Как будто мы бессмертны

— Дай мне любви! Далеко не та фраза, которую ожидаешь услышать первой на съёмочной площадке блокбастера по комиксам. Она задорно и страстно летит откуда-то сверху, отдаётся в ушах, и Кейт, жмурясь, задирает голову. Слева включается ещё один прожектор. — Нет, дай мне любви правее! Прожектор тухнет. Зажигается софит ближе к центру. — Пойдёт, Скотти? — Да. Теперь мне хорошо. Спасибо, Луис. Трудно выглядеть серьёзной и взрослой, не вертеть головой налево и направо, не пытаться углядеть каждую деталь происходящего. В павильоне всё живёт и бурлит; съёмки — это действительно не механизм, а организм. Кейт Бишоп вдруг чувствует себя маленькой восторженной девочкой, особенно рядом с режиссёром каскадёрской группы, который ведёт её сквозь это живое и великолепное. Коулсон серьёзен, официален, строго одет, а на ней драные джинсы и дурацкая футболка с лайкой. Мотоциклетный шлем, захваченный на площадку как бы случайно, крутости и уверенности почему-то не придаёт. В двадцать два, после нескольких проходных подростковых сериалов, попасть в настоящее большое кино по любимым комиксам — это как поехать на бал. Фил Коулсон — её фея-крёстная, фиолетовый костюм Леди Хоукай, который вот-вот выдадут на руки — её праздничное платье. Правда, вместо хрустальных туфелек — лук и стрелы. Плевать, что Кейт — не актриса, которую все будут узнавать на улицах, а «всего лишь» каскадёр. — Это оператор, — поясняет мистер Коулсон, заметив её реакцию. — Любовью иногда называют свет или электричество. Не все и не всегда, но Лэнгу это нравится. — Забавное выражение, — Кейт нервно улыбается, продолжая вертеть головой. Они проходят мимо маленькой площадки с зелёными стенами, где кто-то, громко и изобретательно матерясь, катается по «асфальту» в огне, выпрыгнув из машины. — Мир кино — это вообще забавно, мисс Бишоп. Он такой доброжелательный и милый, что Кейт почти расслабляется. Ровно до того момента, когда всех просят притихнуть и начинается съёмка. Коулсон проводит её в угол павильона, где на двух чёрных раскладных стульях приколоты булавками листки с фамилиями «Романофф» и «Барнс». — Вы немного опоздали к началу, — вежливо поясняет Фил. — Кофе, сок? — Кофе покрепче, — Кейт присаживается на стул с надписью «Романофф» и провожает краем глаза девочку-ассистентку, а потом и мистера Коулсона с «матюгальником» в правой руке. Потом её внимание поглощает съёмочная площадка. То, что происходит на железном мостике, больше похоже с её места на сложную и трудоёмкую порывистую хореографию, чем на драку, однако оператор сделает это драматической разборкой. Кейт с гордостью думает, что прекрасно разбирается в постановке боёв и тоже так умеет. Сошедшая со страниц комиксов Чёрная Вдова запрыгивает на плечи ожившего Зимнего Солдата, и, пока он, кружа по узкому мостику, пытается сбросить её вниз, отчаянно натягивает удавку, бьёт его по голове. Он стряхивает её движением робота, и шпионка повисает на одной руке над пропастью (в четыре метра высотой, внизу маты), хватается второй за перила, перебирает ими, а потом перекидывает своё изящное гибкое тело в чёрном костюме назад. Они не разговаривают, с их стороны слышно только металлический лязг; однако музыкальным сопровождением к дальнейшей драке становится новый матершинный дубль горящего. Зимний Солдат летит от пинка стройной ноги вниз по лестнице, пересчитывая позвоночником ступеньки. — Стоп, снято! Ассистентка приносит Кейт кофе. Зимний Солдат поднимается и отряхивается, пока