Пари

22 Давайте заглянем вперед - пара дней, неделя, сколько? Это было, будет или это мои мысли? Кен молчит, и я тоже молчу. И меня адски раздражает мысль, что сейчас он меня спросит что-нибудь вроде "почему, где" – и я не буду знать, что ответить. Потому что - все. Потому что - изменилось. Точка бифуркации. Перелом. Обрыв. Поворот на сто восемьдесят градусов. И я нападаю первым - не потому что это важно, а потому что я хочу поскорее это закончить. - Что ты на меня смотришь? – скалю зубы. Он не отвечает. Да он даже не смотрит на меня – смотрит на свои руки. - Ты же наверняка мне хочешь что-то сказать? Так говори. Давай начинай, - капля язвительности в моем голосе появляется независимо от моего желания - мне самому неприятно, мне не нравится быть таким – словно отчуждение от себя самого и... одновременно с этим - гадкое удовольствие. Нравится мучить? Нет. Нет. И не Кена. Трудно объяснить. Это просто есть. Он поднимает глаза - наверное, это жестоко и плохо и бессердечно так вести себя с тем, у кого такие глаза - Кен, Кен - и я давлю угрызения совести, душу их, расстреливаю, топчу ногами - убеждаю себя - это просто минутная слабость, слабость. Сохрани самообладание. - Ну хорошо - давай я сам начну, - я сажусь в кресло и закидываю ногу на ногу. - Ты хочешь знать, где я был и с кем, ведь так? Пауза. - Ты был с кем-то? - голос Кена едва слышен, но я чувствую - голос дрожит. А черт! Почему иногда так трудно ответить на простой вопрос? - ты хотел же все разорвать - ты же решил, что все закончилось – ты же твердо решил - ну так скажи - да, был. Да, я спал с другим. Да, мне было хорошо. Слишком хорошо. Слишком. Солги - как никогда с тобой. Ну, давай - разорви, Шульдих. Эй-эй! Мастер манипуляций и сложных логических конструкций. Давай-давай! Закончи все сейчас. Расскажи все и подробно. Расскажи все в деталях. Расскажи как ты был... счастлив. Рассмейся ему в лицо. Отвернись. Выйди. Забудь. Не можешь? А что так? Неужели что-то мешает? Бедненький. В мыслях все рисуется красиво и ясно - а главное просто, а главное безболезненно - а когда Кен смотрит на тебя, и руки у него дрожат, и голос у него дрожит, но он держится, он не покажет - нет, он не слабак, он совсем не слабак, и ты это знаешь и всегда знал - ну-ну, кем ты себя чувствуешь, а? Не можешь сказать? Неприличные слова? Голову в песок - это проще? И я молчу. *** Не дать тебе надежду, Кен - вот что самое сложное. Потому что это так легко - и потому что ты этого ждешь – любую ложь с мой стороны, любое оправдание – ты поверишь в самое невероятное – сегодня поверишь, а дальше разберемся – старая сказка, а мне тебя жаль - настолько жаль, что я могу не сдержаться, и я почти готов не сдержаться – но я понимаю - это эгоизм и это банальный уход от проблемы - и поэтому... поэтому я не могу так поступить с тобой. Или... - Но почему? - говорит он потом. - Ведь ты был с кем-то, да? Но почему? - Ну, во-первых, - ты хочешь начать вилять – куча вариантов – сглаженные углы, ловкие фразы… - только неожиданно для тебя самого тебя прорывает – в одну секунду – и потом уже поздно. - Потому что! Потому что ты тупой! – первый удар. - Потому что мне скучно! Потому что ты заблуждаешься! Ты что-то представляешь себе, ты представляешь себе меня - а это не я! Это не я, Кен! Третий будет всегда, понял? Хотя бы его тень будет всегда! Всегда! Ты готов с этим мириться? Нет?! Хочешь придушить меня? Попробуй! давай! Давай! Что, разрушается прекрасный образ, а? Шульдих не такой как ты думал, да? Не хочет быть таким? Мир рушится? Что ты молчишь? Ты меня видишь какой-то прекрасной феей! Ты что-то придумал - и меня это бесит! Меня это бесит!!! Я не такой! Я не всегда такой! Я могу быть таким, но я не могу быть таким всегда! Мне кажется, что я задыхаюсь! Я как в клетке! Как в подвале на цепи! Ненавижу это!