Четыре Короля

Ветер пахнет пылью, кровью и бедой. Гиперион смотрит вдаль, туда, где сходятся воедино песок и небо. Армия предателя Демофонта больше в полтора раза, но это сброд — все, кого он смог собрать, бежав после своего последнего неудачного покушения. Гиперион знает — его вероломный брат лизал ноги дорийцам, и в Коринфе и Эгине пошли ему навстречу. Гиперион достаёт меч из ножен и усмехается. После того, как он выпустит кровь брата вот этим клинком, дорийцы поймут, как сильно они ошибались. Гиперион не собирается прощать союзников своего врага. — Пусть Арес, бог войны, мой отец, направит наши копья, — произносит он и слышит, как за его спиной его просьбу-молитву повторяют раз за разом, как она проносится по рядам, как его войско — все, кто остался ему верен — передает её друг другу, и знает, что это придаст всем сил. Они все верят, что Арес не бросит своего сына, но Гиперион, хоть и надеется на божественного отца, больше верит в крепость стали клинков и боевого духа своей армии. Когда войско вероломного Демофонта показывается на горизонте, Гиперион, который никогда не был хорош в ораторском искусстве, поднимает вверх меч. Воздух дрожит от напряжения; жажда сражения всех, кто стоит за его спиной, словно вливается в Гипериона, наполняет его новой, невиданной силой. Он оборачивается — всего на миг — и видит горящие жаром предстоящей битвы глаза своих воинов. Армия брата останавливается на расстоянии трёх полётов стрелы, а затем от неё отделяется колесница. Гиперион хмурится — кажется, всё, что могли, они с Демофонтом уже друг другу сказали. Но всё же он вскакивает на собственную колесницу и пускает коня бегом. Запах крови в воздухе становится сильнее с каждым мгновением, и Гиперион усмехается. Даже ветер предчувствует его победу. Посередине поля он встречается с Демофонтом и долго молча смотрит в лицо брату. Тот первым отводит глаза. — Гиперион, брат мой, — его голос, тем не менее, остаётся твёрдым. — Я прошу тебя остановить бессмысленное кровопролитие. Гиперион молчит. — Отдай мне то, что моё по совести, и я поклянусь никогда не пересекать границ твоей земли. Не надо этого сражения. Гиперион усмехается. Его старший брат всегда был робок и труслив. Гиперион помнит, как в детстве Демофонт, даром, что старше на три года, бегал к матери жаловаться на то, что опять проиграл ему в драке. Вот и сейчас тоже. Кому он сейчас пожалуется — богам? — Мои условия, — наконец, произносит он, — ты отпускаешь этот сброд обратно в Коринф и Эгину, ты отдаёшь всё, что украл у меня, а затем кто-то из твоих людей приносит мне твою голову. И тогда битвы не будет. Решайся, брат мой Демофонт. Тот окидывает его долгим взглядом, отбрасывает со лба тёмную прядь и молча разворачивает колесницу. — Так ты согласен? — насмехается Гиперион ему вслед, а затем смотрит в небо. «Отец мой Арес, дай лёгкости нашим рукам и сладости вражеской крови». Гиперион тоже возвращается к своему войску, чтобы сразу же после этого скомандовать наступление. Воздух пахнет гарью. Гиперион наступает на какую-то не прогоревшую головешку и раздражённо отбрасывает её прочь. Горячка боя ещё не схлынула: у него всё ещё дрожат руки, а перед глазами стоит залитое кровью поле, на котором с каждым ударом меча врагов становится меньше. Отрубленные руки, головы, вскрытые животы и глотки, осколки кости, скребущие по мечу, кровь фонтаном. Он даже не умылся — так и ходит по вражескому лагерю весь в крови, и пленники отводят глаза, если их взгляд случайно падает на него. Позади слышится отчаянный визг. Гиперион поворачивается, видя, как его солдаты вытаскивают из одного из шатров девку, бросают на землю. Наверняка кого-то из командующих, а то и самого братца: обычным солдатам в лагере девичьей ласки не дождаться. Вон как набросились, впятером сразу... Гиперион равнодушно отворачивается, продолжая путь. Где-то впереди занимаются огнём ещё несколько шатров. Лагерь будут грабить и жечь до утра, но Гипериону от этого мало радости. Он знает: Демофонта здесь нет. Его братец сбежал, как только увидел, что начинает проигрывать, и только абсолютный глупец на его месте вернулся бы в