Лекарство от ненависти

наши дни

      Уже почти обед. Домой совсем не хочется. Лежу, натянув одеяло до подбородка, и вслушиваюсь в барабанящий по подоконнику дождь. Марк что-то печатает на компьютере, я вижу спинку его кресла и уголок монитора. Он уже видел, что я не сплю, когда ходил за чаем, но ничего не сказал, просто дал ещё немного времени прийти в себя.       Шевелюсь и морщусь, шиплю от того, как дёргает щёку. Откидываю одеяло и сажусь. Марк неспеша допечатывает, закрывает все открытые на мониторе окна и встаёт из-за стола. Подходит, едва касается щеки.       — Болит? — зачем-то спрашивает он, хотя наверняка и так знает. Киваю в ответ, говорить не хочется.       Марк снова мажет все кровоподтёки мазью, потом протягивает какой-то пакет. С удивлением обнаруживаю в нём свои вещи. Значит, вчера всё-таки ходил ко мне домой. Просыпается любопытство, так и хочется узнать, как всё было.       Одеваюсь с осторожностью, не хочется замарать всё лекарством. Марк разогревает макароны с котлетой, заваривает чай, делает тосты. Сам не ест, сидит рядом и ждёт. Ем быстро, потому что реально очень голоден. Даже добавки попросить хочется, но не решаюсь.       В прихожей висит моя куртка, он даже второй кроссовок умудрился притащить. Марк со мной не идёт, всучивает зонт и молча закрывает за мной дверь.       Я не иду сразу домой, ещё не готов. Вместо этого, нащупав в кармане куртки смятую сотку, иду к киоску за три квартала от дома, где школьникам всегда без проблем продают сигареты. После первой за двое суток затяжки кружится голова, даже немного подташнивает. Прислоняюсь к дереву, пережидая лёгкое опьянение. Ещё пара вдохов, и я уже чувствую себя нормальным человеком.       Дома никого нет. Видимо, снова укатили развлекаться. Мне же легче. Иду в ванную и рассматриваю себя в зеркало. Щека покраснела и опухла, под кожей видно несколько лопнувших сосудов. Опухлость спадёт в течение пары дней, а вот это пятно из красной паутинки останется со мной навсегда. Словно клеймо пожизненного раба. Накатывают злость и ощущение абсолютного бессилия. В который раз сдерживаю слёзы. Спасибо, мама, за подарок. Не верю в жизненные бумеранги и в то, что добро и зло всегда возвращаются, но сейчас как никогда мысленно желаю, чтобы всё это вернулось ей в стократном размере.        Заваливаюсь на кровать и снова засыпаю. Мне снится, что я сижу в стоматологическом кресле, смотрю на врача, который подготавливает инструменты, и вдруг приходит чёткое осознание, что мне надо вырвать все зубы. Я подскакиваю к зеркалу, шарю во рту руками, дёргаю клыки, потом все остальные, и так до тех пор, пока в ладони не остаётся целая горка зубов. Врач качает головой и говорит: «Как же я тебе их обратно буду вставлять?». Просыпаюсь в холодном поту, тут же проверяю рот, всё ли на месте. Вроде понимаю, что это всего лишь сон, хоть и жутко реалистичный, но всё равно то и дело провожу по ним языком.       Иду на кухню, и в этот момент семейство возвращается. Мать замирает на пороге, увидев меня, нервно переглядывается с отцом. Ничего не говорят, даже маленькая дрянь молчит. Раздеваются, а сами косятся так настороженно. Не могу описать, насколько офигительное чувство удовлетворения испытал, когда мать стянула шейный платок и показательно оголила шею, покрытую характерными синяками. Всё бы отдал за то, чтобы самолично наблюдать за тем, как они на ней появились. И ведь он мог бы легко обойтись без следов, но захотел вот так, чтобы каждый день напоминало о его уроке.       