Хейл-Стилински-Арджент

Скотт и Стайлз улетают следующим утром, и жизнь возвращается на круги своя: порядок, тишина и паста на ужин за обсуждением последних новостей. Айзек накручивает спагетти на вилку, пока Крис с божеским мастерством в две руки кормит Элли и себя. Выглядит счастливым - каждый из них, на самом деле. И это не подобие, это семья. Арджент приютил когда-то беспризорного щенка. Теперь щенок вырос и понял: он дома. // Все меняется, когда душным сентябрьским днем Крис говорит, что они улетают. Не объясняет, куда. И не разжевывает. – Собери вещи. Выезжаем на рассвете. Что-то не так. Осознание этого в складках морщин меж бровей и волнении, которым за милю несет. Айзек думает: опасность здесь, в Париже. Понимает, что ошибается, когда утром случайно замечает в багажнике арджентовского джипа чехлы с оружием. Всем, которое есть. – Вечером вы прилетите в Мехико. Дерек встретит вас там и отвезет в Хуарес, где вы некоторое время поживете с его сестрой. Кора - Айзек помнит. – Здесь, – кивает на детскую сумку, – деньги, документы и то, что может понадобиться в дороге. Остальное купите при необходимости, когда будете на месте. Крис делает вид, что все нормально, в порядке, что так и должно быть. Айзек знает: ни черта. Он мог бы задать сто семнадцать миллионов вопросов, но спрашивает только: – Ты вернешься? – ясно - живым. Крис смеется, треплет по голове мальчишку. – Я не оставлю вас, Айзек. Вы - моя семья, – (обещай, Крис). – Позаботься о сестре, пока меня не будет рядом, – он улыбается, но Айзек не слепой, Айзек видит: Арджент руль сжимает, и костяшки - белые-белые. – Ты справишься. У аэропорта Крис целует Элли в лоб, и она сонно, не разлепляя глаз, бормочет: папа. – Скоро увидимся, – выдержка солдатская. Айзек знает: Крис не оставил бы их вот так, без объяснений, не будь это что-то действительно важное, а сам не уверен, что выкарабкается. Он сможет. Он должен - такова установка. Но этого не хватает, чтобы поверить. Айзек оборачивается на входе, прижимая к себе Элли, которая шею тоненькими ручками обвивает, и видит: Арджента нет. Джипа тоже. Они остаются вдвоем. // В Мехико жарко; загорелые таксисты впаривают услуги и места в грязных тачках, треща по-испански. Айзек отбивается, твердит: нет, пробиваясь через толпу. Элли капризничает, трет глаза, и они оба чертовски устали, и Айзек, кажется, сходит с ума. – Тш, еще немного, Элли, потерпи. Тринадцать. Часов. Дерек обязан объясниться, сказать хоть что-нибудь. Они же, черт возьми, в Мексике. И Айзек знает только, что Крис не прилетит сюда - чувствует. (Он уже не справляется). Дерек стоит снаружи и курит, и он, серьезно, ни за что не узнал бы его, не окликни тот. – Выглядишь дерьмово, – признается честно (какие приветствия, о чем речь). У Хейла бледность демоническая, острота скул и пустота в серых дырах глаз. – Хватит трепаться, садись в машину, – отрезает, обрывает. Айзек больше не хочет спрашивать. Дерек не сюсюкает и не говорит с Элли, как это делали все, кто проходил мимо. Он просто не обращает внимания, никак. В тишине его черной камаро Айзеку хочется застрелиться. // Они приезжают в Хуарес следующим днем и останавливаются в одном из пестрых мексиканских кварталов в стиле гангстерских боевиков. Здесь шумно, тесно и пахнет пережаренным мясом, и толпы закопченных людей сидят на бордюрах, балконах, овощных ящиках босые, с торсом голым, мазутом на рваных штанах. Айзек в белом поло чертовски не вписывается; никуда здесь, право. Он