лагерь. Как бы плохо ни думал Гиперион об этом предателе, но брат никогда не был глуп, так что если поисковый отряд, отправленный за ним, вернётся ни с чем — всё начнётся сначала. И будет новый бой, когда этот трус найдёт себе нового покровителя с армией... Размышляя об этом, Гиперион оказывается у одного из шатров — заметно богаче всех остальных. Этот шатёр притягивает взгляд, и, поколебавшись, Гиперион входит. Он победитель, всё, что осталось в этом лагере, принадлежит ему, а значит, и... Она. Стеропа — он узнает её, её тонкое лицо, чёрные кудри и огромные глаза даже в неверной полутьме. Она стоит посреди шатра, сжимая рукоять кинжала, направленного в грудь. — Гиперион, — она тоже не ошибается — несмотря на то, что он весь покрыт потом, пылью и кровью. Нажимает на кинжал — на голубой ткани хитона расплывается небольшое красное пятно. Гиперион с интересом следит: он уверен, что ей не хватит храбрости действительно покончить с собой, и он, конечно, оказывается прав — жалко всхлипнув, Стеропа роняет кинжал, и тот со стуком падает на землю. Тогда Гиперион делает шаг. — Не подходи, — шепчет она, с ужасом глядя ему в лицо. — Ты предатель! — Это он предатель, — мягко поправляет её Гиперион. — Он выступил против меня, не я. Стеропа хочет сказать что-то ещё, но Гиперион настигает её одним движением. Одной рукой хватает за запястье — она замирает от ужаса, чем только больше распаляет его кровь — а второй, взяв хитон рядом с горлом, одним движением рвёт ткань, обнажая округлые мягкие груди, плоский живот, завитки тёмных волос между ног. Из небольшого пореза на левой груди течёт кровь, и Гиперион, наклонившись, слизывает её — сладкую, словно мёд. Подняв голову, он замечает, что по нежным щекам Стеропы катятся слёзы. — Ты будешь проклят, — шепчет она. — Я сын Ареса, — усмехается он. — Что мне людские проклятия? — Ты будешь проклят богами! Гиперион бросает её на ложе, наваливается сверху. Стеропа пытается брыкаться, бить его — но он без труда перехватывает её запястья — такие тонкие, что он, кажется, может сломать их, всего лишь сжав. Второй рукой раздвигает бёдра; Стеропа рыдает, пока его ладонь шарит у неё между ног, касается лона, а когда он, презрев её сопротивление, входит — начинает кричать. Гиперион не обращает внимания и на крики: он просто берет её, как забрал у слабака и предателя Демофонта всё, что ему принадлежало. А Стеропа всегда была его, Гипериона — и, излившись в её чрево, он только лишний раз утверждает это. Он отпускает её, встаёт с ложа, краем глаза наблюдая, как Стеропа пытается поправить разорванный голубой хитон — теперь весь покрытый пятнами. Её волосы растрепались, губы дрожат, а глаза опухли от слёз, но даже так она самая красивая женщина из виденных Гиперионом, и он ощущает, как низ живота снова наливается желанием. Если бы он мог, если бы у него не было более важных дел, он снова возлёг бы с ней, а затем взял бы её с собой и не отпускал бы от себя ни на шаг... Гиперион отворачивается. — Я найду этого предателя, и ты станешь моей женой над его обезглавленным трупом. — Не сын Ареса ты, — шепчет Стеропа. — Сын Танатоса, брат, что пошёл против брата, брат, что... Гиперион усмехается. С самого рождения близнецов его матери пророчили беды. Волосы Гипериона — невиданного среди ахейцев цвета, тёмно-рыжие, почти красные — встревожили родню. «Словно кровь, — говорили матери. — Это дитя принесёт нам беды!» Следом за тревожными пришли другие слухи — что младшего сына Левкиппа понесла не от покойного мужа, а от самого бога Ареса, и что ещё до рождения Гиперион сражался на Олимпе, а волосы его покрыты коркой крови врагов. Так и рос Гиперион, окружённый с одной стороны страхом плохих предзнаменований, а с другой — почтением смертных к полубогу. Уже в детстве выше всего он ставил сражение, но был равно успешен во всём — в учёбе и искусстве. Демофонт, старший брат, завидовал ему, а Гиперион смеялся над ним. Он, сын Ареса, не знал страха и зависти. И когда вероломный друг отца положил глаз на их город, именно Гиперион — а не Демофонт, хоть он и был на три года старше — собрал отцовских воинов, целый отряд, и