Девочка-могила

Под пальцами шуршат желтые страницы, когда в уши врывается перестук каблуков, нос чешется от аллергии, но под всем под этим высохшее сердце Тсунаеши, дурацкий и бессмысленный комок, ничтожество, и сердце ему одно название. Кровь не струится по венам, не течет, не катится, загустела, застыла, высохла. Чешутся глаза, а перестуком оказывается Юни. Юни? — Савада-сан. — что-то случилось? — я посижу с вами? — присаживайся, конечно, — простите за беспокойство. А пришла принцесска, и внутри подкралась весна. Лги себе чаще, Тсунаеши, лги, что уже не, да только вот еще и будто бы навсегда. Поток заструится от сердца и по артериям добежит до легких, а потом не по анатомии в уши, череп и легкие, подкармливать скелеты бабочек внутри, чтобы ожили и покрылись пыльцой, а Тсунаеши опять хотела умереть, пожалуйста, только не снова, только не по кругу опять, она не пламя же и не паук, сбежит мотылек, улетит, умрет первый, все, что угодно, но только, пожалуйста, не опять. В голове набатом, и шум в ушах, в животе потеплело и запорхали крылатые, перебудили чертей, демонов, гномов, кого себе Тсунаеши только не придумывала — всех оживили, паршивки. И Тсунаеши смотрит на Юни и видит не запах Мукуро, не сухие губы, а Юни. По умолчанию (не) живую, зато обычную и почти родную. Принцесска кривит в улыбке губы, и от этого привычно сводит живот. И бьет в сердце. Откуда она такая, господи? Ну за что? Савада-сан, я… это не имеет значения, простите — я собираюсь сходить за чаем, принести тебе что-нибудь? — если только что-нибудь смертельное, спасибо, а потом отрепетировано смеется, будто пошутила, и в общем-то не смешно, только Тсунаеши вспоминает, что они в библиотеке. Что можно пробраться холодными пальцами под футболку, горячо целовать и ласкать принцесску под юбкой, прижать к стене, а после того, как задохнется, не отпускать, пока не переведет дыхание. Что ледяная кожа оставит ожоги, под коленками будет мокро, ножки задрожат и ослабнут, и Юни будет висеть на ней целиком в ее власти. Тсунаеши смотрит на Юни, а на Юни закрытое платье. Я принесу чай — конечно, Савада-сан, простите за беспокойство, спасибо — пожалуйста, обращайся Остановилось сердце, сбилось дыхание, зрачки на максимум, Тсунаеши заваривает чай и возвращается обратно. Ставит поднос на столик, вкладывает закладку в книгу и смотрит на Юни. Юни на что-то не решается, а потом встает, протягивает ей руку и ведет между шкафов по лабиринту, где никто не найдет. Упирается лопатками прямо в стенку, кладет руку Тсунаеши себе на талию, а потом тихо просит: Савада-сан. Не забудь Тсунаеши, не забудь Тсунаеши, забудь. Наклони голову и коснись своим лбом ее лба и держись, а потом… А потом Тсунаеши тонет в глазах Юни и, когда целует, ее целуют в ответ. Это не похоже на то, что она себе представляла, Юни делает это не впервые, еще она тихая, еле дышит, они не стукаются носами, да и рука Тсунаеши не за тканью ее трусов. Только это не мешает фейерверку внутри взрываться, оглушать ее с другой стороны черепа, отстукивать азбукой Морзе дыши, дыши, дыши. Души. Тсунаеши оглаживает ее грудь, лижет губы, покусывает, кусает, тянет, а потом Юни ударяется головой о стенку, звенит в голове Тсунаеши, и вот ее рука на груди принцесски сжимает, гладит вокруг, возвращается, опускается, поднимается, а потом пальцы все-таки под влажным бельем, и наступает наконец тишина. Юни дышит чаще, и вдруг затихает тоже, выгибается, смотрит прямо в глаза, и Тсунаеши сцеловывает ее вдох. Коленки не подгибаются, Юни твердо стоит на ногах, не падает, не сжимается, не испугана. Тсунаеши вздыхает — что же она наделала, но: надеюсь, чай не остыл, Савада-сан, вы ведь старались, звучит издевкой, но она кивает и глядит прямо в Юни — идем, Юни отряхивает юбку, осматривается в поисках пятен и, не увидев, бесшумно скользит вперед. Смерть разбивает трепетно оттаявшее сердце, и Тсунаеши себя ненавидит. С самого первого поцелуя это просто игра. Только она не играет. Чай остыл, гадкий, терпкий, гадость. Юни с улыбкой просит еще.