Девочка-могила

Нежность Тсунаеши сбивает ей дыхание, поселившись, свернувшись тягучим клубком внутри и где-то под ребрами. Фиолетово-розовым таким и пушистым. Тсунаеши смотрит на Юни, опьяневшую буквально от двух бокалов вина и засыпающую на диване в ее квартире, и ей страшно, ей правда страшно. Эта Юни почти живая, почти дышит не своим извечным жидким азотом, а воздухом тем же самым, что и все вокруг. Тсунаеши пугают ее собственные чувства, пугает эта ее нежность, пугает ее собственное почти непреодолимое желание закрыть девчонку в своих объятиях и ласково касаться ее волос, целовать лоб, виски и щеки. Когда Юни не выглядит такой ледяной, она милая, не то чтобы красивая, но хорошенькая, а еще пугает до дрожи в пальцах своей беззащитностью. Реборн смотрит на Тсунаеши предупреждающе, мол еще шаг, и голове твоей лететь с плеч быстро и стремительно, но Тсунаеши даже шагу сделать не может, только прикладывает пальцы к губам и хочет, отчаянно хочет Юни поцеловать. Как и всегда, в общем-то. Вместе с Реборном она выходит из комнаты, и они продолжают пить дальше, празднуя день рождения принцессы уже вдвоем, и вот бутылка красного полусладкого подходит к концу, а нежность внутри Тсунаеши все еще бьется, заворачивается и распрямляется едва-едва ниже сердца. Реборн смотрит на нее пронзительно, глядит, как она мучается и изводит себя, а потом… а потом никакого чуда не происходит. Он только хмурится сильнее и ругается еще, кажется, в сердцах. Тсунаеши больно. И Юни лежит на ее диване, прекрасная и недостижимая, почти живая, и это разбивает Тсунаеши сердце вдребезги, потому что она только лишь спит, а вовсе не ждет Тсунаеши. Юни снова наверняка холодная, ледяная. Она теряет подаренное ей красное тепло, с каждой секундой приближаясь к своему прежнему состоянию, и если Тсунаеши не сделает этого сейчас, то потом будет поздно, потом шаги будут вести прямиком в ад, а сейчас, пока Реборн отвернулся, пока она еще может, Тсунаеши получает хлесткий удар по щеке своими же волосами, но в остальном бесшумно крадется к гостиной, чувствуя, как надрывается от волнения сердце. И Тсунаеши целует ее. В голове шумит морской прибой, вьются где-то в высоте ледяные птицы, а обжигающие холодные губы на вкус соленые, а еще, как вино, терпкие и крышеносные. Тсунаеши касается губ принцессы практически едва-едва, вдыхая в нее всю приобретенную и накопленную за свою жизнь нежность, наверное, тоже терпкую, как лед, и соленую, как вино. Тсунаеши отстраняется, и Юни все еще спит. Маленькая и хрупкая, беззащитная и закованная в броню изо льда. Тсунаеши больше не видит в ней жизни сейчас, только куколку из фарфора, отчаянно дорогую ее сердцу. Ей хочется коснуться ее губ снова, снова и снова, но Юни вздрагивает, дергается, а потом подскакивает на диване, резко садится и выдирает себе горло ногтями, пытаясь выбраться из прожитого кошмара. Сердце Тсунаеши истирается в пыль, когда бешеные, влажные глаза Юни переводит на нее, и цвет полуночи, отчаяния и скорби, беззвездных ночей и усталости, попытки выжить и не сломаться, уже будучи сломанной, выбеливается до голубой скучающей вежливости стекла. Заметка: Юни не кричит из-за кошмара, но все-таки Тсунаеши отступает на пару шагов назад, а в комнату вплывает Реборн. Возможно, что-то в Тсунаеши просыпается мстительное и жалкое, когда она замечает, что на Реборна Юни смотрит настолько же холодно, насколько и на нее, но, на самом-то деле, Тсунаеши слишком больно для этого. Что, черт возьми, должно было произойти с этой девочкой-льдинкой, чтобы потом после кошмаров она расцарапывала себе горло и не кричала, потому что тогда ей не остается воздуха на дыхание? Что, черт возьми, должно было произойти? И почему Тсунаеши готова расплакаться прямо сейчас и здесь от колющей ее боли у сердца, так мерзко и скоро разогнавшей слепую нежность? И-за своей влюбленности Тсунаеши не может дышать, не может жить спокойно и вообще жить. Наверное, это ненормально, но сейчас она чувствует себя так, будто ее шею затягивает в петлю.