+ 1 +
Чанёль сонно жмурится, глядя на поднимающееся краешком из-за горизонта солнце. Морщит легонько нос от явственного запаха ванили и отхлёбывает из чашки горячий шоколадный коктейль, сладкий и пряный. Рядом бормочет что-то по-китайски Ханни, который орудует за столом: стучит ложкой, помешивая, переставляет посуду туда-сюда и заставляет тесто принять шоколадный цвет. — Давай-ка дальше я... — Чанёль осушает чашку и меняется с Ханни местами. Ханни — помощник хороший, но он кондитер. Почему-то у Ханни выпечка всегда выходит немного жестковатой, и это загадка для Чанёля. Сам видел не раз, как Ханни всё делал точно по его инструкциям, но выходило жестковато — хоть убейся. — Приготовишь крем и помадку? — Всё будет, — с готовностью кивает Ханни и мчится к своему рабочему месту. Вообще Чанёль уже лет пять держит магазинчик со свежей выпечкой на десять маленьких столиков для желающих перекусить прямо на месте. В квартале его магазинчик знают и любят, заказов всегда полно. Кондитер Чанёлю не особенно и нужен. Но пару лет назад Ким Чонин, с которым Чанёль всю жизнь провёл в одном доме и отучился в одной школе, притащил в магазинчик замурзанного, голодного и возмущённого нелегала, едва способного связать пару слов по-корейски. Вместе с Чонином Чанёль тогда пытался разговорить зашуганного парнишку. Чонин вскользь упомянул, что в порту перехватили контейнер с живым грузом на продажу, и вот парнишка как раз оттуда. С горем пополам выяснили, что Ханни жил в Шанхае, не ладил с родными, потому что имел смелость признаться в нетрадиционной ориентации. Жить дома стало и вовсе невмоготу, вот он и попытался перебраться в Японию, но на корабле его скрутили, документы отобрали и привезли в Корею. Во время облавы он кинулся бежать куда глаза глядят, едва не нарвался на уличную шпану, а там уж и Чонин подоспел. Ханни накинулся на спасителя, дал волю накопившемуся страху, залил слезами и не смог руки разжать. Так вот Чонин с прицепом и пришёл к Чанёлю. — Ну и что с ним делать? Документов нет, лопочет "Ру Хань", но поди докажи кому-то что-то. Депортируют. Ханни домой не хотел. Они тогда до утра сидели и ломали головы, а потом решили удариться в авантюру, когда успокоившийся Ханни хозяйничал на кухне и демонстрировал мастерство кондитера. Чанёль взял его на работу к себе, а бумажной волокитой занялся Чонин. Так они позаботились о легальности положения парнишки, помогли обустроиться и стали называть его Ханни. Ханни остался всем доволен, взялся за корейский язык и принялся помогать Чанёлю. Вот так в магазинчике завёлся неучтённый кондитер, что работает тут до сих пор. Чанёль достаёт противень, мурлыча себе под нос весёлую песенку. Аппетитный запах заполоняет всё вокруг, и даже Ханни облизывается, колдуя над кремом. Чанёль как раз заваливает широкую тарелку шоколадно-коричневыми пышками, а в распахнутую дверь магазинчика пытается попасть с первого раза сонный Чонин в костюме, но без галстука. Галстук он держит в руке, а из-под полы пиджака кокетливо выглядывают наручники. Лохматый, отчаянно зевающий и одновременно жадно принюхивающийся, он доползает до любимого столика и шлёпается на стул, потягивается и роняет голову на столешницу, неопределённо машет рукой в воздухе, а Чанёль обречённо закатывает глаза. — Зелёный чай и... вот... — Он перекладывает пару пышек на блюдце. — Только шоколадного крема добавь. Эти слова лишние, Ханни и так отлично знает пристрастия Чонина. Молча хватает всё нужное, и спустя пару минут у носа Чонина благоухает чашка со свежезаваренным чаем и