Чёрная Вдова грохочет сапогами, спускаясь по ступенькам. — Кэсси, где мой сок? — весело кричит она. — Господи, Наташа, — бурчит, плетясь за ней, Солдат. — Зачем ты пинаешься взаправду? — Потому что сам ты падаешь, как мешок удобрений. — Или потому, что я позвал тебя на ужин? Только когда они приближаются, до Кейт доходит, что это — дублёры. Они почти безукоризненно похожи, разве что помоложе оригиналов и оттого ещё больше походят на комиксных. — О, давай угадаю, — веселится Наташа, цепляя на ходу у ассистентки из рук стакан с трубочкой и сразу же прикладываясь к нему уголком накрашенных губ. — Это наш новый Железный Человек? — Нет, я ставлю на Халка, — её напарник потирает спину и изучает Кейт хитрыми серыми глазами. — Я Джеймс Барнс. — Наташа Романофф. Бессменный дублёр Скарлетт и уже почти её сестра-близнец. Барнс кряхтит. Наташа по-мужски протягивает ладонь Кейт, и та растерянно её пожимает. — Кейт Бишоп, — представляется она. — Леди Хоукай. — Клёво, — усмехается Джеймс, стаскивая громоздкий фальшивый протез. — Тебе придётся много пахать. Невовремя она решила подумать о продолжении рода. — Я знаю. Я готова. — Я уже так работала. Смешно потом смотреть фильм в кино и думать — задница везде моя, — Наташа опускается на соседний стул. — Вот с напарником тебе однозначно повезло меньше, чем мне. — Что с ним не так? И где он? — Как всегда, горит на работе, — Джеймс потягивается. — Он отлично горит. — За это мы зовём его Мистер Асбестовые Штаны. — Когда не зовём Мистер Кофейник. — Но вообще его зовут Клинт, и я слишком долго работала с ним, — у Наташи очень весёлые глаза, и она располагает к себе. Кейт внезапно расслабляется. Она забывает, что все они — старше, что снимаются уже не в первом фильме о Мстителях, а Кейт попала сюда едва ли не случайно. Наверное, всё дело в каскадёрском братстве. И ей вдруг кажется, что впереди у неё — самые волшебные шесть месяцев в жизни. *** Мистер Асбестовые Штаны, он же Мистер Кофейник, он же Человек-Катастрофа, Человек-Факел, Человек-Хрясь и Хренов Робин Гуд, появляется в павильоне с «хэликэрриером» через час. Чёрная Вдова уже в восьмой раз проезжает вниз по тросу и бьёт ногой по лицу Зимнего Солдата, когда он подходит ближе и садится на стул Барнса. Клинт Бартон не похож на экранного Хоукая ничем, кроме телосложения и причёски. Зато он — один в один комиксный неудачник. Он чешет щетину, потирает челюсть, будто ушиб её, и на его футболке с надписью «Налейте кофе прямо сюда. Спасибо» — следы прямого выполнения инструкции. — Кофе, — бурчит он в сторону Кейт, следя за очередным дублем драки. — Эээ… — А где, кстати, Кэсси? — Я не ассистент. Клинт Бартон наконец поворачивается к Кейт Бишоп и удивлённо приподнимает брови. Одна из них разбита, вторая белёсо опалена. Серо-голубые глаза внимательно её разглядывают. — Извини, а кто ты? — А я Кейт Бишоп. Дублёр Леди Хоукай. — Да ладно. Разве ты не должна сейчас быть в школе? У его глаз собираются весёлые морщинки, и на секунду этому всклокоченному грубоватому раздолбаю становится не двадцать с небольшим, а ближе к сорока. Кейт вдруг обижается. — Вообще-то мне двадцать два. — Всё равно мало, — Клинт хмурится. — Я Клинт Бартон. Он не протягивает ей руку. Изучает как-то настороженно, и всё веселье куда-то пропадает. — За романтикой пришла? — спрашивает он в лоб. — Начиталась в интернете, как это клёво и круто, что сейчас каскадёром быть не опасно? — Н-нет. — Да ладно, — он с тяжёлым вздохом откидывается на тряпочную спинку и