тремя быстрыми вылазками обезглавил вражеское войско. На пиру по случаю победы он пил, как взрослый, а Демофонт зыркал на него из угла горящими, как искры, глазами. Мать в тот вечер преподнесла ему отцовские меч, копье и доспехи, а Стеропа подливала ему вина, глядя такими восхищёнными, такими искренними глазами... С тех самых пор всё и расстроилось. И ни разу больше Гиперион не мог припомнить в глазах брата любви. Впрочем, ему и не нужна была любовь Демофонта. Он прекрасно существовал сам по себе — овеянный славой, с горящим факелом в руках, столь же неудержимый, упивающийся сражениями, как и его божественный отец. Старший брат был слаб, и, возвысившись над ним, Гиперион перестал воспринимать его как кого-то, кто может повлиять на его жизнь. Пока Демофонт не ударил его в спину. Арес дарует своему сыну славную победу, а потом ещё одну, и ещё. Гиперион с нетерпением ждёт, когда у брата закончатся союзники — но тот неведомыми способами находит новых, собирает каких-то оборванцев, и на войско-то непохожих, лишь бы не вернуть Гипериону украденное. Дорийцы очень скоро отказываются ему помогать, но Гиперион не собирается их прощать — увидев, за кем реальная сила, к нему присоединяются старые товарищи отца, и однажды он, заметив, что войско его возросло втрое, осаждает Коринф. Боя почти не получается: его атака слишком неожиданная, и защитники города не успевают ответить. Обагрив меч кровью, Гиперион в сопровождении всего нескольких верных людей входит в Коринф — да не нужен ему этот город, он и взял-то его лишь для того, чтобы показать дорийцам, с кем не стоит связываться — и тут Арес преподносит ему царский дар. Правители города без возражений выдают тех, кого, оказывается, прятали всё это время по просьбе Демофонта — его жену, Марпессу, и двух малолетних сыновей. Гипериона и раньше интересовало, почему он нашёл в лагере брата Стеропу, но не нашёл его семью, а всё оказывается так просто. Красавица Марпесса яростно смотрит на него, прижимая к себе детей, наводнившие площадь горожане отводят глаза. Царь Коринфа кланяется Гипериону: — Он сбежал. Ушёл в горы. Там есть город, где живут воины и жрецы Афины... Демофонт, наверное, хочет попросить помощи там. — Не сыну Ареса бояться Афины, — отвечает Гиперион, не глядя на него. Он всё ещё смотрит на Марпессу. Та вздыхает сквозь стиснутые зубы и вдруг начинает говорить: — Останови его! Ради детей молю — останови! Гиперион оборачивается и видит, как вздрагивает Стеропа. Как опускает увенчанную тяжёлыми косами голову, как дрожат её губы. Он не даёт Стеропе ни минуты покоя, всё время, пока она рядом, она должна или прислуживать ему, или ублажать его на ложе, и это даёт свои плоды: она, казалось бы, готовая покончить с собой лишь недавно, только еле заметно качает головой в ответ на этот горячий, страстный призыв. — Останови его, — умоляет Марпесса. — Он ведь зальёт всю землю кровью, останови, если кто и может, только... — Замолчи, — кривится Гиперион и оглядывает её с ног до головы. Она красива — в своём сером хитоне, с высокой причёской, открывающей нежную шею, с большими тёмными глазами — глубокими, словно ночное небо. Но у него есть Стеропа, поэтому он подзывает своих командиров. — Берите её. Делайте, что хотите, только когда наиграетесь — убейте. Мне мстители не нужны. — А со щенками что? — деловито спрашивает Неокл, его ближайший помощник и друг детства. — Щенков — псам, — усмехается Гиперион. Неокл свистит, подзывая собак. В ушах Гипериона нарастает визг Марпессы, отрываемой от детей, этот визг становится всё громче и громче, пока не обрывается на какой-то высокой, нечеловеческой ноте. Горожане тоже исчезают, рассасываются из этой площади, и только царь Коринфа, проигравший глупец, остаётся, глядя на Гипериона глазами, выражения которых тот не может понять. Марпессу утаскивают и тут же заваливают в тени, Гиперион жадно оценивает её полную грудь, её обнажённые крутые бёдра, но потом отворачивается, глядя на племянников. Те жмутся друг к другу; когда-то и они с Демофонтом так же жались. Но это было так давно, что уже не вспомнить. Старший мальчишка — да как же его