Девочка-могила

День рождения Юни проходит по всем правилам: без детей, зато взрослых без счета. Принцесска тянет губы в улыбку под шепот Мукуро, на секунду улыбка срывается, а потом восстанавливается, как запасной парашют, и Юни снова радостная и безопасная. Реборн щиплет за бедро и угрожает глазами, не пялься, дура, — мой хранитель, что хочу, то и делаю. Юни тоже ее, но об этом молчать, Тсунаеши отпивает вина и пытается завести разговор с Гаммой. Гамма тоже отводит взгляд от принцесски и пытается поддерживать разговор. Глаза обоих не здесь, и сами они тоже где-то рядом со смеющейся Юни. Изнутри обжигает терпким пламенем, ревет и мечет огненные копья. Попадает прямо в сердце. Тсунаеши дышит этим, а потом уходит в туалет и смазывает помаду, пытаясь напиться воды. На бокале следов, конечно, не осталось, зато на руке и на подбородке… Клоун в цирке имени себя, арлекино, шут, идиотка, идиотка, идиотка. Багровым покрывается салфетка, помада стирается окончательно и бледные тонкие губы в зеркале над ней смеются. Ударит, и разобьется, стеклянные осколки окажутся во рту отражения, и надо ли ей дышать серебряным стеклом, успокоиться бы, да только в груди ураган, болит живот и будто в самом деле наглоталась осколков. Не заплакать, господи, только бы не заплакать. Прямо здесь и сейчас в зеркале напротив пусть что угодно отражается, но ведь Реборн же убьет, Юни увидит, горькая, терпкая, как полынь, цветок без запаха, фарфор, пластмасса. Дверь за спиной Тсунаеши закрывается обманчиво тихо, и в зеркале отражается Юни гневящаяся и почти живая, спокойная, как паучиха, но грудь поднимается-опускается, поднимается-опускается, поднимется-… Простите, Савада-сан, я думала, вы в зале, что-то случилось? И глаза погасли, сердце пришло в норму, Юни привычно умерла для эмоций, подпустила в голос участие, да только глаза так холодными и остались. Паучиха, и Тсунаеши в ее паутине. Нет, ничего, спасибо за беспокойство. Зависть наглаживает изнутри, лижет кости, всасывается в вены и тянет, тянет, тянет. А у тебя, Юни, у тебя что-то случилось? — Нет, ничего, спасибо. Смотрят глаза в глаза, и Тсунаеши утопает в черноте, а принцесска, как будто ее где-то обронила. Савада-сан? — Юни? И принцесска прижалась к стенке, закрыла глаза и ждет, сердце Тсунаеши отстукивает такты, а Юни все такая же бездыханная, будто и правда не страшно, будто Тсунаеши и правда никуда не уйдет, а поцелует, как тогда на кухне, будто ей и правда важно, что о ней подумают. Ах, глупое сердце! Все не по настоящему, не взаправду, будто, кажется, чур меня чур. Тсунаеши целует. Зажимает суховатую нижнюю губу Юни своими губами и чуть тянет, проводит по ней кончиком языка, это всего лишь поцелуй, господи, да что мешает ей наконец расслабиться, прикусывает и снова оттягивает своей. А потом отворачивается, достает помаду из сумочки и поправляет макияж. Молча выходит. Дверь за ее спиной оглушительно щелкает замком, и в голове Тсунаеши с таким же щелчок что-то встает на место. Остаток вечера она улыбается, игнорирует Реборна и Юни, леденеет внутри, но руки теплые, дыхание в порядке и сердце, как будто застывшее в горле, бьется в ровном темпе, как и должно. Тсунаеши образцово выглядит, идеально не настоящая, и Реборн это, конечно, видит, и Юни наверняка с ее-то опытом, но вот в чем дело — важно ли ей. Важна ли вообще окружающим ее настоящесть? На прощание Юни вежливо благодарит за подарок, обнимает Реборна, (не) коснувшегося губами ее щеки, смотрит на Тсунаеши: Савада-сан? — глаза пустые, но Тсунаеши читает ее вдоль и поперек, по диагонали и кругами и то, что случилось сегодня — до встречи, Юни. Не должно повториться. Розовый блеск на губах — стойкий солдатик. Из воска, красителей, ароматизаторов, чего-то там еще, вот уж не важно. И это разъедает своей горечью лёд, будто кипяток масло, бросает в бездну и ломает кости, высасывает радость из жизни и жизнь. Суховатые губы Юни и запах Мукуро. Не забудь, Тсунаеши. Запах Мукуро не забудь.