В такие моменты у меня появляется нереально ощущение, что я хоть чуточку, но могу им управлять. Это, конечно, совсем не уравнивает нас, но хотя бы позволяет не чувствовать себя таким дерьмом.       Наливаю себе чай, в наглую беру из холодильника колбасу — мать молчит. Делаю полную тарелку бутербродов и уношу всё это добро в комнату — мать брезгливо морщится, но молчит. Это совсем не так, как было тогда, после Кубка по танцам. Меня всё ещё ненавидят, возможно даже в несколько раз сильнее, чем раньше, но теперь, я уверен, никто не посмеет и слова против сказать, и тем более тронуть.       Я и не сомневался, что Марк не оставит это просто так. Он словно старший брат, который всегда приходит в школу разбираться с хулиганами, обидевшими его младшенького, и всем прописывает персональные оплеухи. Правда, с его извращённым мозгом эти оплеухи превращаются во что-то по-настоящему страшное. Впервые я осознал это после выписки, когда увидел в местной газете, что Марина попала в больницу. Какой-то псих подкараулил её вечером в парке, превратил красивое личико в фарш и скрылся. Сам момент нападения попал на камеру видеонаблюдения ближайшей аптеки, но преступника — мужчину среднего роста в черной куртке и с натянутым на голову глубоким капюшоном — так и не нашли. Он вышел из поля зрения той самой камеры и словно испарился, умудрившись прошмыгнуть мимо всех возможных камер в том квартале. Следователь потом сказал, что, судя по характеру травм, отсутствию других повреждений и уверенным чётким действиям, это нападение на фоне ревности. Причин не согласиться не было — ухажёров, с которыми так или иначе встречалась девушка, набралось бы на целую футбольную команду. Правда, была одна деталь, которая лично для меня была сродни оставленной на месте преступления визитке. Неизвестный после избиения достал из сумочки её телефон — тот самый — и, пользуясь тем, что жертва в отключке, весь запихнул его девушке в глотку.       Тогда этот факт меня дико напугал. Я и без того знал, что у Марка не все дома, но это уже не просто развлечение на школьном дворе, это уголовщина. И каким-то образом привлечь внимание такого субъекта к своей жизни значило рано или поздно стать очередной его жертвой. Но потом понял, что мне-то как раз и не стоит его бояться. Чтобы кто-то хоть раз в жизни вот так заступился за меня даже из-за малюсенькой мелочи? Да никогда. Эта мысль, признаться, грела. Ну чисто по-человечески, приятно же знать, что кто-то готов тебя оберегать? Сначала я отгонял её как мог, потому что — ну реально, сам дурак, так тупо повёлся на красивую мордашку. Всех неугодных теперь калечить? А потом уже успокоился, принял её как родную, ещё и злорадствовал мысленно, когда слышал, что былую красоту Марине вернуть не удалось. Она это заслужила. Не знаю, как это называется, может быть, после аварии у меня и самого мозги стали набекрень, или это что-то типа Стокгольмского синдрома, но несмотря на то, что я ненавижу Марка больше всего на свете, всё же с ним чувствую себя в безопасности. Знаю, что у меня нет выбора, что он не отпустит. Он жёстко контролирует всю мою жизнь, но так даже спокойнее. Мне проще смириться и принять, тем более всё, что он делает — делает мне на пользу. Заставляет двигаться, жить дальше. Даже Ромка никогда так обо мне не заботился. Парадокс. Мой персональный кошмар является моим же ангелом-хранителем. Хотя он скорее каратель, чем хранитель.       