зовут? — похожий на отца как две капли воды, смело смотрит ему в лицо. — Ты проклят, — говорит он. Гиперион спускает псов. Лай, рычание и нечеловеческие крики заглушают вопли Марпессы. Собачьи зубы впиваются в руки и ноги мальчишек, обрывая мясо с костей, хитоны быстро становятся багровыми от крови. Старший пытается защитить младшего, даже когда защищать больше нечем, когда его руки уже изглоданы — он всё равно обнимает ими брата. Гиперион отворачивается, успев краем глаза увидеть, как большая агрессивная сука вцепляется старшему в горло. За спиной голосит Стеропа. Царь Коринфа не смотрит на развернувшуюся кровавую сцену; его взгляд устремлён на Гипериона. — Если в горах его не окажется, я вернусь, — обещает Гиперион и даёт знак своим людям уходить. Один из псов держит в пасти отгрызенную детскую ладонь, и Гиперион отступает, чтобы его не забрызгало кровью. — Ты чудовище, — заплаканная Стеропа сидит в углу шатра, подобрав ноги и скорчившись, как старуха. — Я должна была задушить тебя пуповиной, ещё когда мы пребывали во чреве матери. Гиперион сбрасывает потные, пыльные одежды, умывается в тазу, с радостью ощущая, как бегут по коже прохладные струйки. Закончив, подталкивает кувшин Стеропе. — Вымойся. Не люблю грязных женщин. Она отворачивается, кусая губы. — Я понесла, — произносит так тихо, что Гипериону приходится напрячь слух, чтобы услышать. — У меня во чреве дитя... ребёнок моего брата, проклятого убийцы и чудовища. Мне действительно следовало тебя задушить. Гиперион прислушивается к себе, пытается понять, какие чувства вызывает у него эта новость, и понимает — никаких. Ему даже всё равно будет, родит Стеропа этого ребёнка или вытравит с помощью какого-нибудь хитроумного зелья. — Мне не нужны дети, — усмехается он. — Я полубог, я планирую править вечно. Стеропа всхлипывает, и до его слуха доносится звук. Звон металла. Его не перепутать ни с чем, но Гиперион не может понять, кто мог напасть на его лагерь. У кого хватило бы силы... и наглости? Пока он спешно натягивает кожаные доспехи и берет меч, к звону оружия прибавляются крики. А за ними следует запах — запах гари. Неужели лагерь горит?! Гиперион выбегает наружу и тут же в наступивших сумерках видит багровое зарево. Кидается туда между переполошившихся солдат, поднимая на бой всех, кого видит — и почти сразу же натыкается на человека. Этот огромный мужчина закован в металл с ног до головы — хотя денег на полностью металлические доспехи не хватит ни в одном из городов на побережье. Гиперион не видит никаких знаков отличия, замечает только крутые бычьи рога на шлеме и то, как ослепительно-ярко сияют эти доспехи — словно созданные из чистого золота. Он кидается на пришельца с мечом наголо, тот поднимает руки — и Гиперион сам не понимает, как его отбрасывает назад. Из груди выбивает весь воздух, меч вылетает из ослабевшей руки и падает где-то далеко в стороне, а человек с бычьими рогами снова поднимает руки — и солдаты, его обученное, собранное по крупице войско, отлетают так же, как и он, не успев даже коснуться врага клинком. Гиперион встаёт. У него нет времени искать свой меч, поэтому он просто хватает копье, не заботясь о том, чьё оно, и бросается на этого нового, смертельно опасного врага. Но опять безуспешно: не добежав, он словно натыкается на невидимую преграду и снова оказывается отброшен. Из-за спины здоровяка выходит другой — невысокий, щуплый, светловолосый юноша. Он смотрит со страхом, но он одет в такие же металлические доспехи, и у него тоже есть рога — только лежащие на плечах и похожие не на бычьи, а скорее на бараньи — и Гиперион понимает, что этот противник так же опасен, как и первый. Те из его войска, кто оказываются рядом, спасают своего командира всеми силами, но эти двое, кажется, даже не замечают их стараний, разбрасывая их, как кучку нищих. Гиперион поднимается на колени и в приблизившемся зареве видит, что доспехи противников действительно золотые. «Да кто же они такие?!» Краем глаза он замечает движение за спиной и оборачивается, боясь нападения. Но это оказывается всего лишь Стеропа. Она безмятежно, как на прогулке, выходит из шатра