У меня есть другие желания! Другие! Ты пытался их выполнить? Ну ладно, пытался! Но у тебя хоть раз получилось? Что? Молчишь? Мне тошно от этого, тошно! Ууу!! Ты и сейчас смотришь на меня с этой телячьей нежностью! Сейчас, когда я просто плюю тебе в душу! Так... любишь меня? Так любишь меня? – почти истерика - Как же ты мне надоел! Надоел! Всегда позади, всегда след в след и никогда впереди! Я должен знать, что меня трахает сильный! Пойми - сильный! Сильнее меня! Я НЕ МОГУ ЧУВСТВОВАТЬ СЛАБОСТЬ! - мне плохо от собственного крика - Мне противно, - это заставляет меня чувствовать себя таким никчемным! Слова вылетают из меня и - и как пули по мишени - десятка, десятка, десятка. По живой мишени. Десятка. Десятка. Ни одного промаха. *** Шульдих говорит не то – не то, что хотел – не совсем то, что хотел – если что-то хотел – это он и сам не знает. Но слова сами вырываются из него - они полны смысла в этот конкретный момент, они важны в этот конкретный момент – нестерпимо важны. Так хочется их сказать, побыстрее все их сказать - бессмысленный жестокий соблазн и гадкое желание причинить боль. Сейчас он просто выплескивает ярость, выпускает пар, пытается безотчетно злиться, пытается сломать все, пока не очнулся, не опомнился, не отступил - но проклятая привычка рефлексировать снова мешает. Снова все портит. Он знает, что ему станет жалко Кена. Что слова кончатся, и ему станет жалко Кена и стыдно за себя. Что он помимо воли попытается вспомнить – его поцелуи. А еще - толчки. Глаза – счастливо-бессмысленные. Шепот на ухо. И еще - такое ощущение - нежность. Когда лежишь утром в объятиях – жесткие крепкие руки, и счастлив - тебя прижимают даже во сне. Не хотят отпускать даже во сне. Поцелуи, толчки – и да, да в этих руках ему было хорошо. И до и после. И во время. Хаха. Давным-давно. Неделю назад. Черт. Кен молчит. - Я... я не понимаю тебя, - говорит он наконец, глядя в пол. - Я не понимаю тебя. Что мне делать? Я не понимаю тебя, – Кен запинается. Голос все глуше. Он закусывает губу. - Я знаю, – Шульдих смотрит куда-то в сторону – запал прошел – ему все-таки стыдно. Ему гадко. Гадко и стыдно. Невыносимо. И тяжело. Столько сказал - и стало только тяжелее. Только хуже. Все бесполезно. - Это-то и жаль. – Шульдих сжимает кулаки, только чтобы сдержаться, не обнять Кена, не уткнуться в него. - Потому что ты тот, с кем получилось бы лучше всего. Могло бы получиться. Если бы... - Я пойду. – Шульдих поднимается. – Я устал. Я не хочу так, как предлагаешь ты, ты не понимаешь, чего хочу я. Я устал. Я устал. Устал надеяться. Устал разочаровываться. Может, это слабость, но я хочу как раньше… с другими... легко и просто. Когда остается просто как... не знаю... что-то сладкое на губах. Цвет в глазах. В груди пустота и ветер. С тобой не так. С тобой – тяжело и темно. Я не вижу выхода. Я не знаю, что делать. Я... - слова гаснут, он не договаривает. Кен не произносит ни слова. Шульдих медлит, потом легонько касается плеча Кена и выходит. 