Хейл-Стилински-Арджент

[Крошка, дай мне свою руку. Теперь переверни ее, и дай мне свою вену].

Стайлз свернул мысль о самостоятельном деле, когда после трех месяцев с родов она перевела Томаса на сухую гипоаллергенную смесь, оценила свои раздавшиеся на два размера грудки, оплатила курс миостимуляции и вернулась на работу. Когда Томасу исполнился год, Стайлз все-таки согласился на няню, отлепил сына от себя и открыл агентство в Адской кухне. Стал пропадать там целыми днями, забывал про показы и скрининги ультрамодных документалок ее старых друзей на ковровой дорожке и видеочаты с ее отцом на фоне Средиземного моря и его малолетней подружки топлес. Потом конкуренция навалилась на Стайлза кипой нераскрытых дел в папках с подшивкой, обострением поджелудки и нехваткой кадров в агенстве. Он все больше отдалялся, а иногда вообще не приходил домой ночевать. Запах пота от его одежды и щетина на подбородке говорили о том, что он в очередной раз спал на диванчике из кожзама в своем кабинете, нервозность свидетельствовала о неоплаченных счетах и задержках в выплате зарплаты сотрудникам. И он больше не спал с ней. Иногда, когда он возвращался до того, как она заправляла кофемашину, взбивала Томасу белковый смузи и везла его в детский сад. И потом, всегда был Питер, не в меру совершенный, вызывающий чувство неудобства у всех этих женщин, работающих на него, кроме его агента по внешним связям, адвоката с женой и ее, Лидии. Она знала его как облупленного, он был тем мужчиной, с кем она одинаково могла обсудить разорение автопрома, высшую математику, Кафку и своего гинеколога. Она ценила его, как ценят друзей, с которыми можно поиграть в монополию под бутылочку виски или сплавить под их ответственность своего ребенка в морской круиз до Панамы. Она доверяла Питеру, а Стайлз доверял ей, пока она не совершила ошибку. И сразу об этом пожалела. - Где ты была? - На работе. - С ним? Она перебрала все возможные последствия, проревев всю ночь в Сохо. Она вспоминала, какими они были и какими стали. Пока еще Томас не оказался компромиссом, на который оба готовы были пойти, чтобы обойтись без развода. Ей нужен будет адвокат, подумала она, а потом вспомнила, что ее муж - гиперактивный мальчишка, который быстрее откажется от привычки обкусывать заусеницы и переедать, когда волнуется, чем отсудит что-то у нее, тем более ребенка, и разрыдалась еще сильнее. - Понятно. Я понял, - Стайлз дергается, его налитые кровью глаза беспорядочно блуждают. На нем рубашка, какие в восьмидесятых носили биржевые маклеры: в яркую тонкую полоску, с белым воротничком и накрахмаленными манжетами. Такая рубашка говорит о деньгах, сделанных в прокуренных комнатах. Это она ему купила. Пыталась подстроить его под себя все годы их брака, а он любил ее и поэтому втискивал свои раздобревшие на тренировках мускулы в сверхузкие модные пиджаки от «Луи Витон» каждый божий день. - С годовщиной, любимая. Как легко он вжимается в нее ртом, раздвигает языком губы. У его слюны привкус водки, солоноватого жареного масла. - За последние четыре года я принес больше извинений, чем политик, имеющий пристрастие к кокаину и нестандартным формам секса. И я все равно, блядь, чувствую, что должен опять просить прощения, - он нервно посмеивается. - Ты уж прости за отстойную годовщину, отстойный брак и отстойного мужа. Прости, что не завели еще одного ребенка. - Папа? Томас - на щеке красный отпечаток от подушки, глаза заспанные - шлепает к ним от детской, рассеяно комкая край своей футболки с Мэтром. Переводит настороженный взгляд с одного родителя на другого. Стайлз делает шаг вперед. - А мы с мамой только закончили говорить о том, как здорово, что мы с тобой летим к Скотту и Малии сегодня. Это был наш тебе сюрприз! - весело говорит Стайлз, но Томаса эта новость нужным образом не радует. - А мама? - А у мамы много работы, дружок, - отвечает ему Стайлз и обнимает его за плечи, но Томас вырывается. - Но почему? - взвизгивает он. - Ты должен был купить билет и для мамы! - В следующий раз мы обязательно навестим Скотта и Малию все вместе, милый, - говорит ему Лидия. - А пока поезжай с папой. - Нет! Нет! - вопит Томас и показывает на Стайлза пальцем. - Ты должен был купить билет и для мамы! - Дружок... - Я хочу к Малии! Отвезите меня к Малии и оставьте там навсегда! \\ Когда ты молод, ты говоришь себе, что не станешь ни с чем мириться. Если твой брак недостаточно крепкий, если ты стеснен связями своей жены и обществом банкиров и владельцев гольф-клубов и в гробу видал бридж. А потом ты становишься старше и понимаешь, что пока все будут гораздо счастливее, живя вместе, пусть даже это трудно, стоит попытаться. Возможно, пока жена не изменит тебе с Питером Хейлом. - Заставь его поесть, ладно? Он отказался от завтрака и бортовых сэндвичей, сказал, что не возьмет в рот и крошки, пока я не отвезу его к тебе, - Стайлз устало потирает переносицу, когда Томас виснет на Малии, не желая ни с кем говорить. - Временами мне кажется, что он твой сын. - Если бы у меня была награда «Родитель года», я бы дала ей вам обоим по башке, честное слово, - Малия поглаживает Томаса по спине, и Стайлз готов признать, что она стала той женщиной, которой он хотел видеть ее, когда отстаивал ее человечность. Так или иначе, он знает о ней достаточно, чтобы понимать то, чего Скотт еще не понял. - Ты лучшая, - говорит он без особой радости, но с отчетливой благодарностью в голосе. И Малия это принимает, хотя и делает вид, что интересуется пятнами кетчупа на пластиковой столешнице больше, чем его браком. - Люблю тебя, - между делом говорит ей Скотт, и Стайлз думает, что у них с Лидией такого никогда не было: обмениваться сдержанными взглядами, в которых, в этом интимном жесте, сквозила бы неприкрытая страсть, ставшая способом общения, а не месячной премией в размеренном браке. - Лидия? - спрашивает Скотт больше утвердительно, когда они садятся на обтертые барные стулья в австралийском пабе с липкой стойкой, флагами «Юнион Джек» и потными байкерами, гоняющими бильярдные шары на загаженных пивом столах. - Лидия, - соглашается Стайлз, вляпываясь локтем в размазанную по стойке горчицу, пока барменша с выжженными химией волосами и именем Большая Джо толкает к ним бутылку без этикетки и два вымытых коньячных стакана. - Можно поверить, что на дворе до сих пор восемьдесят девятый. Где еще ставят Тома Петти в музыкальном автомате и продают говенное «Теннентс экстра»? - Мне нравится, как ты ходишь за барной стойкой. Половину времени я смотрю футбол, а половину представляю, как нагибаю тебе над ней, - мурлычет какой-то байкер Большой Джо, и Стайлзу кажется, что его стошнит. - Это что, чертов угорь в бутылке? Не хочу к расстройству психики добавлять еще и расстройство желудка. - Прямые поставки из Австралии. Дать тебе «Кэмел» синие? - Знаешь, что такое брак, мужик? Говенный пережиток прошлого, сохранившийся еще с тех времен, когда он был важен для выживания человека как вида и когда люди не жили дольше тридцати. Но знаешь, что еще? Мне уже двадцать восемь.