это заметно было даже по стареющим и пожилым людям. Как это отразится на эмоциональности, способности к эмпатии, мало кто сможет предугадать. Трансгуманисты, конечно, были, но вот к чему бы привёл этот самый трансгуманизм в итоге — нет ответа, одни вопросы.       — И такой тебя Тьма создала? Тогда у неё были на то причины! Да и мне довольно сложно представить косность мышления в твоём исполнении. Да ты сомневаешься, буквально, во всём! — резко ответил на мою меланхолию сильнейший из майар.       — Тьма меня не столько создавала, сколько скомпилировала, — поправила его тираду я. — А тот, кто первый начал призывать сомневаться во всём, сам в некоторых вопросах был истово догматичен. Он мыслил, следовательно существовал, а так же считал, что в основе любого бытия лежит разум. Практически, у каждого разумного существуют моменты, когда он не думает ни о чём, не мыслит, его разум отдыхает от деятельности. По Декарту можно считать, что эти мгновения отдыха разума — мгновения его же небытия. Мозг, конечно, на это время свою активность не сворачивает, но вот на сознательном уровне она может быть совершенно не заметной. А та же ступенька под нами не существует по одной простой причине: она мыслить не способна. Не было бы разумных, физический мир вполне мог бы существовать. Осмыслять бы его, правда было бы некому, но он мог бы остаться на своём месте. А вот, что познавали бы мы не будь физического мира, из которого и посредством которого, можно черпать сведения? К тому же, как можно доверять разуму, способному солгать самому себе? Индивидуальные галлюцинации эльфов, мои... некоторые из них можно проверить и эмпирическим путём, редко, но бывают тактильные галлюцинации. Их не видит, не чувствует никто, кроме тебя. Как это может быть реально для всех? Или эти все тоже твоя галлюцинация? Так и до полного солипсизма** дойти можно. Вот только, почему мне тогда настолько не нравится та реальность, которую я же в таком случае и породила? Тоже ведь, не вполне адекватный ответ на главный вопрос о том, что истинно на самом-то деле!..       — Единый, по-твоему, тоже материален? — с усмешкой спросил Майрон. — А Неугасимое Пламя?       — Единый точно. Айнулиндалэ, как летопись, в глаза видел? — мне кивнули, — У него там есть руки, трон и живая мимика! А так же звуки песни Сотворения. Звук это — волна, волна — материя. Что же касается Пламени… в душе, не ебу, что именно он так обозначил! Возможных вариантов слишком много. Это может быть даже какой-нибудь не сказанной на тот момент вдохновляющей информацией, которую он пока держит при себе, лишь тем образом, что не распространяется о ней.       — По-моему, с тобой говорить можно вечно. Только непонятно зачем, — Майрон с лёгкой досадой хмыкнул.       — Зачем? Зачем? Чтобы скоротать эту вечность за приятными разговорами, к примеру. Мне это нужно, чтобы поглотить чужое мнение по обсуждаемому вопросу, субъективно оценить чьё-то восприятие мира и, в конечном итоге, дополнить мнение своё, — прояснила свою мотивацию к ведению подобных диалогов я. — Но в чём-то ты прав. Время пришло. Убегать от уговора или нарушать его, я не собираюсь. Так что, пошли. Вперёд и с песней! В твоём исполнении, видимо, залихватской. Ведь какого рода желания исполнять буду!..       Майрон не уделил этой «клоунаде» должно внимания, а просто подал мне руку, чтобы я поднялась и повёл в сторону своих покоев. Моё же лицо в этот момент уже не выражало никаких эмоций, зато сердце ухнуло в район пяток. Только отступать было поздно…