сладко пахнут пышки, любовно украшенные шоколадным кремом. Ханни пытается усадить Чонина ровно, отбирает галстук и терпеливо завязывает с безупречной аккуратностью, напоследок озирается по сторонам, не видит ненужных свидетелей кроме Чанёля, потому легонько прикасается губами к сухим полным губам Чонина и подсовывает пышку. Чонин что-то бурчит мягко-рассеянное, но послушно впивается зубами в пышку, пачкает кончик носа шоколадом и благосклонно позволяет Ханни слизнуть шоколад с кожи. Чанёль возится с новой порцией выпечки, проверяет чайные булочки и выкладывает горячие лепёшки, сортируя на сладкие и пресные. Сладкие подоспевший на помощь Ханни пропитывает сиропом и перекладывает промасленной бумагой, чтобы сложить в коробки с логотипом ресторана. За ними прибудут через четверть часа. Работа кипит, но Чанёль находит минуту, чтобы присесть за столик и тихо поблагодарить Чонина — тот вчера выручил Чанёля и привёз его матери необходимые лекарства. Чанёль украдкой суёт всё ещё сонному Чонину деньги в карман пиджака, потому что знает — Чонин сам деньги не возьмёт. Никогда не берёт. Они росли вместе, почти одна семья уже, и у Чонина на этом загон. Чонин, конечно, уже год работает в частной транспортной полиции и зарабатывает немало, но Чанёлю совесть не позволяет закрывать глаза на траты. — Тебе отпуск и выходные вообще дают? — недовольно ворчит Чанёль, оценивая взглядом уставшего за неделю Чонина. Чонин и сам хорош, трудоголик несчастный, но всё-таки. — Завтра, — бормочет Чонин. — Сегодня операция. — Да уж вижу — встал ни свет ни заря. По пути на работу не усни только и не заблудись, а то опять проснёшься в новом месте. Вечером приходи. У нас будет вкусное для тебя. Чанёль провожает Чонина до двери и насильно впихивает в руки горячие пирожки со свининой, несколько пышек и коробочку конфет, что приготовил Ханни. Ну а после жизнь возвращается в привычную колею, наполненную запахами теста и всевозможных начинок, а рядом благоухает пряностями и сладостями занятый по уши Ханни. До десяти утра уютный зал магазинчика полон жизни — собирающиеся на работу посетители перекусывают и бегут на автобусную остановку, прихватывая с собой вкусное, чтобы скрасить обед. До обеда в магазине опять тихо, лишь время от времени прибывают курьеры и перевозчики, забирающие заказы. В обед набегают посетители из тех, кто работает поблизости, а вот после обеда затишье наступает вновь. — Что осталось-то? Ханни у большого холодильника листает висящий на стене блокнот с заказами и расписанием. — Остались "Орхидея" со сладостями и "Голубые рыбки" с выпечкой. У них стоит пометка на коржи дополнительно. — Давай упакуем, и можно будет дух перевести, — кивает Чанёль. Ещё полчаса они с Ханни страдают, складывая всё в доставленные заранее коробки. Потом Чанёль относит коробки и ставит в зале на стойку, чтобы были под рукой. Все на стойку не помещаются, приходится несколько коробок поставить внизу на чисто подметённый пол. С чувством выполненного долга Чанёль и Ханни устраиваются за любимым столиком Чонина и принимаются перекусывать, пока ждут двух последних на сегодня курьеров. Из "Орхидеи" приезжают точно по расписанию и забирают заказ, а вот "Голубые рыбки" заставляют себя ждать.***