закидывает руки за голову. — Романофф, конечно, не сказала с порога, что у неё три штифта в костях, а у меня на десять больше? Кейт молчит. Клинт вдруг покровительственно улыбается. — Придётся тебя опекать, — заключает он. — Ты ж, в конце концов, моя напарница, и Хоукаи должны держаться вместе. Наверху раздаётся весёлый голос Лэнга: — Любви, Луис, больше любви! Зритель обязан отлично видеть эту задницу! *** Весь день Кейт проводит на съёмочной площадке. Присматривается, привыкает, знакомится с актёрами и с другими каскадёрами. Актёры всё же держатся особняком; о каскадёрской группе Кейт составляет впечатление очень быстро. Наташа и Джеймс — открытые, лёгкие, весёлые. Они постоянно подтрунивают друг над другом, позволяют себе неопасные шуточки друг над другом и неизменно держатся вместе. При этом невозможно понять, парочка они или нет. Кажется, всё-таки нет, но Кейт, отлично помня свою предыдущую группу, решает не делать поспешных выводов. Мистер Коулсон — ужасно работоспособный, сдержанно-вежливый, но улыбчивый и добрый. Не все постановщики так беспокоятся о своих трюкачах, если какая-то мелочь идёт не по плану, а он сразу же после «Стоп! Снято!» интересуется, цел ли Клинт. Клинт кричит, что он цел. Он вообще какой-то не такой, как все остальные. Он не смеётся, как Наташа или Джеймс, нелепо завалив дубль, не болтает в перерывах, не подшучивает. Наташа удивляется этому и твердит, что обычно Бартон ведёт себя не как бука. А ещё он не просчитывает трюки. Кейт в каскадёрской школе и на прежних съёмочных площадках твердили, что в их деле математики больше, чем риска, и она часами пыхтела, рассчитывая траектории, высоту, амплитуду, и иногда злилась на себя за наплевательское отношение к физике и математике в старших классах. Клинт двадцать четыре дубля подряд «на глазок» падает с палубы «хэликэрриера» спиной вниз, целясь в потолок и не имея возможности сгруппироваться в случае ошибки. Однако же, он не ошибается ни разу. — Он сумасшедший, — не выдерживает Кейт, сидя рядом с Наташей. — В твои годы он работал в цирке. Говорит, что там не было никакой математики, и иногда просчитывать всё просто некогда, — Наташа пожимает плечами, ковыряясь в застёжках браслетов Чёрной Вдовы. — И он уже шесть лет трюкачит за Хоукая. Клинт падает в двадцать пятый раз, и Кейт следит за ним, затаив дыхание. Наблюдает, как он натягивает тетиву, как напрягаются исцарапанные и замазанные гримом сильные руки. — В мои годы? Сколько ему? — Тридцать шесть, — Наташа выдыхает, наконец справившись с застёжкой. — Ого. — Мне тридцать два. Барнсу тоже. — Ого. — Помоги мне со вторым браслетом, — усмехается Наташа. — Мы не будем тебя обижать, у нас дружный коллектив. А ещё нас побьёт Коулсон, — добавляет она, понизив голос, и смеётся. Кейт очень долго ковыряется с браслетом Наташи — в это время Клинт лезет на фальшивую палубу в двадцать шестой раз. *** Кейт едва успевает примерить яркий фиолетовый костюм и поворчать на дурацкие вырезы на бёдрах, когда в гримёрку заглядывает Наташа, оглушительно хлопая жвачкой. — Охренительно сидит, — бросает она, рассмотрев Кейт. — Поехали с нами. — Куда? — К Клинту. Пить. Праздновать. — Но… — У нас завтра выходной, только ночью пара сцен в городе. А сегодня большое событие. — Какое? Наташа смеётся, перебрасывая языком жвачку во рту. — Новый член семьи, — говорит она. — Непобедимой команды Мстителей. Ещё один величайший герой Земли. Снимай эту тряпку, Кейт, собирайся. Ей не нужно повторять снова. На захлопнутой