Последнее Солнце

«Мне страшно, Рейегар, мне так страшно»

Есть вещи, которые не описать словами. Есть вещи, которые не хочется облекать в слова.

      Он перебирает струны серебряной арфы своими тонкими пальцами, и сердце сжимается от чистых, боги, таких чистых звуков. В отблеске свечей он кажется абсолютным божеством, вышедшим из древних легенд и приданий. Мой принц, мой герой, мой муж и повелитель. Элия подбирает под себя ноги. Она глядит понимающе и грустно, отзываясь всем своим существом на тонкие звуки, полные печали и скорби. Что ни говори, а у дорнийцев ритм впитывается с молоком матери, или немного раньше. Главное не прервать этой грустной баллады ни о чем и обо всем сразу. Может, ей и хотелось бы, чтобы из-под этих рук выходили совсем другие ноты, такие, под которые можно плясать, звеня браслетами, цепочками, кольцами, всплескивать яркими юбками и смеяться, смеяться, смеяться. Но это же Рейегар, ее Рейегар, совсем не совместимый с весельем и плясками, как лед несовместим с огнем. И все, что она себе позволяет – лишь легкое покачивание ногой. Главное не прерывать…       Предательский кашель вырывается из горячей груди принцессы. Как не вовремя. А ведь я так старалась. Воздух столицы, сырой и грязный, ну совсем не идет ей на пользу. И этот румянец, что никак не сходит с лица, не к добру. Мейстер Пицель, который пахнет старостью и самую малость дохлой кошкой, говорит, что это временное, мол перемена места и волнения столичной жизни, но что-то не верится. Струны еще дребезжат, когда принц откладывает арфу куда подальше. - Миледи... - он всегда опускается так изящно, становится на колени перед ней, едва касается пальцами, убирает черную прядь за ухо и заглядывает и смущенные глаза. Всегда такой вежливый, всегда такой учтивый. - Все хорошо, все хорошо, - нет, принца так не провести, за всей этой учтивостью кроется острый ум, его зоркий взгляд не упускает ни одной детали, мимолетного движения, тяжелого вздоха. Но ведь все это под тонной манер, навязанного этикета и чертовой куртуазностью. Поэтому он лишь целует ее руку, такую горячую и влажную от волнения и снова садиться за свою арфу. *** - Счастлива ли я? Брось, братец, разве не видишь? - и в правду, ее улыбка может затмить тысячу солнц. - Я ведь просто волнусь, переживаю за тебя, - сдвинутые брови, нахмуренный лоб. - Ты совсем одна на этом чертовом осторове, так далеко от дома. - Теперь мой дом тут, родной, - ее ладонь ложится на сжатый кулак брата. Невинный жест, то малое, что уготовано братской любви. Пора бы уже сдаться. Рейегар Таргариен сделал ее счастливейшей из женщин. От одного его взгляда принцесса млеет. Только дураку не видать. Хватит, Оберин, хватит мучить себя, изводить понапрасну. Право же, посмотри, с какой нежностью сестра твоя оглаживает припухлый живот, с каким обожанием заглядывает в лиловые глаза своего благоверного. Для тебя она потеряна, теперь уж навсегда. - Он тебя не обижает? Точно? - Перестань, прошу, - блеск ониксовых глаз пропадает, улыбка уныло сползает с милого личика. - Я люблю своего мужа, и верю, что он любит меня. Разве это не лучшее доказательство? - она подносит его руку к животу. Нет, это уже слишком. - Что ж, раз у тебя все хорошо, милая сестрица, спешу откланяться. Впереди долгий путь. Передавай супругу наилучшие пожелания, - резкий разворот на каблуках, гулкое эхо удаляющихся шагов. Вовсе он не собирался грубить, вовсе не собирался вот так прощаться. Но кровь вскипела, слова вырвались. Оберин готов был со стыда сгореть, но извиниться, покаяться в своей преступной любви... Слишком тяжкий грех.       Жаль, ее волосы не пахнут больше апельсинами и песками Дорна, лишь морем, что беспрестанно хлещет о скалы. Кожа будто стала немного бледнее, а голос тише, спокойнее. Наверно так выглядит счастливая женщина. ***       Принцесса глубоко вдохнула свежий морской воздух. Она была благодарна супругу, что увез подальше от суеты, интриг и холодных взглядов Тайвина Ланнистера. На родине она дружила со змеями, но в столице смертельно боялась львов. На этом островке, затерявшемся среди волн и облаков у нее было все, о чем могла мечтать женщина. Единственное, о чем она молила богов еженощно - дитя. С тех самых пор, как пошли лунные крови она мечтала познать счастье материнства, и когда она представляла свою будущую семью, то обязательно со множеством деток, резвящихся в фонтанах. Боги милостивы. Беременность стала для нее смыслом жизни. Постоянные отъезды мужа не так печалили ее, косые взгляды придворных не тяготили. Каждое утро она просыпалась с радостью, а засыпала с удовлетворением. И день за днем вышивала одеяльца, рубашки, одежонку для своего первенца, долгожданного ребенка, что жил под ее сердцем. Только от чего так жутко по ночам в холодной постели? Отчего ее мучают тревоги? Отчего хочется выть в подушку?       А Рейегар только и твердит о пророчестве, драконах и великой опасности. А Элии совсем не хочется рожать героев, ведь она знает, что случается с героями. Жаль, что Рейегару этого никак не понять. Детей нужно любить независимо от пророчеств, их нужно любить просто так, просто потому, что Матерь ниспослала чудо, просто потому, что Отец наградил даром. Но Рейегару не понять, он снова и снова читает пергаменты, свитки, такие старые, что, кажется, от лишнего прикосновения посыпятся в труху. И что он только там видит? За странными словами и древними рунами принцесса не нашла ничего, сколько бы ни пыталась. У дракона должно быть три головы       С ее здоровьем хотя бы одного родить. Чем ближе срок, тем меньше сил. Мейстер совсем уже не выпускает ее из постели, а Элии до тошноты надоело глядеть в потолок. Высокие своды Драконьего Камня больше напоминают пещеру, и вглядываться в их темноту не самое приятное занятие. Рейегар заглядывал лишь на часок: справиться о здоровье, переброситься парой фраз и сыграть что-нибудь на своей сребреструнной арфе. Да, он был заботлив, заботлив по своему. К сожалению, в его груди не пылал огонь страсти, огонь что сжирал хрупкую фигурку под грудой шелковых одеял. Порой Элии хотелось молить, кричать, броситься на колени, рыдать навзрыд. Что же за любовь эта такая? Любовь по долгу? Или не любовь вовсе? Но она снова опускала глаза в пол и из-под пышных ресниц не было видно выступившей влаги. Покорность, смирение, слабость. Покорная, смиренная, слабая. Совсем не "непокорная, несгибаемая, несдающаяся". Порой Элии хотелось, чтобы Рейегар стал другим. Другим, в смысле, Оберином. Задорным мальчишкой, диким юнцом, рядом с которым хотелось жить, смеяться, плясать. Но взгляд глубоких лиловых глаз возвращал все на круги своя, где Рейегар был Рейегаром, задумчивым, печальным, окутанным тайнами и любимым до бесконечности. Легкий поцелуй в лоб, легкое касание рукой. Боги, да прижми же меня к себе, поцелуй как любимую женщину. Я же не фарфоровая кукла. Мне так страшно, Рейегар, мне так страшно одной по ночам. Останься со мной, Рейегар. Мне так жутко.