Бэкхён в шестой раз проклинает узкие джинсы, запихивая коробку в фургон. Теперь он отлично понимает, почему капитан Ким Чонин смерил его столь выразительным взглядом перед тем, как отправить на операцию. Взгляд, ха! Неужели так трудно было сказать прямым текстом, что одежда Бэкхёна не годится? Вот гад. Сонный и умявший шоколадные пышки. Где только берёт такую вкуснятину? Чонин угощал Бэкхёна — было дело, и Бэкхён ни разу в жизни не находил в городе пекарни, где бы продавали настолько вкусную выпечку. Ещё и голову ломал не раз, как выпечка лежит с утра до вечера, но всё равно остаётся такой мягкой, свежей и душистой. Хотя в капитане Ким Чонине только выпечка на достоинство и тянет, однако. Бэкхён отпахал под начальством капитана без малого месяц и особой любви как не питал, так и не питает. Ким Чонин спускал с него по две шкуры даже за крошечные косячки, что уж говорить о серьёзных проколах. Но это нечестно. Бэкхён только недавно закончил Национальную Академию, где ж опыт брать, если в полиции развернули носом к двери, и пришлось идти к частникам? Хотя отношение Бэкхёна было не совсем справедливым. Чонин-то по две шкуры с него спускал сам, но вот перед руководством защищал всегда. Правда, толку, если Бэкхёна до сих пор не перевели в штат окончательно, а продлевают период стажировки. Период стажировки — это хорошо с той стороны, что в работе таки не отказывают, но плохо, потому что Бэкхёну нужны деньги. Квартира съёмная, платить надо, а возвращаться Бэкхёну уже некуда. Жить на улице не тянет совсем, как и работать руками. Сегодня капитан Ким Чонин впервые отпустил Бэкхёна на операцию одного. Дело — мелочь, конечно, но всё равно приятно. Несмотря на неудобную одежду и тяжёлые коробки. Суть дела сводилась к жалобам нескольких компаний на качество услуг перевозчика. Перевозчик был частным, но работал под крылом у центральной компании, вот Бэкхёна и направили, чтобы разобрался. Грузы не пропадали, но часто упаковка была повреждена, да и товара не хватало по мелочи. Бэкхёна посадили на нужную машину в качестве помощника, так что он и таскал с утра коробки: полные и пустые, из фургона и в фургон. Тоска смертная, но всяко лучше, чем торчать под тяжёлым взглядом капитана Ким Чонина и обливаться потом, натужно размышляя, где и на чём прокололся, и за что сейчас шкуру спустят. Ну и страшновато Бэкхёну становилось и становится до сих пор. Ким Чонин частенько смотрел на него так, будто рентгеном просветил и знает всю сущность бэкхёновой натуры. Включая некие детали, которые Бэкхён не стал бы ни за что оглашать. Уж работодателю знать о них незачем, а то — работа, прощай. Одних потраченных нервов довольно на капитана Ким Чонина, под взглядом которого у Бэкхёна постоянно зудит язык признаться наконец и съебать со скоростью света так далеко, чтоб не догнал. Спасибо хоть за то, что капитан ни разу не попытался зажать Бэкхёна в уголке и убедиться. Бэкхён бы сопротивлялся, но всё равно — сама попытка тоже неприятна. Но капитан не пытался. Просто смотрел, будто всё знает. Гад. Бэкхён снова чертыхается, ставит коробку понадёжнее и плетётся обратно к фургону. По плану последняя ходка — это радует тем, что тягомотина закончится на сегодня. Зато не радует тем, что Бэкхён так ничего и не узнал. Напрасно потраченный день, полный физического труда, а физический труд точно не является предметом, от которого Бэкхён приходил бы в восторг. Бэкхён намного больше любит ворочать мысленными мешками и шевелить извилинами, самодовольно напрягать мозжечок, а ещё чувствовать себя гениальным стратегом, наблюдая за драками издали. Самое то, но вот хрен в зубы и закатай рукава, Бён Бэкхён, — сегодня ты в полной заднице. Даже хрен в зубы — и то облом. Только коробки в ухоженные руки и пиздец любимому ногтю — и вот что ж ты будешь делать? — В "Солнышко", — недовольно басит водитель и трогает с