Вечерняя сказка

Нудятина – это когда смотришь на унылые лица человек эдак тридцати в двадцати пяти квадратных метрах, где нет ни окон, ни дверей. Два открытых коридора, ведущие отсюда, устелены коврами со старыми (психоделическими) рисунками, эти ковры можно легко подогнать под какой-нибудь домысел о шифре – в любом случае лучшее, что можно делать тут и сейчас. Жарко невыносимо, пальцы стискивают полы плаща, приглушенная глупая музыка с вечно сбивающимся ритмом бьёт по голове усталостью, а запах, напоминающий ничто иное как детство, поддаёт к горлу тошноту. Сейчас всё закончится, дети ошалело вылетят из актового зала, увидят толпище родственников в комнате ожидания и начнётся новая давка. В основном по сознанию самого Намджуна. Забирать племянника отнюдь стало не таким уж и радостным событием, эти лица точно из картин эпохи Возрождения: уголки губ ниже подбородка, взгляды каторжников, снятых с виселиц, засаленные пальцы (которые потом ещё и детей трогают) и мнимые улыбки, за которые хочется проехаться по каждой роже. Они не рады этим детям. Намджун бы тоже отнёс себя к категории подобных страдальцев, но он отличается от них слишком многим. Лица уставших от жизни вселяют безысходность в буквальном смысле слова: желание уехать появляется подсознательно уже почти у каждого, причиной этому служит не общая неудача в жизни, а чёртово разочарование, изливающееся из лиц прохожих. Люди привыкли заведомо нащупывать негатив в любом своём проявлении. ...Из коридора слышатся шаги, медленные, точно сюда приближается напроказивший мальчишка, ну, или хотя бы человек, которого насильно заставили забрать чьего-то спиногрыза. Намджун успевает подумать, что сейчас открывшееся лицо покажет мастер-класс по разочарованию в жизни. Должно быть, это что-нибудь унылое, ленивое, настолько медленно и бесяче шаркающее по ковру. Должно быть, это «молодой» отец, пришедший за любимым сыночком. Белая шевелюра появляется вровень ногам: он всего лишь играет шагами, как ребёнок, старающийся ступать только на квадраты плиток. На вид лет пятнадцать, за спиной рюкзак, в руках стаканчик кофе, голова опущена так, что не разобрать, человек ли это вообще. Намджун внезапно ловит себя на том, как заинтересованно он сам опускает голову, чтобы наконец увидеть лицо этого существа. Волосы неестественно выбелены, низкорослый, и если бы не подростковая одежда, Джун бы уже счёл его за профессионального маньяка (возможно, даже педофила). Он издаёт внезапный смешок от таких мыслей, и этот самый мальчишка, доселе стоявший рядом и рассматривающий носы своих ботинок, резко поднимает голову. Едва заметно его брови сходятся на переносице, в глазах немая укоризна, а губы сжаты, словно он и вовсе не разговаривает. Взгляд быстро осматривает Намджуна, а тому не по себе от резкости и контраста в этой комнате. Незнакомец хмыкает, когда приоткрывает рот, чтобы начать говорить, но дети, выбежавшие из зала после репетиции, создают хаос, в котором уже ничего не разобрать.