двери покачивается какой-то вымпел с любительских стрелковых соревнований, и Кейт, стянув шкурку супергероини, молниеносно влезает в свои вещи. Они вдруг кажутся ей подростковыми и нелепыми, и она злится на себя — с чего бы? Бартону тридцать шесть, и он одевается ничуть не лучше, а у неё футболка хотя бы чистая. Кейт вылетает на улицу, в тёплый апрельский вечер — и замирает на несколько секунд. Да они все — как подростки. И Наташа, развалившаяся на капоте убитого, зато выкрашенного в пронзительно-сиреневый «доджа» на десяток лет старше самой Кейт, и болтающий с кем-то по телефону Джеймс будто сбежали с рок-концерта: оба в потёртых косухах, тяжёлых ботинках и джинсе. Им не хватает только гитар и заклёпок. Клинт, которому тридцать шесть, курит, присев на багажник и надвинув до бровей капюшон мятой фиолетовой толстовки. Делает он это, как уличный сорванец, держа сигарету большим и указательным пальцем. — Наконец-то, — говорит он, щелчком отбрасывает окурок и идёт за руль. — Поехали. Внутри «доджа» просторно, но как-то... убого. Когда у Клинта наконец-то получается его завести, и антиквариат трогается с места, Кейт почти с жалостью оглядывается на оставленный у студии мотоцикл. — Не сопрут, — заверяет Джеймс. — Наши с Нат тоже там. Сиденья продавлены. Освежителем, сиротливо болтающимся на ниточке, почти уже не пахнет. Наташа, пристроившись с Кейт на заднем сиденье, угощает её жвачкой, но серебристый фантик от неё выкинуть некуда — в дверцах всё забито. Пока машину трясёт от каждого камушка на дороге, Кейт сердито рыщет в своём рюкзачке, находит там пакетик и вытрясает туда фантики, окурки и скомканные стикеры-напоминалки. Наташа следит за ней с улыбкой. — Мы часто тусим у Клинта, если снимаемся в Нью-Йорке, — говорит она. — У него у единственного здесь своя квартира. Кейт невольно оглядывает машину ещё раз, и ей не хочется заранее представлять ещё и квартиру Бартона. — А откуда царапины на потолке? — Им шесть лет, — сообщает Клинт, крутя руль. — Мы везли в машине почти настоящего Локи. И я чувствовал себя абсолютно настоящим Хоукаем. Он делает музыку громче. Кейт замолкает, не зная, как это расценивать, и принимает это за уход от разговора. Let’s kill, tonight Kill, tonight Show them all you’re not the ordinary type Let’s kill, tonight Kill, tonight Show them all you’re not the ordinary type Let’s kill, tonight May your feet serve you well, And the rest be sent to Hell where they always have belonged Cold hearts brew colder songs Fate will play us out with a song of pure romance So stomp your feet and clap your hands «Додж» подпрыгивает снова, заворачивает за угол, вообразив себя болидом «Формулы 1», и тормозит у подъезда старого-престарого кирпичного дома с ржавыми пожарными лестницами и чьими-то простынками и трусами на верёвочках одного из балконов. Кейт выходит, задирает подбородок — и только тут обнаруживает, что у неё в руках ненужный шлем. Наташа походя выдирает его из рук Кейт и бросает на сиденье, захлопывая дверь, если можно так выразиться, автомобиля. Похоже, что не рассыпается он лишь чудом. — Не бойся, куски потолка у него не отваливаются, — шутливо бросает она через плечо, скрипя кожанкой. Кейт медлит, глядя, как троица направляется к двери. Знал бы папа, что делает его дочка и где её носит — голову бы оторвал. Но папа спокойно пьёт виски с содовой в своём особняке в Сан-Франциско, и его одобрение для Кейт давным-давно ничего не значит, поэтому она делает глубокий вдох и вприпрыжку