места, аккуратно выезжая на дорогу. Бэкхёну наплевать, какой у них заказ и груз. Ему бы поскорее отчитаться перед капитаном и домой, ну потому что ноготь! Саднит, падла. Бэкхён невольно тянет большой палец в рот и пытается зализать заусеницу. Язык не пилка, но хоть капельку, да легче. От слюны на коже крупная родинка у основания ногтя выглядит ещё темнее, чем всегда. Водила хмурится, бросая на Бэкхёна косые взгляды в зеркало. Бэкхён даже понимает его — вдруг поставили в смену левого человека, одетого не по делу, сказали, что работать две недели вместе, а если у водилы грешки, то подельник тоже свой был, а тут такое... Бэкхён на его месте уж точно смекнул бы, что пахнет жареным, втянул язык в задницу и вёл бы себя предельно осторожно. Но люди такие — одни умные и хитрые, а другие — с прибабахом и дурные. На глаз разница не определяется, а жаль. Фургон притормаживает у узкого тротуара. Как раз напротив магазинчика с яркой вывеской. В распахнутую дверь видны приготовленные коробки с нужным логотипом, а водила выжидающе пялится на Бэкхёна. С невозмутимым видом и длинными тирадами безудержного мата в мыслях Бэкхён толкает дверцу, практически вытекает из кабины уставшей полужидкой субстанцией, страдает из-за любимого ногтя и едва плетётся внутрь магазина. С накладными Бэкхён разбирается вместе со странным шкетом китайской наружности. Бэкхён инстинктивно подозревает шкета во всех смертных грехах сразу, потому что мама всегда говорила: "С китайцами держи ухо востро". Мама оказывается права в хрен знает который раз, потому что... — Вы ужасно опоздали, — с лёгким акцентом обвиняет Бэкхёна шкет и хлопает чистыми искристыми глазами — как невинный ангел, который в жизни незнакомым людям в лицо гадости не говорит. — Всего на пятнадцать минут, — праведно возмущается Бэкхён. — Только если вы исключительно по минутной стрелке время считаете. Два часа пятнадцать минут, — продолжает швырять в Бэкхёна словесными гадостями шкет китайской наружности. — Сами несите ответственность за груз. Если коржи станут жёсткими по вашей... — У тебя вообще документы есть? Ты тут на каком основании трёшься, морда китайская? — не выдерживает Бэкхён такой наглости. — Есть у него всё, — басят слева. Бэкхён медленно поворачивает голову и ошарашенно пялится на высокого ушастого парня с лохматыми волосами, присыпанными белым, в длинном фартуке, с гирляндой алых лент на поясе и шоколадными полосками на правой щеке. — Ханни, поможешь мне? А вы забирайте коробки — это все ваши. Только не опаздывайте так больше. Коржи вряд ли окочурятся, но всё-таки. Выпечка вкуснее свежая. Потом ушастик внезапно расплывается в широкой тёплой улыбке, вежливо кивает и скрывается за выступом стены вместе с тем самым Ханни, который шкет китайской наружности. Бэкхён стоит памятником и немо ловит раскрытым ртом воздух, а воздуха при этом отчаянно не хватает. Мысль всего одна: "Что это было?" Помотав головой, Бэкхён приходит в себя, окидывает горестным взглядом пять коробок. Четыре из них на полу, одна — на стойке. — Ладно... Бэкхён резко нагибается и хватает коробку под глухой звук рвущейся ткани. Застывает, опасаясь верить собственным ушам и ощущениям, но ощущения тревожно бьют в набат и твердят, что на жопе дыра размером с Гватемалу и туда задувает. Спасибо, что наручники и пистолет не вываливаются, но могут. Опасаясь разгибаться, Бэкхён очень медленно и осторожно отпускает коробку, ведёт руками к фасаду и принимается нежно ощупывать собственную задницу. Находит шов и убеждается, что тот разошёлся. Аккурат как