Лекарство от ненависти

Полтора года назад

      Её звали Марина. Она перешла к нам в середине апреля и сразу же привлекла внимание всей мужской половины класса, и не только нашего. Длинные тёмные волосы, которые она то и дело откидывала со лба тонкими аккуратными пальчиками с неизменным чёрным маникюром; всегда чуть прищуренные словно в насмешке карие глаза, ярко подведённые чёрным карандашом; шикарная фигура, обтянутая одеждой очень сексуально, но вместе с тем совсем не пошло; а ещё татуировка в виде змеи, обвивающей какой-то цветок, на внутренней части левого предплечья. На фоне наших девчонок она выделялась очень сильно: общалась преимущественно с парнями, не трепалась о косметике и шмотках, и вообще была словно с другой планеты.       Со мной она общалась больше всех. Я не питал иллюзий на этот счёт. Прекрасно знал, что все мои ровесницы заглядываются исключительно на физические данные, чем я похвастаться пока не мог. И если уж даже обычные девчонки в мою сторону не смотрели, Марина — это вообще другой уровень. И всё же это не помешало мне по уши в неё влюбиться. Она не раз говорила мне, что я ей словно младший брат, но при этом смотрела так хитро, что было понятно — она меня давно раскусила. Не то чтобы я сразу сдался. Маячила всё же надежда, что совсем скоро, когда я добьюсь своей цели, буду в её глазах не просто хилым одноклассником, помешанным на танцах, а успешным и, возможно, известным танцором.       Очень быстро я понял, в чем её секрет. Она тусуется только с лучшими. И не важно, что конкретно в тебе лучшее. Отхватил брендовую шмотку в ЦУМе — она будет с тобой. Купил телефон последней модели — она будет с тобой. Сломал нос старшекласснику в драке за школой — она будет с тобой. Сходил на концерт крутой группы, которая впервые приехала в Россию — она будет с тобой. Занял первое место в областном турнире по армрестлингу — она будет с тобой. Кроме как дешёвыми кубками и призрачными надеждами на собственный успех мне похвастаться было нечем. Но, несмотря на это, Марина уделяла мне внимания больше, чем кому-то другому. Сидела рядом на уроках, писала записочки, пока учитель не видит, обедала со мной в столовке, звала гулять после уроков, делилась секретами, давала советы.       Роль некрасивой подружки — совсем не то, чего мне бы хотелось. Но и пытаться претендовать на большее — заведомо провальный шаг. Поэтому я терпеливо ждал. Даже так я всё равно был первым в списке лучших — искал в интернете решения её вариантов на контрольных и помогал списывать, адаптировал найденные в интернете решения домашки, угощал в кафешках, водил в кино, первым узнавал все новости о её жизни, и всегда звонил ей по скайпу, когда ко мне приходил нанятый матерью репетитор, чтобы она тоже тайком могла послушать. Совсем как бойфренд. И пофиг, что это всего лишь френдзона, никто не мешает мне фантазировать.       Я не осуждал Марину за её тягу к лучшему. Слишком хорошо понимал, как всё в этом мире устроено. Что плохого в том, чтобы выбирать? Не всем же брать первое попавшееся, а потом жаловаться на тяжёлую судьбу или злой рок. Разве это делает её плохим человеком? Можно подумать, у каждого из нас не найдётся хотя бы по паре таких же заморочек.       Проблемы начались ближе к лету. Из-за того, что хотел больше видеться с Мариной, приходилось меньше времени уделять танцам. Нет, я не забил на них, исправно ходил на тренировки и выкладывался на все сто. Но то время, которое раньше тратил на отработку техники, сейчас всецело посвящал Марине. Как-то тренер попросил задержаться после занятия и устроил разнос. Не ругался, а просто целых полчаса выедал мне мозг по поводу того, что я лентяй и бездарь, и, надеясь на один лишь талант, никогда ничего не добьюсь. Меня словно ледяной водой окатило. Перед глазами промчался и сделал ручкой вагон, полный всех моих мечтаний и надежд. Стало стыдно. Я пошёл по пути многих придурков, которые, добившись чего-то малого, почувствовали себя королями и возомнили, что можно расслабиться, а слава и деньги сами придут. Я что, зря столько горбатился? Чтобы всё просрать из-за призрачной мечты завоевать девушку, которая всё равно никогда на меня не взглянет?       