Holes of my sweater

‘Cause it’s too cold For you here, And now so let me hold Both your hands in The holes of my sweater.

Оранжевый шарф, брошенный, лежит на полке в прихожей. Рюкзак Макс не видит — он погребён под слоями оранжевой ткани — но если закрыть глаза, то, выжженные на сетчатке, появятся образы двух ярко-оранжевых значков. На столе дымится чай в одиноко стоящей оранжевой кружке, которую Стас как-то притащил, чтобы у Голополосова дома было что-то напоминающее о нём. Слишком много оранжевого в один день. Максим устало трёт глаза, которые слезятся уже минут пятнадцать. Он убеждает себя, что это реакция на яркие цвета (ложь), а не накатывающая истерика (ха-ха). Когда он поднимает взгляд, то видит, как Стас стоит посреди дверного проёма ванной и вытирает полотенцем руки, такой домашний, так правильно вписывающийся в окружение. Невыносимо.  — Чай, — просто говорит Макс, жестом приглашая его за стол. — Спасибо, — ослепительно улыбается Стас, — как раз хотелось. Максим еле слышно хмыкает. Кажется, он знает до неприличия много о человеке, с которым теперь видится почти что раз в никогда. Стас пьёт чай и хрустит печеньем, любезно предложенным Максом, параллельно рассказывая о Серже и его недовольстве гостиницей, о Виталике, о трудной адаптации к ритму Москвы, а ещё о том, что в столице сейчас слишком холодно. — Одеваться нужно теплее, — комментирует Макс, — а вообще, отопление скоро включат. — Не ожидал такого холода в сентябре, — Стас водит пальцем по покрытому невидимыми трещинками краю кружки, — и не взял пока ничего теплее ветровки. — Растяпа, — Голополосов не может заставить себя посмотреть на Стаса. Это будет обозначать полную капитуляцию — Давыдов увидит красные больные глаза и всё поймет. И можно сколько угодно врать про аллергию и конъюнктивит, но он не тупой. Стас поймёт. И уйдёт. Не то, чтобы Макс хочет, чтобы Стас видел его таким разбитым, но всё его нутро так и кричит — вот, посмотри, посмотри, что ты со мной делаешь — и он давит в себе этот внутренний вопль, и смотрит, как короткие ногти Стаса ковыряют оранжевую глазурь кружки. — Ты нормально себя чувствуешь? — с настоящим беспокойством спрашивает Стас, — всё хорошо? — Да, — Макс снова трёт глаза, — аллергия ебучая. — Угу, — мычит Стас таким тоном, что в голове Максима это звучит как «ври артистичней, сука». Только вот Стас не матерится, не лезет с расспросами и ведёт себя, как совершенно чужой человек. Они коротают время за бессмысленной беседой, как старые приятели, чьи жизненные пути слишком сильно разошлись: неловко, криво и невпопад, будто желая скорее закончить этот ненужный друг другу разговор. Макс спрашивает о студии, о рекламе, о будущих проектах, о чёртовом переезде, в конце концов. Макс давит в себе вопросы о золотом кольце на безымянном пальце. Он смотрит, как Стас, отвечая, сжимает ладони вокруг остывающей оранжевой кружки. Он хочет прошептать: Я люблю тебя. Мне плохо. Ты делаешь мне больно. Останься. Уйди. Останься. Я люблю тебя. Он усмехается и говорит: — Я дам тебе тёплый свитер. Стас, упоённо жалующийся на московских грузчиков, замолкает и замирает. Максу хочется провалиться сквозь землю всё то время, пока он молчит. — Надеюсь, что ты мне не пожалеешь покрасивей отдать? — наконец отмирает Давыдов, а вместе с этим и заканчивается ментальное Максово путешествие по кругам ада. — Всё «haute couture», дорогой, — глупо шутит он, но Стас (облегчённо? нет, показалось) смеётся и встаёт, намереваясь взять кружку со стола. — Я уберу! — слишком резко дёргается Макс, выхватывая её из рук Давыдова. Они мимолётно касаются пальцами — у Стаса они холодные и влажные — и Голополосова словно бьёт током, а Стас, кажется, и не замечает даже. — Я в силах положить кружку в раковину, — с укором бурчит он. «Я знаю, — мысленно отвечает Макс, — но это слишком. Ты делал так, когда был моим. Ты сейчас делаешь это