нагоняет Наташу, Джеймса и Клинта. Она с ними. Она ведь тоже взрослая. Часть их каскадёрской семьи. *** Предчувствия, вопреки обыкновению, Кейт не обманывают. У Клинта вся жизнь похожа на его автомобиль. В квартире нет даже обоев — кирпичная кладка и бледно-сиреневая дешёвая плитка на кухне и в ванной. Ванную, к слову, незамедлительно занимает Джеймс — снимает косуху, сдёргивает резинку с короткого хвостика тёмных волос и с остервенением смывает лак, не замечая, что вода льётся за воротник футболки. Вешалки в коридоре нет — вместо неё между кирпичами вбиты длинные гвозди. На стене висит ростовое зеркало, на тумбочке живёт своей жизнью непонятная свалка. В комнате стоит большой мягкий диван, выглядящий случайным гостем, большой телевизор, попавший сюда за компанию с диваном, помесь шкафа и комода и игровая приставка. Пустые углы заставлены случайным хламом — начиная от скрученных спортивных матов и заканчивая поставленным вертикально сломанным велосипедом. Кейт очень старается ничего не сказать. Очень-очень. Она просто стоит, созерцая протянутую над диваном новогоднюю гирлянду. — Уже апрель, — всё-таки роняет она, когда ищущий что-то Клинт проходит мимо. — Огоньки красивые, — пожимает плечами тот. Кейт поднимает брови и зачем-то поддевает пальцем, раскручивая, педаль велосипеда. Наташа хлопает на кухне дверью холодильника и звенит бутылками. Никто почему-то не разувается и не раздевается. — Я нашла! — кричит она с кухни очень громко, и Клинт идёт на кухню. — На полке с кофе! Где ж ещё! В этом движении давно знакомых людей в чужом и пугающем пространстве Кейт вдруг впервые за день становится неуютно. Она не понимает, как здесь можно жить, среди разрухи, хлама и пустых стен. У её отца в тридцать шесть были фирма, дочь, три автомобиля и два особняка. У Клинта Бартона — одни обломки, и Кейт не знает, жалеть его или побаиваться. Картину отчаяния завершает пёс, который заходит в квартиру с балкона — лабрадор с примесью благородных дворянских кровей, заметным шрамом на боку и одним глазом. Он принюхивается к Кейт, по-доброму тычется носом под коленку, и она вдруг вполголоса стонет. — Да я тоже сначала охренел, — комментирует Джеймс, непонятно когда явившийся из ванны. — А потом привык. У Клинта очень круто. У него на голове накручено белое, будто сворованное из отеля полотенце, и он надевает косуху. Отодвигает в сторону велосипед и стиральную доску и, пока Кейт пытается представить Клинта с утюгом, извлекает на свет божий барбекю. — Собственно, поэтому, — Джеймс подмигивает ей. А потом он вытаскивает барбекю на балкон и тащит его наверх. На крышу. Одноглазый пёс ластится к Кейт, и она, присев напротив, гладит калечную морду. — Это Лаки, — доносится сверху голос Наташи, следующей на крышу. — Да, и чувство юмора у Клинта тоже… Специфическое. *** На крыше дома Клинта всё вдруг становится простым и до невесомости лёгким. Фонари на улице почему-то не горят. Ночной, ещё прохладный апрельский Нью-Йорк раскрашивается звёздным и лунным светом, звучит негромкой музыкой из вытащенных под открытое небо мелких колонок, приобретает аппетитный запах жареных колбасок с острым кетчупом и пива. Кейт никогда не пила такое дешёвое, но оно почему-то кажется ей очень вкусным. Первый тост они поднимают за неё и глуховато чокаются стеклянными бутылками, и от этого Кейт приятно и радостно. В её прежних компаниях всё было как-то не так. Золотая молодёжь Сан-Франциско не шастала по обшарпанным, но чистеньким крышам, не жарила