мальчик не избалованный, но к хлопку и булочной на углу привык, не переучить. – Иди за мной, – Дерек не спал шесть дней (они разбиться могли); к Дереку подойти страшно. Местные косятся странно, и Айзек Элли к груди прижимает, закрывает от взглядов, голосов, всего - он, кажется, параноик (станешь тут). Поднимаются по выкрашенной в желтый лестнице - грязный желтый. Айзек на автомате оттягивает ворот футболки: душно, воздуха не хватает. Элли хнычет. – Здесь. Дерек толкает дверь (Айзек не успевает запомнить номер на стене), и видят: Кора. Сталкиваются лицами почти. Они пересекались пару раз, еще тогда, давно, в Бикон-Хиллс, но впервые близко так. У нее медный загар, волчий оскал и кольцо в соске (топ обтягивающий). Айзек стыдливо отводит глаза, но ей плевать. Она на него, Айзека, даже не смотрит. – Я еду с тобой, – Кора говорит, конечно, Дереку, с Дереком. – Ты остаешься, – ставит (нет) точку. – Черта с два, я еду. И ты не сможешь запретить мне, братец. – Мне не нужны добровольцы, – раздражается, терпение теряет. – Это не игра в героев, так что заткнись и постарайся не вляпаться в дерьмо, пока меня нет. От обоих злостью несет, яростью животной буквально. – Да пошел ты, Дерек, – Кора орет вслед, кулаки сжимая до крови на сбитых костяшках. Слышат: стук дверцы и визг шин. Внизу кто-то перебивает отборный американский мат на испанский манер. – Вот черт, – Кора вздыхает. Айзек уверен: это (что бы то ни было) слишком для них всех. Это задница; он теперь тоже в ней. – Если ты хоть слово об этом скажешь, я тебе врежу. – Не собирался. – Вот и отлично. Айзек не пытается улыбнуться. Никто из них. Понимает: здесь. не. дом. – Комната вторая слева. Кора кивает на коридор. И уходит. Она возвращается вечером с пакетом мексиканской еды и маской-улыбкой. У нее волосы стянуты в хвост и зубы белые, и она, должно быть, здесь за свою: Дерек говорил, что жила в Мехико пару лет назад. – Голодные? – спрашивает по-доброму. – Брат не разбежится зарулить куда-нибудь по пути, я его знаю. Айзек совсем не думает о еде. Только: насколько тяжело ей, Коре, говорить о Дереке так, будто ничего не произошло. Хейлы все такие? Она не дожидается ответа, разворачивается, улыбается Элли. – Смотри, что я тебе принесла, – высыпает на стол печенье: львята, тигрята, панды. Каждый со своей начинкой. Айзек не доверяет, но лезть не решается. В самом деле, Кора пытается быть милой. – А ты не особо разговорчивый, да? – усмехается, но смотрит беззлобно. – Так нам поговорить не о чем, – это правда, и Айзек не понимает, почему она раздражается. – Обижен на жизнь или просто поныть любишь? – Не имею привычки делать вид, что мне интересно, когда это не так. – Ну надо же, и что тогда заслуживает твоего гребаного снисхождения? – Объяснение того, почему мы здесь, а не в Париже. Кора напрягается. Айзек думает, что не должен был. – Хочешь интересную историю? Валяй. Дерек по уши в дерьме, потому что мудаки с Гватемалы подставили его на огромные бабки. Брэйден схватили, и мы понятия не имеем, жива она или же ей давно прошили голову. А твой друг-охотник вместе с Калаверас - мне плевать, знаешь ты их или нет, - собирают людей и оружие по всему миру. Там минное поле, а я здесь тебе сопли подтираю вместо того, чтобы помочь. – Это не мой выбор. – Нет дела. Ей больно. И страшно. Не за себя, нет, за Дерека. Айзеку тоже. Он боится: что, если Крис не вернется? Что с ней тогда будет? Но Арджент должен. Арджент слово дал, когда забрал ее, Элли. Малии. Айзек