23 - Все. Завтра, - шепчу я. - Сделаем как дешевом фильме? Ты будешь крепко спать, я встану рано утром, поцелую тебя в щеку с выражением неземной тоски в глазах, постою вполоборота у двери и уйду, - я усмехаюсь, но в горле комок. Лучший способ сказать, что тебе больно – сделать вид, что шутишь. Ран молчит и просто обнимает меня. Я знаю, что говорю ерунду - но я имею право ее говорить. Все равно, что говорить, когда уходишь. Абсолютно наплевать, что говорить. Я знаю. Мне неважно, каким меня запомнят. А даже если бы это меня волновало - последняя фраза ничего не решает. Он все равно запомнит что-то свое. *** Я говорил ему - я говорил ему много всякой ерунды - говорил именно потому, что собирался уйти - твердо собирался - правила игры. Мои правила. Остановиться посередине дороги. Пойти в другую сторону. И потом – спустя время – я опять пойму, что это было единственно правильное решение. Но это время еще не пришло. Вот, что самое грустное. Ха. - Знаешь, никогда не упоминай, что у тебя что-то было со мной, – я говорил ему еще и это. - Пережди. Ну представь, что это отдельный кусок твоей жизни. Вот тут в этой точке это началось, - я рисую жирную точку - на столе неровность, что-то лежит – листки бумаги - стержень соскакивает, и получается совсем неаккуратно, криво, некрасиво - я обвожу это уродство, заштриховываю, - а вот тут, - через крохотный отрезок рисую еще одну жирную безвкусную точку - на этот раз нарочно сразу делаю ее огромной и кривой, - это закончилось. Все. Конец. Дальше никак. Как сон. Ты просыпаешься. Ты снова в этой точке, – тыкаю в первого урода, - И дальше, - я рисую длинную линию куда-то вбок, - все. Дальше так. Вот твоя жизнь. А этого как будто не было. - Это было, - говорит Ран. - Да, - говорю я – ему или себе? - Это было. Да, черт. Только это было так, как я сказал. Вот этот отрезок. Он ни с чем не связан. Как я сказал, понял?! 24 Он закрывает лицо руками. - Я не знаю, чего хочу, - он говорит это как будто самому себе. Это так. Я вижу его сейчас - таким беспомощным - надеюсь, он не слышит, надеюсь, он не знает , что я о нем сейчас думаю. Он открывается, потому что точно знает, что уйдет, и поэтому ему нестрашно быть таким - искренним. Искренним? Хотя нет, он боится. Слишком непривычно - отдавать. Отпускать. Впускать. Он все равно будет лгать. Себе - первому. Он настолько привык путать, что запутался сам. Он не кажется сейчас сильным. Нет, и слабым тоже не кажется. Кажется растерянным. Кажется, да. Кажется. Странное ощущение. Мне позволено это увидеть - помимо его воли. Наверное - помимо его воли. Без разницы. Люблю. Без разницы - какой угодно. Мой. Мой? 25 "Наивный". "Я знаю, что ты думаешь." "Ты не так уж неправ". "Не знаю" 26 Последняя ночь. Нет, как в дешевом фильме не получилось - ни страстного секса, ни пылких признаний, ни хэппи-энда. Ты точно знал, что удерживать его не стоит - вот так, как принято - уговаривать, убеждать, объяснять - не стоит, не стоит - потому что это самый верный шанс потерять его навсегда. Вы просто лежали в темноте на кровати одетые. Шульдих головой на твоем животе. Твои пальцы в его волосах - бессознательно сжимаются, захватывая рыжие пряди, разжимаются - отпускают, перебирают их. - Я проиграл, – говоришь ты. И это совсем не то, что тебе хотелось сказать. - Нет, – говорит Шульдих. – Нет. Проиграл я. Абсолютный проигрыш... Ран. И я могу рассказать тебе, все что ты хочешь. Голоса звучат негромко, глухо, рассеиваясь, угасая, теряясь. - Нет, – говоришь ты. - Нет. Не надо. Я ничего не хочу знать. Не потому что боюсь услышать не то, что ждал – а потому что