Антон зло зыркает со своего второго яруса, что-то громко печатает на ноуте, и я буквально могу услышать уходящее в сеть километровое матерное нытьё. Родители со мной не разговаривают, и это просто восхитительно. Мне хочется выйти и демонстративно делать на их глазах всё то, что раньше было запрещено. Не то унизить ещё больше, не то спровоцировать новый конфликт. Открывшаяся способность так сильно их ненавидеть пугает. Раньше были злость и обида, желание, чтобы они исчезли из моей жизни, куда угодно, просто не рядом со мной. Сейчас же это трансформировалось в желание их уничтожить, по крупицам разобрать, всех троих. Это совсем другая ненависть, не такая как к Марку, она появляется мгновенно и на некоторое время даже мешает дышать. Кажется, дай мне сейчас нож или пистолет, убью не задумываясь. Это состояние накатывает волнами, и с каждым разом возникающие в голове картинки расправы всё красочнее. Накрываюсь подушкой и пытаюсь поскорее уснуть, чтобы перестать фантазировать, потому что это ненормально. Я же не псих, в конце концов.       На следующий день прихожу в школу весь на взводе, никак не могу перестать злиться, уже даже причины этого состояния найти не могу. Может быть, я слишком долго терпел? Я просто устал. Чувствую такое дикое опустошение, что даже собственные мысли воспринимаются как посторонний шум. На уроках слушаю вполуха, записываю материал через раз, и мне плевать, что я не выполнил домашку ни по одному предмету. Учителя словно чувствуют, ни разу не вызывают к доске и не проверяют тетрадей. Одна девчонка, раздающая листочки с результатами контрольной, случайно задевает меня рукой, и тут же неосознанно трёт ладошку о кофту, словно от грязи. Поняв, что сделала, она глянула на меня испуганно, развернулась и быстренько ушла в другой ряд. Что за реакция такая, дура? Я что, СПИДом болею? Две другие девчонки, сидящие через парту от меня, поймав мой взгляд, тоже отвернулись и о чём-то зашушукались. Сижу один на последней парте, смотрю на разношёрстные макушки и понимаю, что за две недели, что отучился с этими ребятами, не запомнил имени ни одного из них. Даже лица их были мне незнакомы, слишком уж все изменились за год, который я отсутствовал. Зато вот они, кажется, хорошо осведомлены о том, кто я такой и чем отличился за последние три года. Взгляды их заинтересованные, осторожные, сочувствующие, и даже откровенно брезгливые. Сегодня это особенно заметно. Ещё бы, притащился в школу с такой красноречивой рожей, естественно им любопытно.       Как я смогу существовать с ними ещё два года? Мне не нужны новые знакомые, да и вряд ли у нас когда-нибудь появятся общие темы для разговоров. Бывшие одноклассники тоже не спешат возобновлять общение. Я что теперь изгой? Только потому, что меня машина переехала? Лицемерные ублюдки. Вы все тоже когда-нибудь сдохнете.       С трудом досиживаю урок и сбегаю. Не могу там больше находиться, мне нужно срочно на воздух. Иду к сараю за школой, куда все ходят курить, и приканчиваю последние две сигареты. Не хочу туда возвращаться, меня просто наизнанку выворачивает, как только представляю, что снова придётся сидеть среди кучки тупых малолеток. Мне здесь больше ловить нечего, поэтому с чистой совестью иду домой.       Дома чувствую себя уже совсем не так, как вчера. Стены давят, от запахов тошнит, а от вида родной семейки просто хочется развернуться и сбежать. Мне настолько всё осточертело, что я готов сесть в первый попавшийся поезд и уехать куда угодно, лишь бы подальше от всей этой мерзости.       Скидываю рюкзак и сажусь на кровать прямо так, в уличной одежде. Хочется не то заплакать, не то кого-нибудь ударить. Беру подушку, утыкаюсь в неё лицом и со всей дури ору. Легче не становится, внутри копится омерзительное ощущение бессилия.       — Совсем ёбнулся.       С верхнего яруса сползает Антон и, боязливо косясь, выскальзывает из комнаты.       