На следующий день я впервые отказал Марине, когда она позвала прошвырнуться по магазинам за платьем для весеннего бала. Она замерла, уставилась на меня удивлённо. А потом её лицо приняло такое отстранённо-презрительное выражение, которого я никогда раньше у неё не видел. Я потерял свою привилегию. Захотелось тут же взять свои слова обратно, я даже поднял руку, чтобы её остановить. Но в голове промелькнуло воспоминание о том, кем я снова стану, если откажусь от своей цели. Ненавистными ребёнком, странным одноклассником с девчачьим увлечением и грушей для битья.       С того момента всё изменилось. Марина теперь не садилась со мной за одну парту, и время предпочитала проводить с другими. Мы только здоровались по утрам и иногда перебрасывались парой фраз по учёбе.       Я страдал. Мне казалось, что даже в те времена, когда ублюдки били меня за школой, было в сто раз легче. С ссадинами и ушибами я хотя бы знал, что делать. А вот что делать с тупым давящим ощущением в груди от вида того, как Марина смеётся над шутками другого парня, понятия не имел. Я не мог оторвать от неё глаз на уроках, постоянно представлял её во время танцев, по вечерам до мозолей дрочил на её инстаграмм, а ночью не мог уснуть, разрываясь между желанием послать всё к чёрту и снова стать её другом или всё же найти в себе силы и вложиться в будущего себя, чтобы она уж точно не смогла мне отказать.       Настоящим шоком для меня стал последний звонок. Все классы уже собрались в актовом зале, и классная руководительница послала меня найти Марину, которая уже полчаса где-то пропадала. Нашел её в кладовой у туалета. Не одну. Она была там с Денисом Ставровым из одиннадцатого «А». Я видел их лишь пару секунд, и сразу же захлопнул дверь, но рассмотреть происходящее всё же успел. Они целовались, а рука Дениса лежала у Марины под юбкой.       Не помню, как сдавал экзамены, всё делал словно на автопилоте. Даже за результатами не пришёл. Но, судя по тому, что матери не звонили по поводу моего отчисления, вроде ничего не завалил. Следующие несколько недель провел в амёбоподобном состоянии, попеременно то жалея себя, то ненавидя Марину, то смиряясь со своим положением, то зарекаясь вообще когда-нибудь ещё влюбляться. Потом вытребовал у родителей на день рождения последний айфон. А тридцать первого августа заявился с ним к Марине на день рождения.       Естественно, меня никто туда не звал. Но я и не собирался участвовать в вечеринке. Просто позвонил в дверь, дождался, когда она откроет — красивая, как никогда, в восхитительном светло-голубом обтягивающем платье и с копной шикарных кудрей, ну просто натуральная русалка — вручил презент и молча ушёл.       Я не надеялся, что это что-то изменит. Просто хотел, чтобы она знала, как важна для меня. Несмотря ни на что. Вряд ли кто-то осознаёт, какая Марина на самом деле. Все ведь видят лишь картинку, влюблены в её внешность, в образ жгучей брюнетки и роковой стервы. Всем нужна красивая обёртка, статус крутого парня, на которого запала самая клёвая девчонка.       Родителям сказал, что телефон потерял. Мать аж покраснела от ярости и скривила такую рожу, что я искренне подумал — ну всё, я перешёл черту, слишком долго испытывал её терпение. Сейчас изобьет до полусмерти. Ещё бы, почти девяносто тысяч на ветер. Но нет, сдержалась, вышла из комнаты, а через несколько секунд я услышал звук пощёчины и рёв Антона.       На следующий день Марина уже ждала меня у нашего класса. Поприветствовала робкой улыбкой и помахала рукой с зажатым в нём айфоном. Я только кивнул в ответ и сразу пошёл в актовый зал. После торжественной линейки прошёл вместе со всеми в наш кабинет и сел за парту. Марина села рядом. Я смотрел на учительницу, которая говорила что-то о том, что мы теперь совсем взрослые, старшая школа — это новый этап в нашей жизни, и прочую чушь. Я совсем не слушал, а следил боковым зрением за Мариной. Так соскучился по ней за три месяца, словно несколько лет не видел. Она почти не изменилась, только стала по-другому укладывать волосы и, кажется, на плече появилась новая татуировка. Марина достала из множества разноцветных ручек в пенале одну, отогнула обложку дневника и что-то там написала. Долго смотрела на лист, сделала ещё пару штрихов и отложила ручку. Потом чуть повернула дневник ко мне, и я скосил взгляд.       «Спасибо».       И улыбающийся смайлик на японский манер.       Я не смог сдержать улыбки, и краем глаза увидел, что девушка тоже улыбнулась и расслабленно откинулась на спинку стула.       После школы мы пошли гулять, и принялись наперебой рассказывать друг другу о том, что нового произошло в наших жизнях за последние месяцы. Мне было так приятно видеть её рядом, улыбающейся как раньше. Когда я проводил её домой, она обняла меня на прощание и поцеловала в щёку, сказав, что очень скучала, и что у неё никогда в жизни не было и не будет такого офигенного друга как я.       — Друга? — думаю, всё было понятно по моему голосу. Миллион раз потом ругал себя за то, что не сдержался. Конечно, она знала о моих чувствах, и знала, что я понимаю, что мне ничего не светит. Но пока всё это не произносилось вслух, всё же не было вот этого отвратительного ощущения обречённости. Окончательного отказа, крушения всех надежд.       — Прости, — виновато улыбнулась Марина. — Ты замечательный, правда. Ты лучше всех. И я люблю тебя, но… как брата.       Какая банальность.       Что ж. Это всё же лучше, чем ничего. Пусть я и буду всего лишь другом, но я всё равно буду одним из самых важных для неё людей. Может быть, когда-нибудь я смогу полюбить другую девушку, и вспоминать этот момент с улыбкой. А пока я просто буду рядом с Мариной, ведь я ей нужен.       Вечером тренер сказал мне, что если я на выступлениях буду танцевать хоть вполовину так же искренне, как сегодня, то уеду отсюда гораздо раньше, чем планировал.       В честь окончания первой недели учебы Марина позвала меня в кино. Фильм оказался настолько убогим, что мы ушли уже на середине. Зарулили в ближайший Макдональдс и объелись картошкой, обсуждая банальнейший сюжет и отвратительную игру актёров. Всё это время Марина отвлекалась на то и дело приходящие сообщения. Как только слышала сигнал уведомления, замирала на полуслове и на некоторое время выпадала из реальности.       — Так кого ты вчера видел? — рассеянно спросила она, не отрываясь от экрана, а на губах блуждала странная улыбка. Не получив ответа, она всё же посмотрела на меня, и улыбка тут же пропала.       — Ты… кого-то нашла, да? — не думал, что у меня язык повернётся когда-нибудь спросить такое.       Она опустила глаза и спрятала руки под стол, но не смогла скрыть счастливую улыбку. Коротко кивнула и улыбнулась уже открыто.       — Он из универа, — включила телефон и начала что-то искать. — На МЧС-ника учится, третий курс.       — Третий? Это сколько ему лет?       — Двадцать один.       — Не слишком ли взрослый? — всё, что мне остаётся, по-братски докапываться до её бойфренда, пытаясь не выдать, насколько сильно мне на самом деле хочется разреветься.       — Да брось, — рассмеялась Марина, поворачивая экран ко мне.       Удар под дых. И сразу нечем дышать. Хочется выйти на воздух, и бежать, бежать, бежать. Не важно куда, лишь бы подальше отсюда. Но вместо этого сижу и пялюсь на селфи, на котором счастливую Марину обнимает какой-то белобрысый тупой качок. То, что он тупой, у него на роже написано. Но зато девчонки от таких без ума.       — Мы с ним у папы на работе познакомились. У него тачка есть, представляешь? — восторженно рассказывала Марина. — Он в баскетбол играет за университетскую команду, а по выходным в реабилитационном центре детишек развлекает.       На Марине сегодня восхитительный лимонного цвета комбинезон. Она в нём как настоящее солнышко, даже светится так же. Она такая красивая сейчас, улыбается так искренне, что у меня сердце сейчас выпрыгнет из груди. Всегда мечтал видеть её такой, только представлял себе, что это я буду причиной её радости.       Следующее фото — тупой белобрысый качок напряг руку, выставляя бицепс во всей красе, а Марина счастливо целует его в щеку.       Почему, черт возьми, ну почему я не мог родиться таким же? Для чего природа создаёт хлюпиков, которых женщины могут воспринимать только как своих младших братьев? Это какой-то глюк в эволюции. Мужчины и женщины призваны продолжать род, это же основной инстинкт. Сильный самец и продуктивная самка составляют пару, чтобы передать свои знания будущим поколениям. Слабые исключаются из этой цепочки. На каком этапе естественный отбор дал сбой и человечество стало штамповать таких инвалидов, как я? А главное, зачем? Это же абсолютно лишено логики.       — Я рад за тебя.       Марина, кажется, даже не замечает моего состояния, всё осыпает тупого качка комплиментами.       Доедаю уже на автомате, так же механически улыбаюсь и что-то отвечаю. Идём вдоль парка, Марина держит меня под руку и говорит, какой я замечательный.       Мы стоим на светофоре, я наблюдаю за красным мигающим человечком, и думаю о том, как же просто ему, наверное, живётся. Знай себе выполняй команду, отдыхай положенные двадцать секунд, а потом снова за работу. Всё чётко и ясно, никаких тебе чувств и эмоций. Мечтаю стать им хоть ненадолго, пока всё внутри не уляжется хотя бы в подобие «уже не так паршиво».       Загорается его зелёный собрат, я делаю шаг на дорогу и понимаю, что Марина больше не держится за меня. Оборачиваюсь и вижу, что она отвлеклась на звонок телефона. А в следующую секунду моя жизнь разрушилась.       Нет, не было никакого визга тормозов, и я не видел всё как в замедленной съёмке, и вся жизнь у меня тоже не пронеслась перед глазами. Всё было так стремительно, что я потом долгие месяцы пытался восстановить произошедшее по рассказам очевидцев, статьям на местных сайтах и собственным обрывочным воспоминаниям. Вот я вижу несущуюся на огромной скорости прямо на меня машину, а затем мир взрывается.       Сначала меня подбрасывает и тащит куда-то по асфальту. Потом я лежу и не могу понять, почему не получается подняться. Вокруг начинают толпиться люди, и я вроде понимаю, что произошла авария, но не могу осознать, что это случилось со мной. У меня же ничего не болит, я в полном сознании, просто почему-то не могу двигаться. Но этот факт не пугает, а мелькает где-то на обочине мозга. Гораздо более сильное чувство тревоги вызывает мысль, что я, кажется, неправильно ответил на один пустяковый вопрос на сегодняшнем тесте по английскому. И ведь знал правильный ответ, совсем недавно читал про это правило в интернете, но почему-то на уроке о нем не вспомнил. Но эта мысль не долго занимает меня, шок проходит, и настигают все последствия произошедшего.       Не чувствую себя, всё моё тело — сплошная нечеловеческая боль, от которой всё троится перед глазами и хочется умереть. Хочется орать от того, как каждую клеточку уже не моего тела разрывает на мельчайшие клетки, расщепляет на атомы. Но я не могу не то что закричать, я даже дышать не могу. Могу только лежать и смотреть вперёд.       Вижу какие-то непонятные образы перед собой, чьи-то ноги, всё вокруг шумит, внутри всё шипит и плавится от страха и ужаса. Я уже не в этой реальности, я в аду.       Так не должно быть.       Глаза следят за образами, пытаясь понять хоть что-то в происходящем. Всё расплывчатое, словно через стекло. Различаю в толпе яркое жёлтое пятно. Я знаю его. Цепляюсь за него, надеясь, что оно вытащит меня из этого кошмара.       Спаси меня! Спаси! Я не могу сам, ты же видишь!       Но она не слышит. Она просто стоит среди других и молчит. Смотрит на меня. Держит в руках телефон. Видео, которое она сняла, я потом пересматривал сотни раз, и всё равно не смог узнать в этом изломаном, лежащем на земле в неестественной позе парне себя.       Хочется закрыть глаза, чтобы не видеть этого.       Почему я всё ещё здесь? Почему не теряю сознание? Разве от такой боли люди не умирают? Зачем я всё ещё жив? Шум в голове нарастает, он становится невыносимым, сейчас просто взорвусь. Я схожу с ума, мне кажется, что всё вокруг заполняется кровью — люди, деревья, машины, дорога, даже небо. Я вижу боль, она живая, сжимает меня в объятьях, треплет словно свой трофей, довольно урчит, вгрызаясь во всего меня одновременно. Я не могу, не могу! Остановите это. Господи, умоляю, дай мне умереть! Пусть всё это прекратится!       — Не смей закрывать глаза! Смотри на меня, мать твою! Всё будет хорошо, терпи. Ты слышишь меня? Я сказал не закрывай глаза! Терпи!       Мир меняется, тускнеет, сужается до двух точек перед глазами. Это смерть? Почему у неё такое знакомое лицо? Кто-то другой знал это лицо. Кто-то, кто был в этом теле раньше. Теперь этого кого-то не существует.       