не знает, кто она. Только: Крис сделает все, чтобы сдержать его. Кем бы она ни была, она важна. От слова совсем, если так. Айзек хочет сказать, что ему жаль, но он в словах утешения профан (во всем, что касается людей). Кора качает головой. Повторяет: – Нет дела. Элли плачет. // Они не говорят друг с другом. Позже Кора растворяется в темноте углов и стен маленькой квартирки. Айзек не может заснуть: возможно, винит себя. Проводит ночь, разглядывая неоновые вывески и качая Элли на руках. Она спит плохо, просыпается, хнычет, зовет папу. Айзек шепчет: тише, негромко поет - ту колыбельную из детства. За окнами шумят бары, кафе; в воздух поднимается пар от вареной кукурузы - здесь бодрствуют двадцать четыре на семь. Айзек хочет домой. Утром у него мешки под глазами и все валится из рук, и он понятия не имеет, чем кормить Элли: последняя коробка каши в мусорном ведре со вчерашнего дня, и заботиться о ребенке - это, право, ни черта не просто. В холодильнике пачки незнакомых продуктов и заплесневелая лазанья; Коры нет, она его, Айзека, ненавидит теперь?. Есть фрукты - кажется, он знает названия некоторых из них. В Париже Крис давал Элли бананы и персики, значит, можно попробовать и теперь. – Смотри, Элли, это вкусно. Айзек ест сам, и фрукты действительно свежие и приятно пахнут - позже он обязательно купит нормальную еду. Элли нравится. Айзек облегченно вздыхает: ладно, это не сложно. Ровно до того, пока она не начинает плакать. С самого утра сама не своя, и плач списывает сперва на усталость, акклиматизацию: Хуарес не Париж, как ни крути. Сперва. Дальше - истерика, и Элли, кажется, горячая, у нее пятна на лице, и Айзек растерян, испуган: так, черт возьми, быть не должно. – Тш, тш, все хорошо, – руки трясутся, и это неправильно, это прекратилось давно, тогда, после превращения. Элли начинает заикаться. Айзек - задыхаться. Панические атаки - прерогатива Стилински, но когда тебя запирали в морозильнике, от неожиданности пугать стало практически все (это не прошло с годами). – Что такое? Тебе больно? Кажется, это называется отчаянием. А потом приходит Кора. – Какого черта? – это не то, что Айзек хотел бы услышать, и это не помогает, и он понятия не имеет, что ответить. Кроме того, трясущий в руках рыдающую Элли он не внушает доверия. – Чем ты ее кормил? Айзек не сопротивляется, когда Кора забирает у него малышку: она, очевидно, знает, что делает. – Ничем особенным. Она ела фрукты. – Какие фрукты? Айзек оборачивается. Возможно, этого хватает, чтобы понять: он идиот. – Все, какие были. Ладно, Кора не выглядит так, как выглядела бы, желая его смерти. Кора просто говорит: – Твою мать. И Айзек готов сделать все, что она скажет. // В конце концов, он возвращается в квартиру с бутылочкой лекарства из ближайшей аптеки-лавки и понимает, что Элли больше не плачет. Это должно радовать, но, знаете, Айзеку ни черта не замечательно, и у него кровь стынет в жилах, и он успевает накрутить себя, себе. Окей, это не то, о чем хочется думать дважды, и он вздыхает, когда слышит: – Не будь слоном, она заснула. Дерек говорил: "Это не игра в героев". Может, Кора и не стала бы героем там, но она герой здесь. Айзек видит, как малышка - его малышка - сжимает ручками короткую прядь, прижимается щекой к груди, прерывисто дышит, всхлипывая. Как Кора невесомо касается пальцами раскрасневшегося лба, гладит по животику. И он просит тогда: – Расскажи о себе. – Ты так пытаешься извиниться? – Я так говорю, что мне нужна помощь.