Исток

В комнате было темно и тихо. Несколько верных слуг на цыпочках перебегали из угла в угол — наверняка, Ёнхва давала им какие-то поручения, абсолютно бесполезные, но подчёркивающие её власть над ним. Старый лекарь то и дело склонялся над Со, и того обдавало пряным запахом трав. Его всё время поили чаем — горьким и терпким. Со казалось, что этот чай бежит у него по венам вместо крови, сжигает тело изнутри. Он просил воды — простой, чистой, но лекарь качал головой и снова пичкал его вонючими настойками, от которых кружилась голова, а руки и ноги тяжелели. Со пытался крикнуть, приказать, но язык не слушался его. Оставалось только смотреть на этих хищников, обступивших его, заглядывающих в глаза, ухмыляющихся... Он был уверен, что Ёнхва смеётся, запираясь в своей опочивальне, шепчет своему сыну: «Ещё немного, и ты станешь императором». «Он ведь и твой сын», — напоминал ему кто-то неведомый, но Со качал головой. «Он всегда был только её сыном». И голос исчезал, таял, потому что знал — Со не врёт. Ёнхва родила Чу, чтобы он стал императором. Ёнхва — вылитая императрица Ю, пусть и не признаёт этого, пусть Со не сразу догадался в чём же тут подвох. Судьба никогда не любила Со, судьба не могла не посмеяться над ним ещё раз. Зрение оставило его на третий день. Со так и не понял, то ли веки набухли и больше не смогли подняться, то ли он действительно ослеп. — Ваше величество, — обращалась к нему Ёнхва, касалась его лба, щёк. Со тошнило от этих прикосновений и он, набравшись сил, прохрипел: — Прочь. Она вся передёрнулась. Со почувствовал, как задрожали её руки. Он знал, что сейчас Ёнхва гордо вскинула голову, изогнула свои накрашенные губы. Она ненавидела его. Возможно, его смерть — дело её, изрезанных морщинами рук. Императрица Корё рано постарела. Со знал почему — её источили ненависть и алчность. Сожгли её так же, как его — вина и горе. Со не желал зла этой женщине, но он устал, безмерно устал от неё. «Ей нужно было выйти за Ё», — мелькнула глупая мысль. А потом снова были чаи, травы и мази. Кажется, приходил Чу и пытался говорить с ним. Со ничего не слышал, он провалился в приятное забытье, и из этой бездны к нему обратился мелодичный женский голос. Со силился понять, о чём говорит незнакомка, но расслышал только грубое мужское: — Нужно идти. Императрица разрешила нам заглянуть только на минуту. Женщина всхлипнула. Она не касалась его и, кажется, стояла довольно далеко. На прощание она шепнула что-то очень нежное, очень тихое и исчезла, точно прекрасный сон. Мужчина был куда осязаемее и понятнее, он наклонился совсем близко: — Мне бы хотелось, чтобы вы простили меня, брат. Со захрипел, пытаясь ответить. Он бы сказал: «Виноват только я», он бы заверил: «По-настоящему я злился только на себя. Я знаю, что ты спасал её, Чжон». Ничего не вышло. Через несколько секунд комнату снова заполнили тени — Со чувствовал их присутствие, слышал, как Ёнхва зашипела: «И с чего вам вдруг понадобилось прощаться с ним, ещё и дочь с собой взяли». «Его величество был так добр, что несколько раз помогал нашей семье. Проститься с ним было нашим долгом. Я благодарю вас...» Голоса покинули Со. Теперь он видел — так чётко — девушку лет шестнадцати, почтительно склонившуюся перед ним. Когда она подняла голову, Со почувствовал, что сейчас упадёт, и только многолетняя привычка не показывать своих чувств спасла его тогда. У девушки были её глаза. И смотрела она так же доверчиво и спокойно. Со устроил её брак с человеком, которого она любила. Сделать это было несложно. В день свадьбы Со много пил, и Ёнхва посмела крикнуть на него — вздорная, глупая женщина. Твердила о троне, о верности кланов, о рабах, точно Со и без того каждый день своей никчёмной жизни не думал об этих людях, ненавидящих его, о стуле, парализовавшем его волю. Ёнхва не знала, чего ему хотелось на самом деле — быть рядом с дочерью в самый значимый момент её жизни, потом — учить и баловать внуков, рассказывать им о