в полный звуков боя вечер, подбирает меч Гипериона и долго смотрит на него. Гиперион вскакивает, забыв даже о чужаках в золотых доспехах. В два прыжка преодолевает разделяющее их расстояние. И тогда Стеропа, подняв на него глаза — в детстве, играя, она смотрела на своего брата-близнеца снизу вверх с тем же безмятежным выражением — а затем одним резким, быстрым движением вонзает меч в свой живот. — Сестра! Нееет! Сестра! Гиперион оборачивается. Тело Стеропы валится ему под ноги, заливая их горячей, плещущей из раны кровью, но он уже не замечает этого. Демофонт выскакивает из-за ближайшего шатра, и Гиперион вдруг понимает, что вокруг него никого не осталось — все его солдаты, вся армия, собранная таким трудом, либо мертва, либо разбежалась, испугавшись чужаков в золоте и дерзости их нападения. Арес отворачивается от своего сына, и Гиперион не может понять, чем так прогневил божественного отца. И в последнем, отчаянном жесте он швыряет копье в Демофонта. Наконечник втыкается ему в грудь и с хрустом, слышным даже за гудением пламени, проходит насквозь. Брат делает ещё несколько шагов, его широко открытые глаза удивлены, а затем он падает — на бок, подогнув ноги, и кровь его впитывается в землю. Гипериона хватают сзади. «Там есть город, где живут воины и жрецы Афины...» Оказывается, их трое. Всего трое в золотых доспехах, и этих троих хватает, чтобы разбить его армию наголову. Все трое всю ночь не говорят ни слова. Утро Гиперион встречает связанным, в собственном сгоревшем лагере. Эта троица хоронит павших — а их много, очень много. Здоровяк с бычьими рогами копает могилы, юноша с рогами барана укладывает в них трупы, а третий, в золотых доспехах, покрытых какими-то завитушками, таскает камни — будущие надгробия. Гиперион тоже молчит. В полусонном бреду ему кажется, что он видит этих троих — или других, но в таких же доспехах — в странной стойке: один на колене спереди, двое сзади и чуть по бокам. У них в руках нет никакого оружия, но откуда-то Гиперион знает, что они собираются атаковать, и никак в этом сне у него не получается уклониться... Уже после полудня тот, что с бычьими рогами — Гиперион про себя называет его «тельцом» — хватает его за плечо, вырывая из сна, заставляет сесть. Долго молча смотрит, и смотрят остальные, но Гиперион не отводит глаз: не сыну гордого, воинственного Ареса опускать взгляд. — Во имя Афины, — тихо произносит «баран», и Гиперион убеждается в правильности своих догадок. — Ты обвиняешься в предательстве, государственной измене, захвате власти, братоубийстве и кровосмесительной связи. — Это он меня предал, — резко отвечает Гиперион и видит, как вскидывается от возмущения «третий». — Он ведь старший брат, — точно так же спокойно возражает «баран». — По закону, земля вашего отца принадлежит ему. Гиперион усмехается углом рта. — Он трус и слабак, он не удержал бы власть и месяца. Я забрал своё, а он предал меня. — Пытаясь вернуть то, что ты мечом отнял у него! — не выдерживает «третий» и оборачивается к остальным. — О чём тут говорить? Со скалы его! — У него могучее Космо, — «телец» впервые открывает рот. — Если бы мы заметили его раньше, этого всего можно было бы избежать. У Афины был бы невероятно сильный Святой, и не было бы ничего — ни захвата власти, ни братоубийственной борьбы, ни крови, залившей его по шею. Но мы не заметили, так что во всём этом есть и наша вина. — Какая теперь разница? — устало спрашивает «баран». — У нас есть только нынешнее положение. Я за казнь. — Казнь, — рубит воздух ладонью «третий». «Телец» качает большой головой, но соглашается. Гипериона тащат к скале, и он не сопротивляется, всё ещё не в силах поверить, что его, сына Ареса, вот так запросто могут приговорить. Неужели он прогневил богов? Он всегда делал лишь то, что должен был! Он никогда не колебался, не сомневался, и выбранный им путь поддерживали боги — а иначе разве Мойры наградили бы его ещё в утробе этим знаком — волосами цвета войны, цвета крови? Его наконец-то приводят на скалу над морем. Волны разбиваются об отвесный склон, и Гиперион ощущает запах свежести и брызги на лице. Мысль о том, что