В этом мире вообще существует место для меня?       В кармане вибрирует мобильник. Читаю на автомате. Смс-ка от Марка.       «Где ты?»       Не хочу отвечать. Пусть я потом нехило отхвачу за это, но сейчас просто не в состоянии с кем-то разговаривать, даже и сообщениями.       Лежу и отсчитывают секунды. Если просто подождать, должно стать легче. Я ведь это уже проходил, я знаю. Почему же тогда так сложно сделать хотя бы один вдох? Кажется, что лёгкие просто не способны принимать воздух. Как я делал это раньше?       В дверь звонят, слышу приглушённые голоса. Через полминуты кто-то заходит в комнату. Мне даже глаза лень скосить, чтобы посмотреть. Да и кто ещё это может быть?       Он подходит и садится на край кровати, внимательно смотрит на меня. Глаза привычного жёлтого цвета, значит, он не злится.       — Почему не был в школе?       — Я был. — Ну был же. Хоть и не до конца.       — Почему ушёл раньше?       — Захотел.       Выражение его лица меняется, становится более сосредоточенным. Ну вот только этого не хватало, он ведь не постесняется родителей, прямо здесь начнёт «воспитывать». Лучше всё сразу прояснить. Он же всё равно узнает правду, клещами вытянет. И это я сейчас не образно выражаюсь.       — Просто не мог там больше сидеть, ясно? Меня тошнит от них от всех. Я их всех ненавижу. Взорвать всех вместе хочется, не представляешь как.       — Разве это проблема?       Ну нет, не стоило и пытаться объяснить. Просто уйди, оставь меня в покое. Нет у меня ни сил, ни желания что-то объяснять.       — Переключись на что-то другое.       — На что? — спрашиваю уже просто так, чтобы не молчать, не надеясь на конструктивный диалог.       — На меня. Просто ненавидь меня сильнее, чем всех их. Тогда для них ненависти не останется. Не сложно же.       У меня вырывается истерический смешок. Кто-то ещё сомневается, что он полный псих?       — Ну и зачем? Нравится держать рядом человека, который так к тебе относится? Ты от этого кайф ловишь?       — Кайф я ловлю совсем от другого, тебе об этом известно. Да и всё это рано или поздно закончится, а с ними тебе придётся налаживать контакт, хочешь ты этого или нет. Всегда прятаться не получится.       — А я думал, что это на всю жизнь, — сарказм так и прёт, не могу сдержаться.       Боже, заткнись, просто заткнись. Ты хоть понимаешь, что несёшь?       Он качает головой.       — Это не для нас, — и без всякого перехода: — Больше не пропускай. Понял?       Я только закрываю глаза, пусть расценивает как хочет.       Ночью не сплю. Сна ни в одном глазу, не могу перестать рефлексировать на тему своей жизни и её смысла. Снова и снова прокручиваю в голове десятки вопросов, на которые всё равно нет ответа. Я словно зомби. Живу без цели, просыпаюсь утром только для того, чтобы прожить ещё один бесконечно бессмысленный день и опять вернуться в кровать. И всё по-новой. Если я умру, хоть кто-то будет помнить обо мне на следующий день?       Утром стою напротив школы и не могу найти в себе силы зайти. Я не собираюсь бросать школу или систематически прогуливать, но именно сегодня не могу туда пойти. Ощущение, словно, если я ступлю за забор, нечто высосет из меня душу. Завтра приду обязательно, но сегодня — извините, нет.       Иду в ближайший торговый центр, потому что на улице снова дождь, и бесцельно брожу по этажам до конца уроков.       Вчерашнюю ошибку я усвоил, поэтому сегодня возвращаюсь к школе за пятнадцать минут до окончания последнего урока. Правда, кое-что я всё же не рассчитал.       