Хейл-Стилински-Арджент

Они сближаются. Дико, по-волчьи, но завтракать вместе и заботиться о малышке становится частью важной, нужной. Кора учит его готовить. Из Айзека ученик, признаться, хуже некуда, но она терпит, повторяет заново. Элли хихикает, когда очередное яйцо расползается по плитке. – Ты ужасен, – Кора смеется, и Айзек позволяет себе думать, что жить вместе не было плохой идеей. Крис это предвидел. И пропал. Айзек не может спать. Под мерное дыхание Элли наблюдает за кипящей там, внизу, жизнью. Выучивает наизусть: здесь, на углу, подают чили и жарят куриные крылышки на мангале, и хозяин курит кубинские сигары со своей женой; там, напротив, в семье шесть детей, и они босые гоняют мяч на растрескавшемся бетоне площадки. У Айзека болит голова, ноет, глаза слипаются: это по кругу, одно и то же всегда, без изменений - чертов день сурка. Рассвет приносит дым от углей и лопнувшие капилляры. Айзеку не становится легче. / Кора приходит утром в линялой футболке на голое тело, и Айзек настолько вымотан, что не смотрит на загорелые бедра, резцы ключиц, грудь, натягивающую ткань. Кора, наверное, идеальная (для других мужчин). А Айзек не видит: у него фарфоровые изгибы тела охотницы на обратной стороне век. – Где обещанный кофе, принц? Парижский замок крошится белой штукатуркой разочарований. Здесь не Франция, круассаны сам пеки. Кора ведь знает, что ночами не спит. А Айзек понимает, что вытянуть пытается, руку тянет: хватайся, Айз, ну же. Не видит - делает вид, что не. Она кормит Элли и не будит, когда он засыпает на диване. И Элли к ней тянется, привыкает. – Давай, а теперь ложку за папу. – Папа? – у малышки глаза знакомые, горящие. Кора такие видела однажды. Не у Арджента, нет, его самого-то на фото только. Где - не помнит. – Папа скоро вернется, – целует в лоб, стирает кашу с щеки, рта. Ночью забирает к себе (скажи спасибо, что я даю тебе выспаться, Айзек). Рассказывает глупые истории, позволяя Элли сидеть на ее животе, напевает что-то из детского шоу, показывает на огни за окном - там, под небом, сотни разноцветных лампочек. Айзек здесь, за стеной, не спит. Усмехается, когда Кора сбивается и чертыхается по привычке, а затем, очевидно, рот рукой закрывает: не повторяй это, Элли, ни за что. Но ей и не нужно. Она говорит: – Мама. Айзек слышит: сердце замирает, с ритма сбивается. Не у Элли, конечно. – О нет, малышка, – смех - защита, не иначе. – Я не мама. Я - Кора. – Мама. Айзек думает: а они могли бы? В смысле родителями стать, вместе быть. В жизни под одной крышей свои порядки. Растить не своего ребенка здесь, у них, обычное дело. Чужих детей не бывает?. Они, по сути, родители и есть: временные, преждевременные. Открыться друг другу не могут только: волки когтями раны бередят, волки по старому, больному. Кора не претендует на место в его, Айзека, семье, сердце. Кора в принципе ни на что права не заявляет. Она просто себя отдает. Элли и, кажется, ему. / – Так, значит, тебе двадцать и ты воспитываешь ребенка? Они сидят на крыше, и это один из тех вечеров, когда небо в звездах и за бутылку местного темного готов продать душу. – Вроде того, – Айзек неопределенно жмет плечами. Криса не упоминают, поэтому да, по сути, верно: это он растит полуторагодовалого ребенка-оборотня. Он и сестра его альфы, надо же. Айзек мысленно поправляет себя: Кора. Это один из тех вечеров, когда он понимает: девушка, а волк внутри стонет, воет, клыками скрипит, потому что хочет пометить, сделать своей. Айзек заставляет его заткнуться. Кора расслаблена, и дело не в алкоголе (здесь меньше десяти градусов, о чем речь). У нее с ее волком отношения особые: договорились между собой, и все путем. – Будешь? – протягивает бутылку, ногами в воздухе болтая, и волчата на серебряном браслете мелодично звенят. Айзек смотрит всего пару секунд, но Кора все равно замечает: – Сестра подарила, – и, встречаясь с его взглядом, добавляет. – Дядюшка Питер убил ее. – Оу, – вырывается раньше, чем он успевает подумать. – Ее звали Лора, и она была такой же занудой, как ты, – Кора усмехается. – А еще альфой. Знаешь, мама гордилась ей, она ведь унаследовала ее силу. – Разве это возможно - родиться альфой? Я имею в виду, разве оборотень не должен доказать, что достоин этой силы? Как Скотт, например. – Это все относительно, но из-за тесной эмоциональной связи возможно. Случается, правда, редко. Такие дети обычно не остаются в стае: их разлучают обстоятельства или другие люди. И долго они не живут, – она пожимает плечами. – Что ж, сестра почти стала исключением. Ей было двадцать семь, когда она умерла. Кора не выглядит подавленной - безразличной, и только. – Нас восемнадцать было, знаешь. Четверо осталось. Это повисает между созвездием Лупус и черной бездной неба. Айзек не думает, кто четвертый. Только: Хейлы всегда переживают боль. Кора поэтому головой в конце встряхивает и толкает его под ребра: – Так будешь или нет? Айзек не сразу понимает, что речь о пиве. – Брось, папочка, твой ребенок давно спит. И ты, вау, оборотень. Влей в себя содержимое хоть сотни таких бутылок, и все равно сможешь трепаться о карбюраторной системе питания и центробежной силе. Что? Я собиралась поступать в Принстон, – она тянет ему бутылку. Молчат. – Знаешь, а ты неплохой парень. – Ага, в курсе, - он соглашается и протягивает руку, и секунду Кора смотрит на нее, потом вздыхает и накрывает своей, точно у нее нет другого выбора. Так они и сидят, бессмысленно переплетя пальцы и чувствуя себя по-идиотски, пока руки не устают и они не расцепляют их.