это его последнее в жизни ощущение, так мучительна, что Гиперион решает выжить во что бы то ни стало. Да он голыми руками сбросит вниз всех троих, но не умрёт! Он придёт в город в горах и покажет, почему Афине стоит бояться Ареса! «Телец» развязывает его руки и отступает. — Прыгай, — холодно велит «баран». И тогда Гиперион, оскалившись, кидается на него. Точнее, пытается кинуться — он вдруг понимает, что его тело, тело тренированного воина, вдруг становится очень тяжёлым. Ноги и руки движутся еле-еле, и даже сердце почти останавливается — делает последний удар за вечность до следующего. Гиперион решил бы, что это очередной фокус этих в золотых доспехах, но нет — «баран» поднимает руку, чтобы контратаковать, но рука движется словно по волоску. Как будто само время застыло, как упавшая в воду капля смолы. Между Гиперионом и «бараном» вдруг оказывается сияющая ярким светом фигура. Мужчина в белых одеждах, невыразимо прекрасный и невыразимо грозный ликом. Это может быть только бог, и Гиперион, ощутив, что снова может управлять своим телом, падает перед ним на колени. — Арес?.. Отец мой?.. Это кажется самым естественным предположением, но бог смеётся — мягким и чарующим смехом. — Нет. Отец его отца. — Кронос?! — удивляется Гиперион. За спиной бога троица в золоте застыла недвижимо, и «баран» всё так же держит воздетую для атаки руку. Кронос смотрит на него ласковым, добрым взглядом, и Гипериону хочется целовать ему ноги. Ведь разве появление здесь этого бога, отца самого громовержца Зевса, может быть случайным? Разве не говорит оно о том, что его, Гипериона, судьба только начинается? — Иди со мной, — просто говорит Кронос. — После поражения от Зевса я ушёл из этих земель и там, в другом месте, взял другое имя. Но я всё ещё тот Кронос, легенды о котором ты слышал с самого детства. И мне нужны слуги, самые близкие, самые верные, те, кто всегда был бы рядом со мной. — Я... слуга Кроноса? Гиперион всё ещё не может поверить. — Ты больше не будешь человеком, ты станешь ближе к богам. Но ты забудешь всё это, — Кронос поводит рукой. — Такому бессмертному, бесконечно мужественному воину, как ты, незачем помнить свои мелкие человеческие обиды. Ведь очень скоро ты будешь вести войну на Земле, в небе и в самом Тартаре, а боги Олимпа содрогнутся пред твоей мощью, Гиперион. Ты принесёшь во Вселенную хаос, которого ей так не хватает. В тебе достаточно силы для этого. Гиперион молчит. Ему не хочется забывать. Он слишком много прошёл в этой жизни, он слишком многих ненавидит. К тому же, а как же месть? Как же эти трое, что притащили его на казнь так, словно он мелкий разбойник и не заслуживает лучшего? Но то, что говорит Кронос, жарко отзывается у него в сердце. Гиперион уже чувствует в руках бесконечную силу, ощущает, как она царапает пальцы. Его испугаются сами боги. Разве не этого он всегда хотел? Кронос улыбается ласково, словно... словно отец? И Гиперион, склонившись ниц, касается лбом его ступни.

***

— Это твой Хронотектор. Дестракшнтектор, — говорит Сатурн, и Гиперион опускается на колени, благодаря своего бога и господина за столь щедрый дар. — Он сильнее Золотых Материй воинов Афины, Стихарей Судей Аида и Чешуи Генералов Посейдона, — произносит своим хриплым, неприятным голосом Галлия и кривит губы в жутковатой усмешке. Гиперион не смотрит на неё: раньше он удивлялся, почему именно эта сумасшедшая девка, а не он, воин, способный одним жестом разрушать целые империи, помогала Сатурну в создании Хронотекторов. Но сейчас он спокоен: пусть и от неё будет польза. Пусть и она послужит не хуже, чем служит Гиперион. Сатурн улыбается очень знакомой, тёплой и доброй улыбкой. — Твой Хронотектор объединяет в себе силу троих знаков Зодиака: Овна, Тельца и Льва, но значительно сильнее любого из них. Теперь ты воистину непобедим, Гиперион. Встань. Овна, Тельца и Льва... Почему-то перечисление этих знаков настораживает Гипериона — будто палец ткнулся в незажившую рану. Но Сатурн кивает, одним жестом показывая, что заранее доволен тем, как Гиперион распорядится своим подарком — и почти уже пойманная мысль растворяется, как дым на ветру.