Марк уже ждёт у ворот, и нет никакого способа пробраться внутрь, не пройдя мимо. Он стоит лицом ко мне, и, я уверен, наверняка увидел меня гораздо раньше, чем я его. Отбросить зажжённую сигарету я уже, естественно, не успеваю.       Я крупно попал.       Марк отрывается от забора и приближается. На меня не смотрит, проходит мимо и бросает спокойное и чёткое «Пойдём». Но глаза выдают. Он взбешён. И мне совсем не хочется оставаться с таким Марком наедине.       В панике прикидываю, в какую сторону бежать, но он словно читает мысли, до боли хватает за предплечье и рывком тащит за собой. Хочу вывернуться, но второй рукой он фиксирует мою шею так, что меня охватывает адская боль. Ноги подгибаются, желание сбежать испаряется, я даже контролировать себя не могу. Семеню за ним, словно безвольная кукла, а разум бьётся в истерике, предчувствуя такую вселенскую задницу, которой я ещё не видел в его исполнении. И это будет не очередной эксперимент или развлечение, это будет расправа.       Вталкивает меня в квартиру, и я падаю, чувствуя слабость из-за резкого прилива крови ко всем конечностям. Пытаюсь подняться, но Марк просто берёт меня за шкирку и втаскивает в свою комнату. Сдергивает рюкзак так, что ремни больно проезжаются по рукам, потом сдёргивает куртку. А из меня словно все кости вынули, конечности не слушаются.       Не могу дать ему к себе прикоснуться. Не сейчас. Пожалуйста, только не сегодня. Я просто умру, если он снова это сделает.       — Отвали! — звучит жалко, и, кажется, он даже не слышит, продолжает остервенело срывать с меня одежду. По ещё свежим ранам это как наждачкой по коже.       — Марк! — почти кричу, изо всех сил отталкивая его от себя. — Не трогай меня!       Он замирает. Не верит в то, что я действительно сопротивляюсь. Смотрит на меня, и его зрачки расширены так, словно он обдолбался в хлам. Выражение лица жёсткое, каменное, и, боже, это значит, что он меня сейчас просто пополам разорвёт.       — Вот, значит, как, — произносит обманчиво спокойным голосом.       Срываюсь с места и бегу в коридор, но он ловит меня на полпути за лодыжку, и я падаю, едва не разбивая нос об пол. Второй ногой изо всех сил пинаю его в лицо, угодив куда-то в ухо, но всё же получаю свободу. Это даже не паника, это дикий ужас. Уже не думаю, просто на инстинктах слепо несусь на кухню, а в голове бьётся одна единственная мысль.       Он убьёт меня.       Убьётубьётубьёт.       Он снова ловит, и на этот раз я всё же ударяюсь башкой об угол шкафа. Из глаз летят искры, пихаюсь и лягаюсь, мне уже всё равно, я просто хочу вырваться и сбежать отсюда.       — Руки! — зло шипит Марк, и от этих живых настоящих эмоций так жутко, что всё внутри леденеет.       Под руку попадается какая-то фигурка с кухонного стола, я изо всех сил ударяю ею ему по голове. Хватка слабеет, но всего на мгновение. Я даже оттолкнуть его не успеваю, он резко швыряет меня на стол, лицом вниз, и тут же наваливается всей массой, так что воздух вышибает. Как у него в руке оказывается нож я не вижу. Зато вижу, как он придавливает мою кисть к деревянной поверхности и со всей дури всаживает в неё нож.        Кажется, от боли я даже ненадолго теряю сознание. Но реальность возвращается не менее сильной болью в заднице. Такое ощущение, что у меня там не член орудует, а как минимум фонарный столб. Меня словно на части разрывает, но я даже кричать не могу, только выть охрипшим голосом и пытаться не двигаться вместе с елозившим по мне Марком, чтобы ещё сильнее не тревожить руку, которая и без того горит огнём. От бесконечной пытки тошнит, перед глазами всё плывёт, пока в какой-то момент он не замедляется. Уже не долбит как сумасшедший, утыкается носом мне в волосы и двигается медленно, с оттягом. Замирает, шумно и горячо выдыхая в затылок. Переводит дыхание, одной рукой придавливает онемевшую от боли ладонь к столешнице, заставляя глухо застонать, второй быстро вытаскивает нож.       