так привычно, что я начинаю забывать, что ты уже не со мной». — Забей, — говорит он вслух, — иди в комнату, я сейчас. Макс буквально спиной чувствует, как Стас пожимает плечами, и слышит удаляющиеся шаги. Он опирается на раковину, до побелевших костяшек сжимая её края. Одинокая оранжевая кружка больно режет глаза. Слишком много оранжевого в один день. Слишком много Стаса в его квартире. Когда Макс подходит к комнате, там уже во всю разворачивается ревизия его вещей — Давыдов с закрытыми глазами без труда отыщет что угодно в его квартире, и они оба прекрасно это знают. А ещё Стас мастерски делает вид, что в этом и нет ничего особенного, а Максим отлично притворяется, что ему всё равно. — Выбрал? — небрежно бросает он, смотрит на сидящего на полу Стаса, окруженного Максовой валяющейся одеждой. — У тебя всё мрачноватое, — выносит свой вердикт Давыдов. — Это у тебя нет вкуса, — Макс наклоняется и цепляет толстовку с Дартом Вейдером, поворачивая её рисунком к лицу Стаса, и объясняет, — к рюкзаку подойдёт. У Стаса на лбу написано: «Ты что, идиот?» Голополосов опускается рядом с ним на колени, помогая перебирать вещи. Становится легче — Стас иронично комментирует его одежду, они почти не смотрят друга на друга, и Макс расслабляется. Чтобы замереть вновь, когда Стас вдруг говорит: — Не было же у тебя такого, — в руках он держит простой коричневый свитер крупной вязки. Макс ведь только сейчас о нём вспоминает, это ведь подарок Стасу, заброшенный на дальнюю полку шкафа до лучших времён. Был. Когда-то очень давно, кажется в прошлой жизни, в другой стране и параллельной вселенной. — Тут и этикетка даже! — Стас во всю рассматривает (свой? Макса?) свитер, — крутой, мне нравится. — Я купил его тебе, — выпаливает Макс, рассматривая свои носки. Он боится поднять взгляд и посмотреть на Стаса. Он не знает, что именно он боится увидеть в его глазах. Но Давыдов не ругается, не ёрничает, не смеется и не шутит. Вместо этого он говорит: — Спасибо, — и в его голосе столько тепла, что Максу становится физически больно. — Не за что. Стас слегка касается его руки в благодарном жесте, а Голополосов наконец-то поднимает глаза — Стас улыбается ему. И он сам улыбается тоже. — Примерь, — говорит, — а то, может, за два года отъелся. Стас смешливо фыркает и расправляет сложенный свитер. Макс пристально следит за тем, как его руки аккуратно разглаживают невидимые складки, будто он пытается привыкнуть к мягкости пряжи. — Надевай уже, — выходит немного нетерпеливо. Давыдов молча пожимает плечами и поднимается с пола. Макс встаёт следом. За то, что он собирается сделать, можно ощутимо отхватить по лицу, но ему уже, на самом деле, всё равно. Куда уж хуже-то? Поэтому, когда Стас натягивает свитер и его волосы едва-едва показываются из-за выреза, Макс резко обнимает его и ныряет под полы. Сквозь крупную вязку просвечивает, но они настолько близко, что и не сфокусировать взгляд, не рассмотреть ничего. Стас вдруг начинает дышать тяжело, как загнанный, и Макс дышит не легче, они оба замирают в совершенно нелепой позе, накрытые коричневым свитером. Макс крепко обнимает Стаса, прижимается лицом к груди, гладит спину, ребра, лопатки. — Не надо, — шепчет Давыдов, и в шепоте его слышится мольба. Но обнимает в ответ, прикасается холодными пальцами к разгоряченной шее. — Захлопнись, — ворчит Макс и утыкается носом куда-то между шеей и плечом Стаса. Чувствует, как тот наклоняется к нему, щекой прижимается к голове, к жестким коротким волосам, и легко, почти неощутимо, дотрагивается губами до его виска, а потом шепчет еле слышно: — Прости меня, — и Голополосов замирает, застывает. Он даже и не понимает сначала, за что Стас просит прощения. У него действительно есть повод обижаться, он мог не впускать Стаса сегодня к себе домой, мог бы послать, мог накричать, мог ударить, мог, мог, мог. И никогда в жизни он не сделает