Девочка-могила

Как, наверное, и Богу, Юни известны все ее слабости. Поцеловать здесь, погладить там, ущипнуть, лизнуть, подуть, прижаться, коснуться, провести кончиками пальцев. Тсунаеши за время проведенное с Юни даже близко не подошла к тому же виртуозному мастерству, каким владела ангел. Тсунаеши могла доставить ей удовольствие, довести до оргазма, но все это было сущей мелочью в сравнении с тем, что делала Юни. И в какой-то мере Тсунаеши даже чувствовала разочарование. В ее мечтах они жили у нее, ласкали друг друга, целовались под злобными взглядами Реборна. Стали влюбленными подругами, знающими все секреты, половинками одного целого. В других мечтах, Юни робко ответила ей взаимностью, и Тсунаеши научила бы ее всему, что знала сама, поднесла удовольствие с тонкой улыбкой, раскрыла бы ее сексуальность, вытащила бы из угловатой девчонки женственность и округлую негу. Ей бы Юни подарила первый стон, вздохи наслаждения, первый раз. Вообще это, конечно, смесь романов и порнухи, и ничего бы у Тсунаеши с этой ледышкой не получилось толкового, только сердцу не прикажешь. Эта Юни была не ее. Порой Тсунаеши казалось, что она была счастливее, когда впервые сорвала поцелуй Юни в героиновом передозе. Тогда еще не родилось столько иллюзий по поводу их совместного будущего. Юни умирала, Тсунаеши играла в Бога, и никакого Бьякурана сверху. Потом Тсунаеши переводит взгляд на Юни, вглядывается в родинку на щеке, на появившуюся на днях татуировку, и, если бы не умирала где-то за стеной ее Семья, Тсунаеши чувствовала бы себя прекрасно. Ее любовь лежит на краю кровати, покачивает ногой, и ее волосы опять в полном беспорядке. Домашняя, теплая, мягкая. И им не нужно куда-то бежать, от кого-то прятаться. Кормят, выполняют все их прихоти, разрешают гулять по искусственному парку с макетом церкви. Почти как если бы кто-то отрезал свободу из их жизни, но это ничего, это пройдет. Юни щекочет, а потом целует ее, будто пытается съесть. Тсунаеши такое под настроение, но сейчас в самый раз, идеально. Она подается навстречу, ласкает, гладит, а потом опять голые и держатся друг за друга, вжимаются, не отпускают, и долго лежат мокрые, горячие, потные, лениво целуются, и Тсунаеши гладит лицо Юни: лоб, скулы, челюсть. Шепчет о своей любви. Юни тоже что-то шепчет, довольная, сытая. Улыбается глазами, губами, и тело ее все тоже как будто улыбается. Юни, Юни, Юни. И если есть ангелы, господи, сделай ее одних из них. Она заслужила, а Тсунаеши как-нибудь переживет, не впервой, а потом традиционное: защити, сбереги, обмани смерть. А после что-то образное для девы Марии, аминь, исполнись, пожалуйста, ну пожалуйста, ну хоть раз. А потом Юни, демоница, опять начинает приставать, и Тсунаеши отдаёт ей всю себя, все, что выскребла изнутри: любовь, сердце, руку, выйдешь за меня, Юни? — когда-нибудь никогда — в белом платье, с кружевной фатой… ты хочешь венец или тиару? — хочу, чтобы ты замолчала — ну так заткни меня чем-нибудь. И Юни прижимается к ее губам своими. Вокруг волосы, ойканье, отдавила, а ну встань немедленно, обстригу эти патлы — они красивые, тебе идет — мешаются. В голове спокойно, в груди спокойно, сердце пошаливает, но это ничего, переживем, прорвемся, только бы Юни была рядом с Тсунаеши. Без нее жизнь — не жизнь, смерть — не смерть и бог какой-то не настоящий, если уж решить, что он и правда есть. Я люблю тебя, Юни, будь моей женой, моим ангелом хранителем и богом, будь моей на веки вечные, в этой жизни и после смерти, я люблю тебя, я люблю тебя, Юни, я так люблю тебя — немедленно вставай с пола, ты же простудишься, глупая, встань и хватит протягивать мне эту бумажку. Собралась гирлянду клеить — клей, а не ерундой занимайся. И отворачивается. Остановись мгновение! Остановилось. Остановилось насовсем, замерло, как глупое эгоистичное сердце. За окном умирала семья, а здесь как будто ничего и не случилось.