барбекю по ночам. Праздники оборачивались фуршетами, вечеринками у бассейна, арендованными клубами, и все приходили нарядными. Клинт всё ещё в залитой кофе дурацкой футболке, виднеющейся под расстёгнутой толстовкой. И капюшона он тоже не снял. Вдвоём с Джеймсом они колдуют над барбекю, пока Кейт слушает их недлинные рассказы о себе. Их всех собрал в своей группе Фил Коулсон — бывший каскадёр, не сумевший расстаться с делом жизни даже после травмы. Все наперебой твердили, что если Коулсон взял её в группу — значит, она хороший человек. Ему это важнее бумажки об окончании школы каскадёров: ни у кого из группы её нет. Наташа приехала в Штаты из России, с дядей. Она в детстве мечтала стать балериной, но в четырнадцать получила несовместимую с балетом травму ноги. Дядя, умерший пять лет назад, пристрастил её к боевым искусствам и мотоциклам; к стрельбе её пристрастил Клинт. Джеймс бросил колледж и ушёл в армию. Воевал — и говорил об этом с надтреснутой, но всё же улыбкой, зато без подробностей. Вернувшись, не смог заставить себя выбрать профессию без риска. Клинт — сирота и вырос в цирке. Там его однажды и нашёл Фил Коулсон, совершенно случайно. Клинт в его группе дольше всех, и, оказывается, умеет делать много потрясающих вещей, нужных и ненужных для каскадёра. Он не любит говорить о себе, но Джеймс и Наташа нахваливают его из вредности, рассказывая о высотных трюках, альпинизме, метании ножей, драках, потрясающей стрельбе и экстремальном вождении. Сам он пробалтывается только о том, что умеет крутить пои. — Бог огня, — смеётся Наташа, надкусывая колбаску. — Идеально прожарено. Клинт подбрасывает в руке нож, довольно улыбаясь. Он переворачивается в воздухе, ловя отблески огня, и ложится ему точно рукоятью в ладонь. — И выпендрёжник, — добавляет Джеймс. Когда очередь доходит до Кейт, она не знает, что о себе рассказать. Выросла в золотой клетке у папы? Должна была стать приличным человеком, прожить скучную жизнь по его указке, получить занудное образование, выйти за сына делового партнёра, сдохнуть от тоски? — Хотела быть самостоятельной, — уклончиво отвечает Кейт, и ей от этого стыдно. Раньше она говорила об этом с гордостью. — «Назло маме уши отморожу», — едко переводит Клинт, открывая вторую бутылку о парапет. — Моя мама умерла. Это бессознательно-привычно слетает у Кейт с языка, и крышка от пива Клинта падает на неровный бетон и подпрыгивает особенно звонко. — От отца я съехала ещё давно, — сообщает она, даже не замечая, что все притихли. — Да, я мелкая для вас, но я не ребёнок, я понимаю, что делаю, и у меня уже есть опыт. Я с детства занималась гимнастикой, у меня рано появились автомобиль и мотоцикл, я записывалась во все спортивные кружки, в которые могла. А потом окончила каскадёрскую школу и работала в молодёжных сериалах. Интересного мало, в основном драки, прыжки… — Кого дублировала? — интересуется пришедшая в себя Наташа, попутно отбирая вилку с колбаской у Джеймса. — В последний раз — девочку-лучницу. Привыкла к к этой работе. Даже плакала, когда её убили. И дурная примета — умирать в кино, и персонажа жалко… Клинт вдруг ставит бутылку на крышу. Переключает песню и стаскивает толстовку. Кидает её на коленки Джеймса. — Херня это всё, — авторитетно заявляет он. — Я умираю на съёмках тринадцать лет, и вот он я, жив-здоров и кормлю вас колбасками. Я сгорал, вылетал через окна небоскрёбов, падал без парашюта, принимал пули, прыгал в машинах с мостов и взрывался, и я не верю в приметы. Клинт вдруг