Хейл-Стилински-Арджент

Венис встречает их тихим бурлением кофемашин в закрывающихся прибрежных кафешках, скрипом складываемых пластиковых стульев и полосами крови на лестнице, наверху уходящими под дверную щель его квартиры. Скотт предостерегающе выставляет руку, останавливая Малию, но она с присущей поспешностью все же толкает дверь, обходя его. – Лиам? – Это не я, – нервно оправдывается он с подростковой шепелявостью, будто перед родителями, заявившимися в разгар вечеринки с полиэтиленовыми пакетиками в садовых гномах. – Я его таким нашел. – Кого нашел? – вмешивается Скотт, проталкиваясь между ними, чтобы обогнуть стену. – Тео? Вдобавок к еще большей возбудимости и его прерывистой вспыльчивости Лиам так некстати сталкивается с Малией. – На кой черт ты притащил его сюда? – она без прелюдий сминает ворот его футболки с логотипом лакросской команды ЮСиЭлЭй в своем сжатом кулаке. У нее противно поскрипывают зубы от того натиска, с которым она смыкает верхние и нижние резцы. – Так неловко, когда родители ссорятся, – замечает Тео. Он до брезгливого отталкивающе смотрится с въевшейся в кожу месячной грязью, просаленным ежиком на голове и нехилым ножевым ранением, но хоть как-то волнует это только Лиама. Рэйкен обдолбался, не регенерирует и сейчас полная задница для Данбара. Вдобавок Малия давит ему на грудь с геракловской силой, вызывающей кашель закостенелого астматика и желание блевануть на месте. Лиам берется за горло, когда она отпускает его. – Ты убил ее, ты убил Трейси, – в Малии борется желание разорвать его и прихлопнуть еще бету. Данбар все еще сухо и бронхитно кашляет у входа. – Добавь к этому полоумного святошу Дугласа и те погнутые качели. Тебе все еще снится мертвая сестра? – Тео намерено тянет лыбу. – О чем это он? – спрашивает Скотт. На его лбу застывают морщинистые складки. – Ты всерьез думала, что это сделала ты? Убила того священника. Тогда сбрось груз с плеч и успокой свое раздутое эго, детка. Ты труслива и до такой степени бесполезна, что сбегала, когда возможность была удобной. Неужели я не прав? Ну же, скажи ему. Скажи, что смыла в парижский унитаз зачатки вашего ребенка. Ей не нужно разрешения, чтобы заехать ему по роже. Вымолотить из него всю дурь до плевочной крови, хлещущей во все стороны. Она бьет, и бьет больно. Немоющуюся шпаклевку на стенах определенно стоит теперь скрошить. – Малия, ты убиваешь его. Наверное, отрезвила сдержанность его тона. Скотт не оттаскивает ее; к тому времени, когда она сама отрывает руку, лицо Тео сходит за ошметочную мясную шкурку на скотобойне. Он сплевывает тягучую слюну на свою же кофту. – В следующий раз я убью тебя. И она уходит. Тео откидывает голову на стену, на его разбитом лице все еще не стертое подобие смешливой ухмылки. – Ты хотя бы подними его, – пренебрежительно выговаривает Скотт Лиаму и скрывается за раздвижной китайской дверью. Он находит ее в ванной. Вода в раковине меняет свой цвет на розовый и обратно. Ее худые руки гнутся под водным напором. – Это называется ретрохориальной гематомой. Отслойка плодного яйца. До двенадцати недель такое сплошь и рядом. – Почему мне не сказала? – Потому что ничего уже не могла изменить. Ее пальцы все еще извиваются под краном, позволяя воде промыть сбитые костяшки. Скотт сам вынимает ее руки из раковины. Струя холодная, из раскрученного винта с холодной водой. – Но ты бы хотела? Она неутешительно хмыкает, обходя его. Раздевается и заползает в душ. – Не закрывайся от меня, ладно? Вместе мы со всем справимся, – он расставляет руки, упирая ладони в раздвижные створки. – Просто замолчи и иди ко мне, – просит она, подтягивая его за рубашку. Скотт обхватывает ее ягодицы. Он утешает себя тем, что тогда было еще не время. Она пыталась убежать от действительности. Но сейчас совсем другое дело, потому что с какой стати ей вновь решаться