это совершенно неважно. Сейчас это совершенно неважно. Мне это совершенно неважно. - Это только до утра, – говорит Шульдих, – Потом – день, два, неделя – за неделю многое меняется, правда? – усмешка, - и все снова будет как раньше. И ты снова захочешь узнать, как он относится к тебе. Молчание. - Думаешь, я не знал? О чем ты хочешь меня спросить? - Шульдих поднимает руки перед собой, растопыривает пальцы, рассматривает их. - Знал с самого начала. Знаешь, как иногда хочется признаться в своем притворстве и своем вранье? Не из искренности - из превосходства. Дать дешевую фору слабаку. Я слишком много на себя беру, а? - Кудо меня не интересует, - и это чистая правда. И тебе даже наплевать, что Шульдих пытается тебя оскорбить. - М? – Шульдих приподнимается, переворачивается и заглядывает в глаза Айе, губы его кривятся.- Хотя чем ты рискуешь? Вас ничего не связывает. Можешь отрекаться от него сколько угодно – это абсолютно безопасно. - Он снова падает на спину и тихо шепчет – Все плохо. - Шульдих, - ты снова сжимаешь в руке рыжую прядь, - а если я скажу что… Ты хотел сказать это сразу. ... - что хочу остаться с тобой? Молчание. Долгое. Непонятное. Долгое. Бесконечное. - Я пошлю тебя к черту, Фудзимия, - голос свистящий и злобный. - И даже не буду дожидаться момента, когда ты мне это скажешь - я пошлю тебя прямо сейчас! *** - Зачем ты это говоришь, Шульдих? - одна секунда, и он лежит под тобой - его глаза закрыты. - Зачем ты хочешь все испортить? - Я буду так делать, - он не открывает глаза, - я буду так делать. Буду. Буду. Дурацкое упрямство. Детское упрямство. Невыносимое упрямство. - Я могу только так. И чем лучше все будет, тем настойчивее я буду это портить. Пока не испорчу окончательно, – ресницы, дрожащие веки. - Но зачем? - едва касаешься губами этих ресниц. Он обнимает тебя, и его губы как раз у твоего уха, и он шепчет тебе едва слышно. - Не знаю - может, искать подтверждения. Неизвестно чему. Не знаааю, - поцелуй. - Проверка на прочность. А выдержишь ли это? А это? А это? И все равно будет не так. Даже если ты все выдержишь - все равно все будет не так. И знаешь почему? - теперь ты целуешь его в шею. - Потому что в каждый конкретный момент я хочу чего-то другого. И ты всегда будешь опаздывать на шаг - вернее, мне всегда будет так казаться. Но самое ужасное не это – а я просто не знаю чего хочу. Ты молчишь. А потом просто обнимаешь его еще крепче. *** Обнять его, прижать к себе, поцеловать в рыжие волосы, в лоб, в щеку – избегая губ. Почему он так легко поддавался на твои поцелуи и ласки? Выглядело так, как будто он искал утешения. И спасения - неизвестно от чего. От своих мыслей? От своих игр? Игр, в которые он бесконечно играет - потому что иначе не может? От которых смертельно устал, но без которых просто погибнет? Что ему нужно? - вопрос без ответа. Постоянно желание держать на пределе себя, других. Натягивать нервы, резать по живому, мучить, ласкать, приходить, уходить, усиливать притяжение, чтобы потом сорваться, постоянно проверять, постоянно провоцировать. Зачем? Зачем? Неумение жить сегодняшним. Неумение жить завтрашним. Неумение жить никаким днем. Иллюзии. Фантазии. Нарушение границ. *** - Не говори это, не говори. Пожалуйста, - фраза рот в рот. - Ты боишься слов, Шульдих. - Да, – звук как шорох.- Да, наверное. А завтра я просто скажу тебе "до свидания". И все. - Посмотрим, посмотрим, - шепчет Айя, утыкаясь в рыжие волосы.- Посмотрим. 