POV Даниил
И всё закрутилось. Как только Кирилл клятвенно пообещал отдать сразу и фотки, и исходники, идея как это реализовать, моментально прострелила мне мозг. Да, это было не то, что хотелось. Но это был компромисс, а самое главное — этим можно остановить новоявленного блюстителя нравов. На следующий же день, после трудного разговора с родителями, я уже писал заявление в военкомате. Какого же было моё удивление, когда через день меня вызвали туда для прохождения медкомиссии и вручили предписание о явке в часть №N. На мой вопрос, как так быстро получилось, майор, вручивший мне это предписание, сказал, что разнарядка на офицерский состав пришла ещё на той неделе, что он очень рад видеть в моем лице сознательность нынешней молодежи и что армия из меня сделает настоящего мужчину. По его словам получается, что до подачи заявления в военкомате я был не настоящим мужчиной. Пожимая мне руку, майор также сообщил, что проездные документы будут готовы уже через день, и назначил время, когда мне за ними явиться. Дома все были в настоящем шоке. Отец молчал и часто выходил курить на балкон, мама плакала, собирая мне сумку, Ксюха тихонько сидела с ней рядом и старалась не мешаться. Только я один сидел в своей комнате и обдумывал быстро развивающиеся события, и что и как дальше делать. В первую очередь требовалось сообщить Александру и надо найти такие слова, чтобы он понял. Нужно рассказать ему всё и объяснить, почему я принял такое решение. Но как? По телефону нереально — все всё услышат. Я в этот момент пожалел, что не купил себе мобильную трубку, нам с Саньком для общения хватало стационарного телефона. Следовательно, надо написать письмо. Я сел за письменный стол и взял ручку.***
Через день, получив в военкомате проездные документы с датой отбытия, обозначенной послезавтрашним числом, я направился к Кириллу. Открыла мне дверь его бабушка, значит, родители уже вернулись от старшей дочери. Это плохо, я всё-таки рассчитывал начистить ему рожу. Пока я снимал свои кроссовки, мой бывший друг вышел из своей комнаты и, как будто ничего между нами не было, протянул мне руку: — Привет, Дань. Я сделал вид, что не заметил руки и, сказав «Здравствуй», прошел в его комнату. Здесь было всё как раньше: письменный стол, стоящий у стены, напротив — диван, шкаф с книжками, что оба зачитывали до дыр, чуть дальше — два кресла, между которыми вместился маленький старый журнальный столик. И я вдруг вспомнил, что снизу, под столешницей, должна быть вырезанная ножом надпись, сделанная нами обоими ещё в седьмом классе: «Дан+Кир=друганы навек». Как давно это было. В другом веке, в другой жизни. На полке у книг я увидел фотографию. Я узнал её: апрель первого курса института, только что закончилась организованная мною студвесна, мы дурачимся перед зданием института. Влад стоит сзади справа, обняв меня за талию и положив подбородок на плечо, Кирилл — слева, Санька сидит у меня в ногах на корточках. Все улыбаются, смотря в объектив фотоаппарата. Кто нас тогда снимал? Уже не помню. Но на фотке, что стояла у Кира, Саньки не было — он безжалостно его обрезал. Как я раньше этого не замечал? Как я вообще раньше не замечал в нём такой одержимости за «чистоту» своих рядов? С кем он вообще останется? — Насмотрелся? — прерывает тишину Кирилл. Не обращая на его слова внимание, я оборачиваюсь, спрашивая в ответ: — Ты помнишь свои слова? — Я всё помню, не сомневайся, — присаживаясь на диван, отвечает Кир. Я бы с ним поспорил, я не то что сомневаюсь в нем, я ему вообще уже не доверяю. Но беру себя в руки и продолжаю: — Ты сказал, что отдашь фото и исходники, если я вдруг окажусь на другой планете. — И что? Завтра улетаешь? — ухмыльнулся Кир. — А ещё я помню, как на военных сборах ты высказался, что армия для тебя, как другая планета, на которой ты не хотел бы оказаться в дальнейшем. Помнишь? — Ну, было такое, — насторожился Кир. Я достаю из кармана предписание и протягиваю ему. — Читай. Я послезавтра отбываю на эту «другую планету». И хотел бы, что б ты выполнил своё клятвенное обещание отдать мне фото и исходники. Он буквально вырывает бумагу из моих рук и читает. Я вижу, как двигается его кадык. Он поднимает на меня глаза, смотрит с недоумением и спрашивает: — Ты что, с ума сошел? Я пытаюсь сдержаться и не наорать на него, получается с трудом. Через пару минут молчания, когда в гневе испепелял его взглядом, а ладони сжимались в кулаки, я произнес: — Я жду. Кирилл поднялся с кресла, прошел до шкафа и достал свой фотоаппарат. Я даже не стал смотреть кадры, сразу вытащил флешку. Сел за его включенный компьютер, задал поиск по дате формирования файлов, и, убедившись, что с флешки на комп Кирилл их не переписал, встал из-за стола. Подошел к фото на полке и, взяв в руки, согнул пополам. Оторвал половину, где мы с Владом, и положил к себе в карман. Вторую часть бросил на стол. Со