Девочка-могила

Тсунаеши посадить бы за такое, уж если честно, но она и без того босс одной из крупнейших мафиозных семей, так что и без того проблемы найдутся, а с тюрьмой… Сроком больше, сроком меньше — разницы-то. А Юни такая холодная, бледная и (не)вечная, что если Тсунаеши ее не поцелует сейчас, то точно, совершенно точно сгорит. И эта Юни — хрусткий лед, но не смотреть на нее, не думать о ней от слова совсем не получается. Что что-то не так с Тсунаеши первым замечает Реборн, а потом, когда понимает причину помешательства, орет долго и очень подробно, что с ними обеими сделает, если хоть одна сделает шаг вперед, если хотя бы Тсунаеши рискнет. (Рискнуть может только Тсунаеши, потому что понятия не имеет, что там в голове у этой принцесски, и именно по этой же причине она ничего не делает). Реборн никогда не понимал ее и не поймет, потому что он чертов Реборн, а Тсунаеши сама-то себя не всегда даже близко понимает. Юни холодна, как и прежде. От Тсунаеши не спрятаться за этими фальшивыми улыбками, она и сама так умеет, только вот в отличие от принцессы со сладостью и невинностью в глазах не перебарщивает. Судя по внешнему виду, девчонка — слегка психопатка, и эмоциональный диапазон у нее, как у могильной плиты. Маленькая заметка, Тсунаеши ненавидит кладбища. И Юни, но ее только иногда, когда не кроет волной жара, не срывает крышу, когда Тсунаеши не ласкает себя руками, наконец-то оставшись наедине с собой и представляя, как она зажимает ледяную Юни в библиотеке и целует, и трахает пальцами прямо под юбкой. Реборн все видит. В этом он похож иногда на Бога или на Старшего Брата, что все видят, все знают и ни черта ни во что не вмешиваются, хотя давно бы стоило. После того скандала (последнего и единственного) они оба не поднимают эту тему в своих разговорах. Реборн и Тсунаеши и без того слишком часто ругаются, и Реборн обещает даже бросить все и уехать однажды, но Тсунаеши больше ранит тот факт, что Юни уедет вслед за ним, что Юни здесь вообще только из-за того, кто присматривает за ней, и это не ее чертова семейка, которая ее бросила, нет, и это даже не Тсунаеши. Юни-Юни-Юни. Эта девчонка впилась в ее артерии, влилась в ее вены, и черт ее подери, если она вообще хоть что-то чувствует. Безэмоциональная стерва — вот, кто эта девчонка, и все-таки сердце отбивает свой дурацкий сумасшедший ритм всякий раз, когда она рядом. Тсунаеши хочется порой встряхнуть ее, показать, что мир прекрасен и удивителен, и (Ну говори же, говори, скажи хоть что-нибудь из того, о чем ты действительно думаешь! Ну сколько же можно-то! Ну чего ты вечно не то страдаешь, не то жидкого азота себе прямо в сердечную мышцу вколола!), и мир еще и удивительно жесток, да. По крайней мере, к Тсунаеши. Однажды они даже встречаются на кладбище у могилы Арии, и Юни стоит и смотрит на камень с именем настолько безучастно и скучающе, что Тсунаеши почти хочется придушить паршивку, но та замечает ее, снова растягивает свои губы в улыбку, такую же сухую и фальшивую, как, наверное, ее сердце, и уходит прочь, не оглядываясь. И кто бы только знал, чего стоит Тсунаеши не завалить ее прямо там. Потому что Тсунаеши, наверное, мазохистка, она притягивается (нет, нет, только чувствует притяжение) к девочке-могиле, с которой у нее лет тринадцать разницы и которая к совершеннолетию еще даже не приблизилась. Потому что Тсунаеши — двинутая идиотка, и целует она Юни впервые, когда та с головой до почти передоза обколотая героином после похищения, под капельницей и с совершенно отбитой реальностью, и Тсунаеши едет с ней в карете скорой помощи, и вдруг едва касается ее губ своими, даря этой принцесске первую в ее жизни нежность. И Юни разумеется, ничего не помнит. И разумеется, Реборн в ярости. И разумеется, стоит ли удивляться, что губы Юни холоднее льда? До Тсунаеши вот только теперь доходит, что все это время ее разбирала по частям влюбленность.