27 Он открывает дверь за секунду, как это я бы сделал сам. - Брэд? - Рад видеть тебя, - он даже посторонился, чтобы дать мне войти. - А я - не особенно. - Это просто вежливость, Шульдих. Слова иногда ничего не значат. - Я знаю. Знаю. Знаю. Я прохожу рядом с ним, иду дальше по коридору и чувствую его взгляд на своей спине. Я чувствую, что он что-то мне хочет сказать, что он уже готов мне что-то сказать, он уже бесконтрольно хмурит брови, собираясь выдать мне эти фразы и даже открывает рот – и выдыхает воздух. И ничего не говорит. Правильно, Брэд. Лучше молчи. Молчание – золото. *** - Айя, - говорит Еджи, - Айя? Ты дома? - он делает два быстрых шага тебе - непроизвольно - и останавливается. "Где ты был?", да? - но он это не спросит, потому что ты не ответишь. Дом кажется маленьким. Привычный мир кажется маленьким. Замкнутым, конечным, скучным. Невыносимым. Как тюрьма. Двери закрываются у тебя за спиной. Выхода нет. *** Окно. Открыть. Сырой воздух. Дождь. С огромной высоты- вниз. Вода с огромной высоты - вниз. Звон, стук, плеск - окончание полета капли. Серое небо. Нежелание никого видеть. "Что мне делать?" 28 А еще тогда - в тот день. Тогда - давным-давно. Во сне. В той жизни. Пару дней назад. Просто вспомнил. - Стой, - говорит Шульдих, - подожди. Еще одна покупка. Пару секунд. Он останавливается - ты поднимаешь глаза - автомат с презервативами! Черт! Проигрыш, проигрыш везде! Уйти - проиграл - ханжа и скромник. Остался - он не хочет думать об этом - вряд ли Шульдих просто возьмет свою упаковку, спокойно сунет ее в карман и пойдет дальше. Конечно, нет. Вторая. Третья. Когда-нибудь у него кончится мелочь. Но нет, не надейся - Шульдих меняет деньги в газетном киоске. - Я все-таки купил ту фиолетовую бутылку, - усмехаясь говорит он Айе, - к такой эрекции нужно основательно подготовиться. Восьмая. Десятая. Конечно, на них уже смотрят. Ну конечно. Проходят мимо, а потом оборачиваются и обсуждают - Айя в этом уверен - парочка или представители организации за безопасный секс - но первое вероятней, намного вероятней! Шульдих рассовывает презервативы по карманам - спокойно и сосредоточенно - но ты знаешь, он умирает со смеху - над тобой, над тем, как на вас пялятся, над самим собой - над той ролью, которую играет. Джинсы слишком узкие - карманы оттопыриваются, но Шульдих никак не уймется - нет-нет! - он просто складывает презервативы на асфальт рядом с автоматом - со стороны выглядит совсем по-идиотски. - Нам хватит? – он поворачивается к тебе. Вопрос задан нарочно громко - в расчете на публику. - Посмотри, нам хватит? В первый момент – замешательство. Краска на щеках помимо воли. Стук сердца слышен на другом конце города. - Возьму еще несколько штук, - и он снова поворачивается к автомату. Это - предел. - Да заткнись ты наконец! – ты хватаешь Шульдиха за рукав, притягиваешь и целуешь его как ненормальный - ты, ты это делаешь! на виду у всех! - Как же ты меня заколебал! Как же ты мне надоел! Как ты задолбал меня своими идиотскими поступками! Придурок! Ненормальный! Тупица! Свинья! Шульдих обнимает тебя за шею и прижимается. - Неужели ты правда считаешь меня таким? - шепчет он тебе на ухо. – Неужели ты правда так думаешь? Неужели ты правда так думаешь обо мне? Вы уходите, оставляя кучу презервативов на асфальте возле автомата. Слабенький порыв ветра - и крупное серебристое неприличное конфетти разлетается по всей улице. Такое - ни с чем не связанное воспоминание. Выигрыш? Проигрыш? А на что мы спорили?