Ямочки на щеках

      У Юри очень милые ямочки на щеках — эта мысль завладевает Пхичитом сразу с первой минуты знакомства. Смущённая улыбка, изучающий взгляд из-за поблёскивающих стёкол очков и… эти ямочки. Почти что незаметные в неловкой улыбке после того, как Юри осторожно повторяет его имя, словно пробует его на вкус. Почти все всегда путаются в слогах, а у него получилось сразу. Так и заколдовал, зачаровал Пхичита его же собственным именем и этими чудесными ямочками, к которым тут же безумно захотелось прикоснуться губами. Сладкое, тягучее, как нуга, чувство, и Пхичит повторяет имя нового соседа так же, как тот его:       — Юри Кацуки…       И слизывает с губ пока что поспешное и до одури сладкое: «У тебя милые ямочки на щеках», — соскользнувшее лишь тихим неловко-счастливым вздохом.       Юри осторожный и даже немного закрытый, и поначалу Пхичиту кажется, что он кружит около захлопнутой двери, и всё, что ему остаётся — скрестись в неё голодным замёрзшим котом. Собственную улыбку, которую почему-то обожают все, оказывается, так сложно хранить, она тяжёлая, жжёт губы калёным железом, и Пхичит всё чаще отвлекается, вспоминая о ней, хотя раньше это было неосознанно и привычно.       Челестино как-то спрашивает, всё ли в порядке, и Пхичит кивает с этой чёртовой улыбкой. Губы гудят, хочется сорвать эту весёлую маску, раз уж и так она не держится, но Юри вдруг тоже обеспокоенно оглядывается на него, и Пхичит может только беззаботно кивнуть:       — В порядке всё, в порядке.       Не в порядке, конечно же, ни капли не в порядке, когда через пару минут он, не рассчитав прыжок, больно ударяется подбородком о бордюр. Мир на несколько секунд переворачивается стекляшками калейдоскопа перед глазами, во рту — солёный привкус крови. Похоже, он прикусил губу. Ссадина на подбородке горит, щиплет, и отголоски боли тянут ощущения во все стороны, не дают сосредоточиться.       Юри врывается в это вязкое чернильное марево острым тёплым лучом. Тянет из холодной тьмы крепкой рукой, и Пхичит крепко вцепляется в неё своей, пока они осторожно бредут в медпункт. Залечивает теплом ласковых пальцев ссадину на подбородке и греет молчаливым ожиданием, пока Пхичита осматривает врач. Сотрясения нет, но Пхичит всё равно послушно остаётся в медпункте на часик отдохнуть. И Юри тоже. Он аккуратно присаживается на край кровати, на которой Пхичит тут же нервно вытягивается стрункой.       — Спасибо, ну… вот, — неловко благодарит он. Юри поправляет очки и легко улыбается.       — Я рад, что с тобой всё хорошо.       На щеках у него ямочки. Пхичит быстро моргает. Собраться с мыслями — та ещё задачка. Ох, как же устал он ловить их за хвосты за эту пару месяцев! Самая главная и вредная всё равно попадается, и он вцепляется в неё со всей силы и одним движением садится на кровати.       — Слушай, я… Я хочу быть твоим другом! — запальчиво выдыхает он, и улыбка на лице Юри сначала сменяется немного пугливой, растерянной, а потом… божественно счастливой. Он смеется весело и легко.       — Знаешь, я же на самом деле плохо схожусь с людьми… Всё думал о том, как бы с тобой подружиться — и не знал, как. Спасибо тебе.       Пхичит смеётся вместе с ним. Подбородок покалывает болью, но теперь улыбаться так легко.       Дружба — ведь это прекрасно. Пхичиту пока сложно решить, почему улыбка Юри заставляет его забывать, что нужно дышать, почему от его голоса — приятные мурашки. Пусть всё это будет всеобъемлющей дружбой. Пока что так.       Дружба — это прекрасный выход для тех, кто боится сказать: «Я тебя люблю».       Пхичит не успевает заметить, когда они становятся неразлучны. Совместные тренировки, частенько перетекающие в салки на льду и сплошное расстройство для Челестино. Громадная упаковка пластырей для двоих. Смешной акцент Юри, пытающегося выучить хоть несколько слов на тайском. Кривоватый большой хомяк, вылепленный из мокрого снега в первый день их второй Детройтской зимы. А ещё посиделки до полуночи за просмотром выступлений разных фигуристов. Или одного — имя Виктора Никифорова уже давно стало всплывать в подсказках в строках поисковиков.       Четыре года пролетают одним ярким мигом, и осознание того, что ещё год — и всё закончится — кажется тяжёлым оглушающим ударом. Юри изматывает себя тренировками перед финалом Гран При, и Пхичиту начинает казаться, что они снова стали друг для друга людьми, которые не знают, как сказать друг другу, что им очень хочется сблизиться. Кажется, вот он, Юри, тренирует шаги в паре метров, он ведь рядом… И так далеко, потому что Пхичит всё меньше и меньше видит его улыбку и уже не помнит, как выглядят замечательные ямочки на его щеках.       — Хэй, не изматывай себя так, — не выдерживает он в вечер перед вылетом Юри и Челестино в Сочи. Наверное, надо было сказать это раньше, и Пхичиту безумно стыдно за собственную трусость.       