ней... Ёнхве не полагалось знать. С каждой секундой она значила всё меньше, и Со хотелось совсем забыть об этой женщине. Она напоминала о себе, трогая его покрывало, касаясь подушки. Ёнхва боялась, что он снова прикрикнет на неё, опозорит перед слугами, и больше не касалась его лица и рук. Ёнхва превратилась в тень, когда в комнату вошла Су. Со только сейчас понял, что это была та самая комната, в которой когда-то Су прятала его шрам под гримом. А она снова осторожно вела пальцем по бугристой коже, смотрела на него сосредоточенно, подыскивая верный тон. И замирала в его объятиях — маленькая птичка, бесстрашная женщина, его человек. Он прижимал её к себе, он говорил: «Я виноват, Су. Только я». Она улыбалась грустно и понимающе, сама тянулась за поцелуем. И теперь между ними не было трона и долга, крови, интриг, Ука, Чжона, Ёнхвы... Со целовал её и знал, что только это правильно. — Хэ Су... Су. Со слышал, как его сын переспросил: — Хэ Су? Он зовёт кого-то из придворных? И Су внимательно посмотрела на него: «Значит, он ничего про меня не знает?» «Откуда?», — откликнулся Со. Теперь они сидели в лодке, и им снова было по двадцать лет, но Со всё помнил и так хотел, чтобы она простила его. Су кивала и велела молчать. Она любила его. Со вдруг понял это так ясно. Сколько раз за эти двадцать пять лет она приходила к нему во снах и убеждала в этом, но Со знал, что причинил ей слишком много боли, что не имеет права верить. «Когда-нибудь вы всё разрушите!», — кричала она в его кошмарах. И он разрушал снова и снова — казнил, сжигал, убивал, уничтожал. Но Су смотрела на него — теперь, сейчас — и во взгляде её не было ни осуждения, ни жалости. Су ждала его в своей реальности. Су просила не забывать её, как будто он действительно мог сделать что-то подобное. Чёрный вихрь закружил их лодку, Су исчезла. Он остался один посреди озёра, в утлом судёнышке, которое покрылось дырами. Со и сам не понял, когда очутился в воде. Холод пронзил его, дышать стало тяжело. Его затягивало всё дальше. Но кого — «его»? Имя пропало. «Кем я был? Куда я плыву?», — спрашивал он бездну, а она смеялась над ним: «Ты не вспомнишь, ты пропадёшь, ты растаешь». «Нет, нет, нет», — бессильно кричал он, сопротивляясь её железной воле. — «Я не могу. Не должен». «Почему? — удивлялась бездна. — Разве тебе плохо со мной? Разве ни ко мне ты шёл, убивая, сжигая, уничтожая? Кровь к крови...» «Нет». Тьма поглощала его, заливалась в рот и уши, скручивала изнутри. «Ты моё порождение, — говорила она. — Вся твоя жизнь была болью, я излечу тебя, сын». И страх наполнял его — липкий и грязный, не ему принадлежащий. И порой хотелось поддаться бездне, позволить заполнить себя до основания, забыть. Но он не мог не сдаться, не вспомнить. Оставалась только боль, темнота и бесплодные попытки понять, увидеть. Спустя столетия, бездна отступила на шаг, отвлеклась на кого-то ещё, и он услышал что-то другое, совсем не похожее на привычный мертвенный гул — голос, собственный голос. «Убей её», — говорил он кому-то и чувствовал запах крови. А потом что-то совсем непонятное, далёкое, неизвестно к чему относящееся: «Вы убили их ради забавы?» Он схватился за этот осколок. Он спрятал его от бездны, когда она снова обняла его покрепче и убеждала, и прижимала к себе, и шептала что-то. Года тянулись, и он ждал, когда бездна ошибётся вновь, и собирал отголоски своего прошлого, стоило ей отвернуться. Он был упорён, он торопился, потому что уже знал, что его ждут. Он наконец-то вспомнил, что его зовут Ван Со, и ещё — нежные пальцы, касающиеся его лица. Этого было достаточно. Мрак таял с каждой новой победой, он сжался и распался на куски, когда Со впервые произнёс: «Я иду к тебе, моя Су». Бездна тянула к нему тонкие руки, бездна не хотела признавать поражение: «Тебе будет лучше со мной. Я подарю тебе покой». Со не слушал её. Со стремился к свету, который слабо брезжил вдали. Он больше не мог медлить. Су и без того пришлось ждать слишком долго.