Последнее Солнце

"Ты сможешь меня простить? Элия?"

Совсем не красавица, но до чего же хорошенькая.

Пышные ресницы приопущенны под белым покрывалом. Смуглые руки обвиты золотыми змеями. Легкий красный шёлк, струящийся волнами, едва прикрывает хрупкое тело. Ему остаётся только сорвать этот покров, обнажить грудки, топорщащиеся от холодного ветерка, покрытую мурашками бархатную кожу. Ласковым движением он приподнимает ее личико. Зарделась от смущения. Принцу сердце щимет от умиления и нежности. Такая хрупкая и покорная. Тонкие сухие губы соприкасаются с пухлыми и влажными. Жаль, он не чувствует бабочек в животе, а она вся трепещет в объятиях. Он проводит рукой по ее скулам, едва касаясь. А она приподнимает пышные ресницы и смотрит так предано. Он непременно должен быть счастлив с ней. Непременно. Должен. ***        Мейстер почтенно склонившись передаёт принцу ребёнка. Девочка. Рейнис. Завернутая в тонкий шёлк, она так похожа на свою дорнийскую мать. Ему даже немного завидно. Рейнис, самая желанная, самая красивая сестра Завоевателя. Рейнис, его первенец, его дочь. Рейгар поправляет складку ткани у личика младенца. Да, она вылитая мать, но глаза - лиловые. И нежность переполняет сердце Последнего Дракона. - Ты будешь самой счастливой, маленькая принцесса, - Таргариен бережно целует ее в сморщенный лобик, прижимает к себе, любуется. И только потом, будто небрежно, бросает мейстеру: - Что с Эли? Она в порядке? Заикаясь, старик бормочет что-то о слабом здоровье, потери крови, опасности, которая будто бы миновала, но не совсем. - Пускай отдыхает. А вы, позаботьтесь о ней. Обязательно позаботьтесь. И уже уходя добавляет, правда про себя: ведь я не могу. ***       Рей, папина дочурка, тянет к нему свои ручонки, пищит, от радости конечно, хватает за серебряные кудри, и смотрит так серьёзно, будто понимает все его печали. Рей, его гордость и отдушина. Он приходит к ней часто, так часто как только может. Он приходит к ней, но не к ее матери. И ему стыдно и неловко. Стыдно и неловко от того, что он чувствует ее любовь, а сам не может дать ничего взамен. От того, что она подарила ему дочь, едва не расставшись с жизнью. От того, что уже прошло пол года, а она так слаба, что даже с постели не может встать. А ещё от того, что за все эти пол года он навестил ее пару раз. И вовсе ему не плевать, просто сложно ему заглянуть в эти карие покорные глаза, сложно находить слова, а молчать ещё сложнее. И от ее всеобъемлющего понимания не становится легче. И в сумерках Рейгар уходит на утёс, уходит со своей арфой конечно же. И сочиняет печальные баллады, настолько печальные, что самые черствые души оттают. Внизу ревет серое море, вокруг воет дикий ветер. И принца ещё сильнее берет тоска. Быть бы таким же свободным, нестись куда пожелаешь, и не переживать о пророчествах, предназначениях и прочем. Быть бы ветром или бушующем морем. Быть бы диким. Диким и свободным. ***       Вот парадокс. В своих любовных виршах он должен бы обращаться к жене по крайней мере он так говорит ей. Мол все для тебя, дорогая. И она при этом так светиться от счастья и огоньки пылают в обсидиановых глазах. Но в поэтическом трансе, когда рассудок уступает место стихийному вдохновению, он видит совсем другую. И она для него роднее. В жизни он ее не встречал, как ни странно, но во снах она являлась регулярно, лет с тринадцати как. И суть то в том, что ее, незнакомку, он любит. Любит, как Элия Дорнийская любит его. Он чувствует себя изменником, негодяем, подлецом, уходя в сновидения, к этой, другой, ненастоящей.