всего этого. Сколько времени ни пройдет — он никогда не скажет Стасу «нет», никогда не закроет перед ним дверь. Стасу стоит — нет, даже не попросить — обмолвиться о чём-то, и он сразу сделает это. Даже если Стас скажет ему поменять всё на корню, сдаться и начать заново — Макс без раздумий и сожалений поступит именно так. Только вот Стас никогда его об этом не попросит, и Макс может только поблагодарить его за это. И поэтому он просит сам: — Не уходи. Но Стас лишь повторяет: — Прости. Прости меня. А потом легко целует Голополосова в краешек губ, слегка приподняв его подбородок пальцами. Макс разочарованно стонет сквозь сжатые зубы. Это буквально контрольный в голову. Давыдов покрывает его скулы, нос, лоб поцелуями, и Макс готов простоять так всю жизнь: на полусогнутых ногах, в неудобной позе, вместе со Стасом укрытый от всего мира коричневым свитером крупной вязки. Он так сильно хочет поцеловать Стаса уже нормально, но тот раз за разом уворачивается, и тогда Макс накрывает руками его лицо, держит нежно, но крепко, тянется к губам. Стас как-то обреченно выдыхает и тоже дотрагивается пальцами до скул Макса. И холод обручального кольца обжигает его кожу. Макса отшвыривает назад от Стаса, как от прокаженного. Он запутывается в ногах и валится на груду своей одежды на полу. Скула буквально горит от прикосновения холодного металла. Стас, наконец, натягивает свитер и с совершенно ошалелым видом осматривается вокруг. — Прости, — снова повторяет он. Мнется, перекатывается с пятки на носок и сжимает мягкие полы свитера. — Я пойду, — говорит. Макс сейчас не способен ни на что, кроме стона то ли протеста, то ли одобрения. Он поворачивается набок и закрывает ладонями лицо. Стас не двигается с места, продолжая бездумно смотреть в пространство перед собой. — Уходи, — задушено хрипит Макс куда-то в кучу одежды, — свитер дарю. — Что?.. — Макс поднимает взгляд и устало смотрит на растерянного Стаса. — Ты слышал. Уходи. Катись, — шипит он в ответ, — забирай ебучий свитер и вали. Стас выглядит так, словно ему влепили пощёчину. Макс думает, что это малое из всего, что тот заслуживает. — Прости, — в очередной раз повторяет Стас, он нервно теребит кольцо, сам того не замечая, — правда, прости. Максу отчего-то становится смешно. Он чувствует, как по лицу текут слёзы, ему одновременно хочется зацеловать и задушить Стаса. «Ты бросил меня и разбил мне сердце, урод, — хочется высказать ему накопившееся, — тебе стало скучно или ты не выдержал расстояния? Я не знаю, может правда разлюбил. Спасибо, что не тянул, хотя бы, и всё это быстро прекратил. Я только перестал наматывать сопли на кулак, как ты снова тут как тут, перечёркиваешь всё, что я смог поправить в себе. Я не имею ни малейшего представления, как снова, в очередной раз, собраться в кучу. Как Стас? Ты, может, знаешь?» Он говорит: — Уйди уже. Стас открывает рот, словно хочет ответить что-то, но потом ловит взгляд Макса и просто кивает головой. Подаёт ему руку, помогает подняться и идёт в прихожую за рюкзаком. Оранжевые значки и оранжевый шарф немилосердно жгут сетчатку. Макс готов их поджечь. — Спасибо. За свитер. За всё, — Стас слегка дотрагивается до запястья Макса левой рукой. Без кольца. Задерживает пальцы на пульсе на пару секунд, а потом поворачивается и открывает дверь. — Спасибо, что зашёл, — тихо говорит Макс, и как только Стас оказывается за порогом, не глядя на него, захлопывает дверь, потом до боли закусывает губу и идёт на кухню. В раковине одиноко стоит оранжевая кружка. Он немного остервенело моет её, как будто пытается смыть все свидетельства пребывания Стаса в его квартире, но ему словно мерещатся отпечатки ладоней Стаса на глазированной поверхности. Он накрывает пальцами видимые только ему следы. Прикасается губами к кромке, оставляет невесомый поцелуй. И в следующую секунду по полу разлетается мелкое крошево оранжевых брызг.