Потом просто отстраняется, тяжело дыша. А мне почему-то думается, что он проделал во мне такую дыру, что, если я попытаюсь встать, то у меня все органы на пол вывалятся. Двигаться больно, током простреливает от кончиков пальцев до плеча, но я всё равно, хныча, подтягиваю руку к груди.       Зад адски ноет, конечности отказываются слушаться. Я просто лежу, как кукла, из которой вынули батарейки. Он склоняется надо мной, чувствую губы, движущиеся вдоль позвоночника. Вздрагиваю, когда тёплая ладонь ложится на поясницу, скользит между ягодиц.       — Не трогай, мразь! — звучит жалко, особенно после того, как он уже трахнул меня, но молчать не могу.       — Тш-ш… — слышу у самого уха. Пальцами он подхватывает вытекающую из меня сперму и аккуратно впихивает её обратно. Скулю не столько от боли, сколько от унижения. Лучшего доказательства, что я его сучка, и не требуется.       Когда он отходит, я просто соскальзываю на пол и забиваюсь под стол. Я правда когда-то думал, что это чудовище можно не бояться? Поздравляю, Марк. Ты всё же добился того, чтобы стать худшим, что было в моей жизни. Ничего ужаснее просто не существует.       Он облокачивается на подоконник. Я вижу, как он неспеша застегивает джинсы, а его пальцы перепачканы в моей крови. Отрывается от окна и уходит из кухни, а меня начинает колотить от злости, боли и обиды. Он хоть понимает, что натворил? Осознаёт вообще, что я тоже живой человек, а не игрушка? Мало того, что я и так весь изломан? Нужно добить? Только не сразу, а дать ещё немного помучиться. Чтобы понаблюдать, вдоволь насладиться чужой агонией. Больной ублюдок. Сколько ещё тебе нужно крови?       Слышу, как в ванной шумит вода, и понимаю, что если сию секунду не сбегу, то не выберусь из этого дерьма никогда. Засосёт меня в своё болото и даже глазом не моргнёт.       Поясницу ломит, болит каждая мышца, каждая клеточка. Но, сцепив зубы, натягиваю болтающиеся на щиколотках брюки и медленно, держась за стену, ползу к выходу. Аккуратно открываю замок, но он всё равно щёлкает на всю квартиру. Сердце уходит в пятки, мне даже чудится за спиной топот и зловонное дыхание. Но это всего лишь воображение. Обуваюсь в первые попавшиеся кроссовки, надеваю какую-то куртку и выхожу на лестничную площадку.       Немногочисленные прохожие обходят, подозрительно оборачиваясь на мальчишку, ковыляющего по улице всего в крови. Сильнее кутаюсь в куртку, пряча ноющую руку в рукаве и прижимая её к груди. Пытаюсь идти как можно осторожнее, чтобы позвоночник не простреливало каждый раз так, словно по нему раскалённой кочергой прошлись.       Не могу заставить себя не оборачиваться каждые десять секунд, мне всё время кажется, что он у меня за спиной, ещё мгновение — и снова схватит и утащит в свою берлогу, и тогда меня уже больше никто и никогда не увидит. Потому и замечаю его, выбегающего из-за угла и озирающегося по сторонам.       Он тоже замечает меня сразу, хоть и находится на другой стороне улицы. Припускаю вперёд, даже боль отступает на второй план. Хоть и понимаю, что ему ничего не стоит догнать меня, это дело каких-то тридцати секунд, но сейчас главное скрыться, иначе — всё по кругу.       Раздающиеся за спиной звуки мне слишком знакомы. Поначалу я слышал их каждый раз, как только закрывал глаза. Визг тормозов. Глухой удар. Крики людей.       