Смерть что-то говорит, но я не понимаю больше ни слова. Слежу за тем, как двигаются её губы, и отчего-то становится так наплевать на всё. На боль, на красное небо, на жёлтое предательство, стоящее всего в паре шагов от меня.       Ничего не чувствую. Всё заволакивает тьма, она пришла за мной, и я облегчённо закрываю глаза.       Когда прихожу в себя в больнице и выслушиваю заключение врача, всё, что мне хочется — это вернуться в тот день и сделать так, чтобы тот автомобиль проехался по моей голове, чтобы я всё же сдох там на асфальте. Я остался жив, но я больше не существую. Вся моя жизнь исчезла, тот мальчик, который хотел танцевать, который мечтал своим танцем покорить весь мир, просто испарился. Осталась лишь оболочка, обречённая на никчёмную жизнь инвалида. Как же просто стереть любого человека из реальности.       Родители не заходят. Я слышу голос матери, иногда даже отца, прямо за дверью палаты. Они разговаривают с врачом, мать постоянно повышает голос. Спрашивает, можно ли как-то поставить меня на ноги, чтобы я снова танцевал. Не удивительно, что она не хочет меня видеть. Я ведь разрушил её мечты о безбедном будущем.       Ко мне вообще никто не приходит, кроме врачей и медсестёр. Первый всегда сухо обозначает динамику выздоровления, а вторые сочувственно обсуждают между собой, как им жалко бедного мальчика. Он ведь подавал такие надежды, мог в шоу-бизнес пробиться, мать рассказывала.       Как будто меня тут нет. Как будто они вообще не обо мне. Но мне уже плевать.       Дни складываются в бесконечность, я схожу с ума от вида белого потолка, плитки на стенах и неспособности самостоятельно даже рукой пошевелить. Мне душно в этом теле, хочется вырваться, спрятаться, мне невыносима моя беспомощность.       А потом оказывается, что родители отказались оплатить лекарства, которые могли бы намного быстрее вытащить меня отсюда. И врачам приходится использовать дешёвые аналоги, которые могут быть предоставлены государством в рамках бесплатного лечения, но их можно использовать в строго ограниченных дозах. Непрекращающаяся боль становится постоянным спутником. Это совсем не то же самое, что было тогда, на дороге. Что-то сродни зубной боли. Этот зуд просто сводит с ума, кажется, что кто-то сидит и методично вкручивает болты во все органы и кости.       Когда это закончится?       Я отказываюсь вставать, есть и даже говорить. Врач сначала пытается достучаться до меня, а потом присылает психиатра. Тот задаёт вопросы, а я не слушаю его. Мне плевать, что меня засунут в дурку, я ничего не хочу.       Всё, чего мне хочется — просто умереть.       Не знаю, сколько это продолжается. В один из дней врач приходит и разговаривает преувеличенно бодро. Медсестра втыкает в капельницу шприц, вливая в прозрачный пакет мутную жидкость. А потом происходит чудо. Мне настолько странно, что я даже не сразу понимаю, что произошло. Я плачу, потому что боль утихает. И это, кажется, самое лучшее, что было со мной в жизни.       Не верится, что родители решили расщедриться на «любимое» чадо. Но впервые в жизни я им благодарен. Мать всё же приходит. Приносит мне вещи и пакет с фруктами. Спрашивает, нужно ли принести ещё что-то, но я отрицательно качаю головой. На меня не смотрит, видно, что хочет многое сказать, но сдерживается при соседях по палате. Когда уходит, я заглядываю в пакет, просто ради интереса. Смеюсь. Три апельсина, яблоко и банан. А ведь у меня всю жизнь была аллергия на цитрусовые. Всё-таки она высказалась, хоть и так завуалированно. Сдохни и никогда больше не показывайся нам на глаза.       На следующий день просыпаюсь и обнаруживаю на соседней койке какого-то парня. Спросонья не узнаю, но потом что-то щелкает в голове, и мне снова хочется сдохнуть. Потому что, во-первых, это то самое лицо, которое я видел перед тем, как отключиться после аварии. А во-вторых, это Марк Эрдман.       Он ничего не говорит. Просто сидит и смотрит, руки сложены на груди, на плечах белая больничная накидка. Мне не верится, что я действительно вижу его перед собой. Я был уверен, что Марк и всё, что с ним связано, осталось в прошлой жизни, и ему меня не достать. Да и зачем?       