на побег? / Тео шарит отмычкой в ключе зажигания умело, но "хонда" Скотта все нехотя бухтит выхлопной трубой. Снова глохнет. Нестопленное моторное масло стекает на асфальт. Бок сильно кровоточит под застегнутой кофтой, во рту ноют скрошенные парой ударов зубы. Тео надвигает капюшон на лоб. Четыре утра, солнце еще не встало, в соседнем доме работает телек. – Ты забыл, – с бетонной лестничной площадки на этаж выше Скотт сбрасывает ключи от мотоцикла прямо ему в руки. Простые зубья и никаких брелоков. МакКолл воняет Малией и банановым гелем для душа. Нужно было быть глухим, чтобы не услышать, как эти двое, хотя бы раз за ночь. – На нем давно не ездили, – между тем вставляет Скотт, прикуривая от зажигалки. С недрогнувшими мускулами на лице, он сюда вышел не для того, чтобы перекурить после секса и поболтать с Тео, который тут вот собрался спереть его байк. – Так откуда ты узнал про Малию? – все же начинает он, но неохотно, потому что ему больно. – Мне это знакомо. Сперва бьются два сердца, – Рэйкен выдавливает гнилую усмешку. – А потом - бам - и ни одного. Ты был вправе знать, – пожимает он тогда плечами. Ему незачем врать, но Скотту все равно припоминаются их семнадцать. – А что в Париже делал? Тео снова усмехается. Двое ощущают, насколько он провонял кровью и безнадегой. – Смотрел балет в Опера Гарнье. – На твоем месте я бы не врал. – А я на твоем рассказал бы Малии, что ты теперь вроде как полноценный оборотень с возможностью полного оборота. Скотт напрягается. В конце концов, это Питер, но он вряд ли остался жив после того. – Оборот не имеет значения, – сухо замечает он. – Но не для нее. Я получил от Врачевателей больше полезного, чем ты думаешь. Плод тогда не прижился, потому что был достаточно силен. Но теперь ты альфа со способностью полного обращения, кто-то утроил твою силу не тебе на руку. Это значит, что... – Ребенок убьет ее. – Любой ребенок заберет ее силу. Но твой ребенок больше, чем она сможет отдать. Это нормально, койоту всегда что-то нужно взамен, потому ее мать и хотела ее убить. Вот только Малия другая. Такая же глупая, как и вы все. Как твой сынок Лиам, которому ты из отеческого долга все подтираешь сопли. Это в дикой природе волку нужна стая. Среди людей же выживают одиночки. – Разве это не ты хотел быть частью этой стаи? – Но не теперь. Нужно было время, чтобы это понять. – Ты был бы уже мертв, если бы не Лиам. – Но никому не было бы дела. В этом отличие. Я не трясусь за других. И я не умру ни за кого из вас. А она умрет за тебя. А ты за нее. Вы самоубийцы, это не несет смысла, который вы в эту свою жертвенность вкладываете. – Это называется жизнью. Тебе однажды все надоест: съемные комнаты, дешевые консервированные бобы и сама мысль о том, что не к кому будет вернуться. Тебе здесь не рады, Тео. Но ты был честен, поэтому я готов помочь тебе. Забирай байк и уезжай, – Скотт тушит сигарету и кидает ее в жестяную банку. Он чувствует, что Малия проснулась, и хочет вернуться к ней. Тео смеется. Глухо, что отдается в одну его почку. Всовывает горячий в сжатой ладони ключ в замок зажигания, он идет туго. – Бесплатные рабочие руки при переезде и мамочкина стряпня? Позови меня, когда ваш сын закончит школу, чтобы я знал, что у вас все стабильно. – Нет никакого единого свода правил или пошаговой инструкции, как стать счастливым. – Так или иначе, твой скелет в шкафу не пустится в пляс. А ненаглядный бета прямо сейчас выдавит входную дверь, пытаясь подслушать, – Тео хмыкает, пока не оставляет ключ, байк и паркинг возле белых квартир. Он все еще слишком умен, чтобы понимать, что семья - это не только общая днк. Хорошо или плохо, в болезни и в здравии, но всегда - пока смерть не разлучит нас (или пока детская комната не станет гостевой в уже чужом доме). В конце концов, у него любая привязанность заканчивалась смертью.