Девочка-могила

Савада-сан, вы очнулись, она очнулась, позовите врача! Неподвижный язык во рту, туман в голове и в ушах болезненный гул. Глаза запорошило пылью. Юни? — Савада-сан! Ее живая девочка, не спрятавшаяся за панцирем, дышащая, нервничающая, громкая, неужели все-таки умерла? Это и есть ангел, да? А теперь счастье навсегда и ответы на поцелуи? Господи, стоило только умереть! Подал бы знак раньше, старый дурак, и она бы тотчас, она бы сразу. Мы так волновались за вас, Савада-сан, слава Богу, что вы очнулись, с вами теперь все будет хорошо! Милая громкая девочка, обнять бы, прижать к себе, но Тсунаеши так плохо, что она опять отключается. Потом снова проблеск света. Ее рука в чьей-то руке. Солнечно, тепло, слишком ярко — не поднять век. А когда проснется, Юни улыбается, оглядывается и касается уголка губ своими теплыми губами. И это как будто происходит не в этой реальности, но Тсунаеши боится заснуть, потому что счастье, лениво копошащееся под ребрами — вот уж точно бабочки в животе, улетит, и его не достанешь. Она ни на секунду не отводит глаз, только моргает, когда все расплывается в тумане, а когда расплывается в тумане Юни, улыбается до следующего кадра. Кадры сменяются, а Юни такая же яркая и человечная. Розовые щеки, губы, веки, пальчики и локти. Как настоящая девочка, ох, Ло, что же Тсунаеши теперь делать, Ло. Ло. Под сердцем расплывается марево, ангельская пыль спасла от смерти. Ангел-хранитель, лучик света, солнышко. Солнышко встает и пытается куда-то уйти. Не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй — Савада-сан. Тсунаеши ненавидит свою фамилию, почему такая долгая, безжизненная, сухая, почему не Тсунаеши, но Юни лучше знать, ее белокрылому ангелу, срывающему редкие поцелуи. Пусть все будет хорошо, господи, если ты есть там, не навреди, оставь, я столько пережила, господи, ну пожалуйста, умоляю тебя, на колени бы встала, если б могла, ну скажи ему, дева мария, сбереги, защити, аминь, только пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Ангел смеется колокольчиками, окна палаты выходят на церковь, и Тсунаеши умоляет простить ей грехи и сама себя почти прощает, нарушая одну и ту же заповедь ежедневно. Но куда сбежать, когда Юни снится ей, когда она всегда рядом, ухаживает, обнимает, ласкает, лелеет и укрывает от смерти своей заботой. Юни, а где Реборн? — А разве он нужен нам, Савада-сан? И снова лучиками собственного света согревает Тсунаеши сердце, обнимает, целует, смеется, да только что-то не так. Забудь, Тсунаеши, вот оно счастье, выдыхает под ладонями, зрачки, как звезды, что же ты привязалась-то, ну. Забудь. И Тсунаеши откладывает, откладывает, откладывает, зачем спрашивать, когда слова не нужны, когда счастье, как мыльные пузыри, радуга в шарике на ладони. Лопнет. Юни, где я? — Здесь, Савада-сан, со мной. Вам плохо? — Где я, Юни? Ответь сейчас же! — А я ничего вам не расскажу, Савада-сан. И показывает язык, чертовка. А Тсунаеши любит ее, любит, любит, только встать бы, ожить и тогда точно все, но колени дрожат, ноги не слушаются, руки тяжелые, а голова легкая, как воздушный шар. Юни красивая. Приходит в летних платьицах, плечики открытые, юбки короткие. Розовые коленки, розовые пальчики, желтые босоножечки. Ах, девочка-девочка, ангел, душенька, Ло, Ло, Ло. Милая, родная, любимая. Туман спадает медленно. Тсунаеши капризничает. Она не хочет бульон, который сварила ангел, не хочет груши, апельсины, бананы. И панкейки она тоже не хочет. И кашу, которую приготовила специально для нее Юни. И это не потому что Юни от нее не отходит ни на шаг. Просто Юни никогда не умела готовить. Юни, почему я здесь? Что случилось, Юни? Почему туман в голове? Почему я не чувствую ничего? Юни, ответь мне хоть что-нибудь! — А я люблю вас, Савада-сан, знаете? Девочка моя, девочка. Я тоже, тоже, тоже. Ах, мой ангел! Тсунаеши сопротивляется. Отчаянно вспоминает все до этой палаты, до этого своего ангела смерти. А потом вспоминает. Что же ты сделала, Юни! Зачем ты это сделала? — Кое-кто хочет поговорить с вами, Савада-сан. Лучше бы не вспоминала.