Он приходит почти каждый день, спрашивает как я себя чувствую, приносит что-то из еды — какие-то каши, детское пюре, творожки, питательные смеси. Проверяет, съел ли я то, что он приносил до этого. Если нет — открывает баночку и протягивает мне вместе с ложкой. Почему-то даже мысли не возникает отказаться. Кажется, подчиняться ему, даже спустя столько времени, у меня уже в крови. Причём, я знаю, что здесь, в больнице, в окружении других людей, он ничего мне не сделает. Но всё равно слушаюсь.       Кажется, страх — это первая эмоция, которую я испытал за всё время после аварии.       Однажды вижу невероятную картину — в палату сначала входит Марк с привычным отстраненным выражением, а за ним, улыбаясь во все тридцать два, заходит мать. Она что-то щебечет о том, что даже не знала, что у её Гришеньки — меня сейчас вырвет — есть такой замечательный друг. Расспрашивает его о семье, учёбе. Попутно пытается выказать волнение по поводу моего состояния, спрашивает что-то невпопад о том, ставили ли мне сегодня капельницу.       Марк её почти не слушает, коротко отвечает на вопросы. Стоит рядом с кроватью и смотрит куда-то себе под ноги.       Видеть их вместе жутко противно. Вот здорово будет, если они найдут общий язык и вместе придумают план, как от меня избавиться. Говорю, что у меня болит голова и прошу их уйти. Мать совсем и не против, снова спрашивает, не нужно ли мне чего, но выходит из палаты, не дождавшись ответа. Марк тоже выходит, бросая на меня короткий недовольный взгляд. Я вижу по глазам, что он напомнит мне об этом при первом удобном случае.       На следующий день притаскивает мне тетради и учебники. Раскрывает тетрадь и протягивает ручку. Смотрю на него как на дебила.       — Я левша, — говорю, кивая на гипс на рабочей руке.       — Пиши правой, — просто отвечает Марк, нисколько не смутившись.       Сидит надо мной, следит, чтобы я прочитал все нужные параграфы, потом задаёт вопросы. Но я вообще не запоминаю ничего из прочитанного, а из-за постоянного присутствия рядом Марка мозг тем более отказывается работать. Я и раньше не был отличником, но сейчас, кажется, окончательно деградировал до такого состояния, что иногда читал элементарное слово и не мог вспомнить, что оно означает. Он не злится, терпеливо раз за разом заставляет перечитывать или объясняет особо трудные моменты. Соседи по палате одобрительно кивают, мол, какой Марк молодец, не бросил друга, помогает ему наверстать учебный план, всем бы подросткам так ответственно относиться к своему образованию. Знали бы они, насколько ответственно он подходит к издевательствам.       Желание сдохнуть потихоньку отступает, но и мотивации ни к чему нет. Наблюдаю за соседями, которые то и дело бегают курить. Прошу дать затянуться, и один дедок со смешком соглашается. Противно, голова кружится, и становится как-то пусто в мозгах. Приятное ощущение. Сам не замечаю, как втягиваюсь, и уже не морщусь от горького привкуса во рту. Сначала прошу просто затянуться пару раз, а через пару дней смелею и выпрашиваю целую сигаретку. Её мне хватает аж на четыре дня.       Меня выписывают к концу октября. Кости плохо срастаются, поэтому все три гипса всё ещё на мне. Врач даёт матери рекомендации, говорит, что я должен буду ходить на занятия, чтобы быстрее восстановить двигательную активность, и только от меня и моего упорства зависит, как быстро я встану на ноги. Она в ответ спрашивает, когда я снова смогу танцевать. Врач с небольшой заминкой отвечает что-то стандартное, и всем становится понятно — я больше никогда не выйду на паркет.       Дома всё вернулось на круги своя. Кажется, что последние полтора года мне просто приснились. Снова половина порции на обед, вседозволенность маленькой жирной свиньи, всего одна полка в шкафу, а ещё особое презрение на лице из-за того, что теперь приходится обслуживать меня как инвалида.       Три часа ночи. Лежу и пялюсь в верхнюю полку кровати. Там с моего бывшего ноута орёт музыка, а маленькая тварь орёт на кого-то в гарнитуру.       Зажмуриваюсь, из глаз текут слёзы. Грудь словно придавливает бетонной стеной.       Мне всё это приснилось. Никогда не было хорошо, и никогда уже не будет. Я буду в этом аду вечно.