Тело цепенеет. Это не могло случиться со мной снова. Не могло же?       Опускаю взгляд вниз, осматриваю себя. Нет, я всё так же стою на ногах посреди тротуара. И мне бы обрадоваться, но оцепенение не отпускает. Я оборачиваюсь, вижу собирающуюся толпу на перекрёстке. А вот Марка нигде нет.       Мне совсем не хочется идти туда, в эту толпу, мне совсем не обязательно это видеть. Но я иду. Ноги дрожат, всё внутри пульсирует, в голове полная неразбериха.       Сцепив зубы, проталкиваюсь сквозь причитающих людей, и вижу его. Неподвижного, с устремлёнными в небо глазами. Из носа и ушей стекают красные струйки, а взгляд абсолютно пустой. Не такой, как когда он сидит и наблюдает за тобой без малейших эмоций. Он просто неживой.       Женщины рядом переговариваются вполголоса, обсуждая то, какими безбашенными сейчас стали подростки и какие на дорогах появились лихачи. Дедок рядом им поддакивает, говоря, что в его молодости такого не было. Все жили по закону и по совести. Развалили страну, сволочи! Молодая девушка успокаивает плачущую дочку, приговаривая, что всё хорошо, это просто игра такая, дядя просто запнулся и поранился. Сейчас приедет дядя доктор и его вылечит. Ещё один пацан, младшеклассник, снимает всё на телефон. Как всё безумно знакомо. Аж до тошноты.       А я стою и смотрю на него, подмечая, что его грудь совсем не двигается. Он не дышит, и лицо такое же пустое, как и глаза. Я не понимаю, почему ничего не чувствую. Радости, например, что он наконец-то сдох, или хотя бы испуга. Мне просто… странно. Удивительно.       Это же просто бред какой-то. Не может всё быть так просто. Так тупо.       Вдалеке слышится сирена скорой помощи. Я на ватных ногах дохожу до ближайшей свободной скамьи и наблюдаю издалека, как врачи скорой сначала быстро выбегают из машины, надеясь реанимировать пациента, а потом как по команде замедляются. Врач даёт какому-то прохожему закурить, и они перекидываются парой фраз.       Только сейчас замечаю стоящий метрах в десяти автомобиль с вмятиной на бампере. Водитель сидит на поребрике, обхватив голову ладонями, а рядом стоит молодой парень и истерично пытается ему что-то донести.       Всё воспринимается словно через призму какую-то, как будто я смотрю всё это на большом экране в кинотеатре, а не в реальности. До сих пор не могу осознать, что всё по-настоящему. Очень медленно в голове формируется мысль, что Марк, оказывается, тоже обычный человек. Не какое-то мифическое чудовище, не кара небесная, присланная испоганить мою жизнь, не дьявол во плоти, и даже кровь у него течёт как и у всех остальных. Просто человек, которого можно стереть за секунду. Пшик, и его больше нет.       Я ведь всегда это знал, только почему-то боялся сказать вслух. Ненавидеть всех и вся и прикрываться тем, что обстоятельства сильнее меня было проще. Но, оказывается, даже всемирное зло в лице Марка уничтожается по щелчку пальцев. Если уж я даже эту мразь смог вытерпеть и пережить, то все остальные проблемы — просто детский лепет. Прав был Марк. Всё это рано или поздно закончится. Просто не нужно придумывать себе врагов и раздувать их до вселенского масштаба.       Всё же это странно, видеть, как умер человек, с которым тебя столько связывает, и не чувствовать ничего. Это вообще нормально?       Приезжает полиция, они переговариваются с врачами, заполняют какие-то документы и идут к так и сидящему на земле водителю. А тело загружают в машину и увозят.       Поднимаюсь и медленно плетусь в сторону дома. Рассматриваю свои брюки и подмечаю, что они заляпаны кровью. Мне ведь завтра в них в школу идти. Интересно, это отстирывается? Надо погуглить.