словами «Надеюсь, больше не встретимся» я вышел из комнаты. Кирилл всё в таком же ступоре, как и пять минут назад, стоял посреди комнаты и провожал меня взглядом побитой собаки. Плевать. Я вышел из его подъезда и направился домой. Оставалось только одно дело. Надо позвонить Александру и сказать, чтобы он меня не ждал. Нет, даже и этого говорить нельзя, родители же не в курсе, что я собирался в Москву переезжать. Только переступил порог своей квартиры — раздался звонок телефона. Мама взяла трубку. — А, Сашенька, здравствуй. Да, Даниил только что пришел. И протянула мне трубку. Сашка затараторил сразу же, как я только сказал «Привет, Сань»: — Данька, я был у Влада. Он почему-то абсолютно не был рад меня видеть, но это неважно. Он пообещал устроить тебя на работу. У него, оказывается, папаня тако-ой крутой чел, что я даже не ожидал. Так что всё складывается отлично. Ты когда приезжаешь? Я так соскучился, Дань. Я уже с бабушкой поговорил, она согласилась, чтобы ты у нас немного пожил, пока квартиру не снимешь. Но это она так говорит. Я бы хотел, чтобы ты у нас жил постоянно. Но там видно будет. Убедю её, ой, убежу. Да нафиг, короче, решим вопрос твоего постоянного проживания попозже. Ты когда приезжаешь? Я слушал его голос и чувствовал, как всё больше и больше сжимает горло, а на глаза наворачиваются слёзы. И не придумал ничего лучшего, как прохрипеть в трубку: — Я в армию ухожу. — Какая армия, ты о чем? — опешил Санька. — Я подал заявление в военкомат и послезавтра уже поезд. Я написал тебе письмо, всё объяснил. На том конце трубки молчали. Я не мог уже слышать эту тишину и произнес: — Ну скажи что-нибудь. — Что? Что я должен сказать? Что я понял, что я для тебя ничего не значу? Что я понял, что все твои слова — это пустой звук? — Нет Саня, нет, это не так. — Предположим, как ты сказал, что это действительно не так. Я, может, и поверю. Но тогда другой вывод — ты трусливо предаешь меня. — Нет, Сань, нет. Я не могу сейчас говорить. Но ты прочитай письмо, всё поймешь. — Когда ты уезжаешь? — Послезавтра в девять пятнадцать утра. — Я прилечу. Нам надо поговорить. — Как прилетишь? Из аэропорта до нас на такси только три часа. Ты один поедешь? Нет, Сань, не надо. Я письмо тебе написал, там всё в подробностях. — Как скажешь, — проговорил тихо Саня и повесил трубку. Я стоял, уперев лбом стену, и слушал короткие гудки телефона. В коридор вышла мама. — Дань, а что это было? — Что именно? — переспросил я её и положил трубку на рычаг. — Ты как будто оправдывался. Но не важно, ты сказал, что уже послезавтра уезжаешь? — дрожащим голосом проговорила она. — Да. — Да как же так быстро-то? — Всё нормально, мам, деду только позвони, чтобы он приехал, хорошо? А я пока отдохну, что-то усталость какая-то накрыла.***
Я запретил своим родственникам меня провожать. Решил, что так будет лучше. Распрощались-расцеловались дома, и вот теперь я стою у вагона и жду своей очереди, чтобы показать проводнице билет и зайти в поезд. — О, здорово, Гордеев. Я оборачиваюсь и вижу перед собой того майора из военкомата. — Я знал, что тебя встречу. Вот, знакомься, Романыч, — обернувшись к другому мужчине, что стоял рядом с ним, — младое поколение, жаждущее служить. Сам пришел в военкомат и написал заявление. А ты всё говоришь, что сейчас молодежь не рвется в армию. Романыч протянул ко мне руку. — Романов Петр Алексеевич, прапорщик. — Гордеев Даниил Вячеславович, младший лейтенант, — в тон ему ответил я, пожимая руку. — Ну вот, Романыч, — вклинился уже майор, — попутчик тебе почти до конца. Он в N выходит. Так что почти пять суток будете вместе. Ну всё, ладно, бывай, друг, жду на следующий год. А о сестре и племяше не беспокойся, приглядим. Пожав руку прапорщику и обняв его на прощание, майор пошел на выход с перрона. Я стоял в тамбуре поезда и смотрел, как проводница закрывает дверь вагона. В купе проходить к своему новому знакомому не хотелось. Я как будто оттягивал окончательный разрыв между прошлым и будущим. И этот тамбур был для меня, как последняя ступенька, через которую я должен ступить в неизвестность. Последний взгляд на людей на вокзале своего города, где прожил до двадцати двух лет, последний взгляд на выход на перрон. Санька? Я вдруг увидел его. Он вылетел на перрон и уставился на поезд. Ещё секунда — и мой вагон поравняется с ним. Я прильнул к решеткам окна тамбурной двери. Наши взгляды пересеклись. Что было в его глазах? Обида, растерянность, негодование, боль? Он вдруг присел на корточки на перроне и, уперев локти в коленки, закрыл лицо руками. Я ещё долго стоял в тамбуре. «Что он мне последнее сказал? Обвинил меня в предательстве? Я предатель? Нет, он должен понять и простить. Прочитает письмо и простит», — успокаивал я сам себя, уставившись пустым взглядом в проплывающий пейзаж. Но в стуке колес я всё равно слышал «Предатель, предатель, предатель».