В глазах Юри — тяжёлая усталость, её тень расползается по лицу хмурой дымкой. Пхичиту безумно хочется прогнать её своими ладонями, прижать их к бледным щекам.       — Я всё ждал этого финала. А теперь мне так страшно, — тихо признаётся Юри. Он сидит на своей кровати, спина у него — обманчиво уверенно-прямая, но Пхичит прекрасно видит, как он нервно мнёт пальцами край футболки.       И это действительно край — рубеж, где меж дружбой и любовью размываются границы.       Юри замирает, когда Пхичит плавно опускается перед ним на колени и осторожно обхватывает его ладони своими. Он прижимается губами к царапинам на костяшках после недавнего падения, а после — к подушечкам пальцев. Он целует осторожно тонкую линию жизни, с которой сплетается одна из ссадин, прежде чем всё-таки решается:       — Можно я?..       Он не знает, как спросить. Что именно ему можно? Можно ли вообще сейчас переступать через край, когда Юри так уязвим, так открыт?       Но Юри завороженно кивает. У него странная, острая улыбка. Пхичит так и не видит своих любимых ямочек. Кажется, он не видит вообще ничего. Лицо Юри немного плывёт перед глазами, оно безумно яркое, так слепит. Наверное, поэтому глаза маленько слезятся. Ощущения, как когда-то давно, тянут душу по разным сторонам, кажется, она трещит по швам, ещё немного — порвётся.       В дружбе было так всё легко. Любовь — почему же в ней всё так сложно, так много всего, что Пхичит готов скулить от непонимания самого себя.       Это больно — от пальцев Юри, вцепившихся в его плечо. Сладко — от обветренных губ, податливо принимающих его поцелуи. Стыдно — от собственной смелости, от ощущения чужой пуговицы джинсов в собственных пальцах.       Юри расслабляется в его руках постепенно. У него зажмурены глаза, на щеках — горячий румянец. В пальцы Пхичиту передаётся его дрожь, током палит по всем нервам и сводит с ума. Пхичит шепчет самому себе, что он сумасшедший, когда неловко сжимает горячий член Юри сквозь бельё. У него же самого стоит уже с первого мокрого неумелого поцелуя.       Больно, сладко, стыдно. Сплошное сумасшествие, влажный жар в трусах после яркого, такого ещё непонятного оргазма — Пхичит как-то умудряется ласкать и Юри, и себя. Так… обезоруживающе, так, так доверительно — когда Юри утыкается носом в его плечо, вбиваясь в его ладонь.       Так… уничтожающе. Холодно. Когда Юри выдыхает хриплое: «Виктор…», — пачкая его пальцы тёплой спермой.       Пхичит уговаривает себя, что он ослышался. Но Юри распахивает глаза и скулит болезненное: «Прости, Пхичит, прости…».       Дружба — прекрасный выход, когда у тебя разбито сердце.       — Всё хорошо, Юри, всё хорошо, — тепло шепчет Пхичит, собирая губами тёплые слёзы с горячих, но бледных щёк. Вот бы поцеловать Юри крепко-крепко, в подрагивающие губы, но Пхичит — всего лишь друг, у которого нет на это права.       Вернувшись с финала в Сочи, Юри не улыбается ни разу за весь оставшийся год. Его ямочки на щеках остаются драгоценным воспоминанием, и Пхичит вживается в роль отличного друга до самого конца, улыбаясь за них двоих. ***       Когда они встречаются в Китае на отборочном этапе, Юри улыбается, снова притягивает взгляд этими чудесными ямочками на щеках, и у Пхичита в груди рушатся края долго оберегаемого чувства «Всё хорошо». Не хорошо, Пхичиту чертовски, безумно плохо.       Пхичиту больно до слёз, когда Юри улыбается в Барселоне, когда Крис вдруг замечает их с Виктором парные кольца. Улыбка испуганная, неловкая, ямочек не видно, но в глазах… В них столько светлого счастья, что Пхичит всё-таки находит в себе силы быть самым лучшим другом, который это счастье будет оберегать.       — Знаешь, вне катка иногда можно и не улыбаться, — хмыкает Крис, когда они выходят в отеле из лифта. Их номера на одном этаже, и сегодня утром Пхичит не удержался от совместного селфи в светлом холле. — В жизни нет зрителей и судей, и выиграешь ты или нет — не зависит от сыгранной роли.       Он говорит ужасные, резкие слова, но у него тёплый голос и — когда Пхичит нерешительно оборачивается к нему — заботливый взгляд. Ни капли той дерзкой манящей заносчивости, которой Крис поражает на катке.       — Это так сложно, — выдыхает Пхичит и, сделав пару шагов, утыкается носом ему в грудь.       «Ты сумасшедший», — кричит всё его нутро и тут же жмётся к чужому теплу. Как голодный замёрзший кот, перед которым распахнули дверь.       — Сложно, — соглашается Крис, ласково ведя ладонями по его спине, и Пхичит чувствует странное желание улыбнуться.       Он улыбается во время проката своих программ. Он улыбается гордому своей победой Плисецкому. Он улыбается светящимся одним счастьем на двоих Виктору и Юри, и впервые в жизни это кажется так просто.       А ещё он улыбается Крису, который во время банкета утягивает его танцевать и шепчет ему в ухо, что когда он улыбается, то у него такие милые ямочки на щеках.