разворачивается спиной, идёт к краю крыши — и делает шаг на парапет, как в тёмную звёздную бездну. — Херня и приметы, и математика, — он говорит это с края так громко, что голос эхом отражается внизу и летит куда-то по безлюдным улицам. Только потом он поворачивается к ним. Точнее, к Кейт. — Каскадёр — это человек, который обманывает смерть, — он весело улыбается, стоя на фоне звёздного неба на высоте десяти этажей. — Ты должна это понять. Иди сюда. Он протягивает к ней руку, ладонью вверх. Кейт смотрит на бутылку в своей руке. Колеблется. Идти на самый край выпивши, пусть даже чуточку, кажется ей не лучшей идеей. — Тебе двадцать два, и ещё не поздно выбрать что-то другое, — подначивает Клинт, и это вдруг действует как гипноз. Кейт вручает бутылку Наташе, поднимается и снимает куртку. Делает несколько вдохов и выдохов в такт играющей песне. You want the heart Or to be saved, But even good cash's still get payed. So watch my back and keep the blade. I think it'll got you laid. So fake your death or is your blame And leave the lights on when you stay. Take off your clothes and dream that fame, Come'on and feel that shame. И идёт к Клинту, без раздумий хватаясь за его руку. Он почти втаскивает её на парапет, не давая ни единого шанса отступить, легко и сильно — и разворачивает так, что пятки кед Кейт чуть-чуть выступают над улицей. Клинт стоит совсем близко, но в густой ночной темноте не разобрать, улыбается он или больше нет, не перешло ли всё в издёвку, не разочаровала ли она своего будущего напарника, и голова вдруг кружится — наверное, от пива. Клинт, кажется, улавливает это и осторожно сжимает её локти. Ладони у него шершавые, пальцы в мозолях, но эта хватка — тёплая, крепкая и надёжная. — Я держу тебя, Кейти, — спокойно и тихо говорит Клинт, и фонари на улице вдруг вспыхивают, будто Лэнг выкрикнул свою любимую фразу. Клинт Бартон всё-таки улыбается. Это сейчас получается так легко и открыто, и его глаза такие весёлые, что Кейт вдруг понимает: его лицо в эти секунды врезается в её память навсегда. В слабом свете фонарей, прячущем морщинки, с нелепым пластырем и опалённой бровью, с щетиной на щеках и непонятной штукой в левом ухе, которую Кейт не видела днём — но какое-то особенно вдохновенное и светлое. — Я держу, — повторяет Клинт. Она смотрит на него, не отрываясь. Голова кружится сильнее, но Кейт почему-то совсем не страшно. Свет фонарей убегает вниз по улице, и весь Нью-Йорк у их ног становится золотым. «Дай мне любви», — рассеянно повторяет про себя Кейт — и улыбается Клинту. *** Для одного дня — слишком много впечатлений, болтовни и смеха. Кейт засыпает первой, разложив диван Клинта. Перед сном она думает, что спать к ней придёт Наташа — логично было бы устроиться на матах парням. Но вскоре её будит слишком тяжело упавшее рядом расслабленное тело, и она приоткрывает один глаз. Клинт зевает, утаскивая у неё из-под головы одну подушку. Во сне она заграбастала обе. Почему-то вслед за мыслью, что папа непременно бы убил её за такое, сразу же приходит другая, ленивая и спокойная. «Клинт — так Клинт». — Ты не снял гарнитуру, — сонно бормочет Кейт. — А, — Клинт вытаскивает свою странную штуку из уха. — Спасибо. Только это не гарнитура. — А что? — У меня сорок процентов слуха. Старая травма, — сообщает он так же легко, как Кейт про свою мать. — Когда я забываю его дома, мне неудобно говорить на съёмках. — Теперь понятно, — Кейт закрывает глаза. В эту ночь ей спится неожиданно хорошо и крепко.