надо. Практически от копчика до яиц. В прорехе наверняка радостно зеленеют модные трусы с ландышами. Выпрямившись, Бэкхён делает шаг и понимает, что дыра на жопе заметно сказывается на походке. Походка становится моряцкой и расхлябанной, и так нельзя, потому что — позорище. Бэкхён в отчаянии глазеет на припаркованный фургон, на водилу с мангой в руках, на коробки и на дверной проём, за которым слышны приглушённые голоса. Честь надо спасать — и срочно, а то в таком виде и за преступником не побегаешь. Бэкхён отважно добирается до дверного проёма и заглядывает внутрь, где ушастик в фартуке и Ханни колдуют над рогаликами на огромном столе. Вежливо прокашлявшись, Бэкхён с плохо скрытой надеждой глядит на ушастика в фартуке и глупо пытается понять, что за херня у того на тёмных волосах. — Простите? — От удивления глаза ушастика раскрываются шире, и Бэкхён не ко времени помечает себе в памяти, что у этого странного чудака глаза большие, тёплые и красивые. Ресницы длиннющие. А губы мягкие-мягкие, сочные такие, перепачканные шоколадом... Сластёна. Если раздеть и на разворот любимого журнала Бэкхёна... Твою... блядь! — У вас есть нитки, иголка и ножницы? — кротко интересуется Бэкхён таким тоном, каким обычно спрашивают дорогу или время на улице у случайных прохожих. Ушастик и Ханни таращатся на него, как будто он повторил подвиг Иисуса и прошёл по воде, как по суше. Потом парочка переглядывается и замирает. — Да, идёмте, — наконец оживает ушастик, торопливо вытирает руки желтым полотенцем и широкими шагами двигает в сторону лестницы, что по правую руку от Бэкхёна. Бэкхён боковым приставным шагом смещается в том же направлении, стараясь не демонстрировать Ханни родной фасад с дырой на срамном месте. Глаза у Ханни становятся ещё больше, когда он видит странную манеру передвижения Бэкхёна, но — радости хоть мало, да ладно — молчит. Бэкхён кое-как взбирается по ступеням и утыкается лбом в запертую дверь, растерянно пыхтит и ждёт, а чуть позже дверь распахивается, и Бэкхён утыкается лбом уже в грудь высокого парня, фартук которого вместе с лентами преступно вкусно пахнет свежим тестом, шоколадом, ванилью и молоком. — Э-гм... Вот, — неловко выдаёт ушастик, как будто слегка шевелит кончиками выдающихся ушей и протягивает на крупных ладонях ножницы, светлые нитки и иголки в пластмассовом футляре. — Минуту, — просит Бэкхён и принимается деловито расстёгивать джинсы. Глаза парня в фартуке становятся воистину огромными, заодно и рот раскрывается от изумления. — Что вы... делаете? — Снимаю джинсы. На затылке глаз у меня нет, зашить дыру не смогу. — Бэкхён стаскивает джинсы окончательно, поднимает перед собой и встряхивает. — Видите? Шов разошёлся просто. — Вы в таких джинсах постоянно работаете? Если да, то странно, что шов разошёлся только сейчас. — Ушастик без особого труда чуть перегибается через плечо Бэкхёна и оценивает обтянутый зеленью с ландышами фасад. — На такой-то попе... — На какой такой попе? — задиристо уточняет Бэкхён. — На хорошей. Попе. Замечательной попе. Вам помочь чем-нибудь? — Сам справлюсь. Бэкхён с хмурым видом забирает швейные принадлежности, прислоняется к подоконнику, удобнее выворачивает джинсы и лезет за иголкой. Вот надеть иголку на нитку куда труднее. Бэкхён страдает, мысленно рыдает, колет себе пальцы, а проклятая иголка... Иголку с мягкой настойчивостью отбирают. Ушастик сосредоточенно продевает нитку в ушко, осматривает прореху, чтобы прикинуть длину нити, перекусывает нить зубами и ловко затягивает узелок. — Давайте сюда... — Вот вы мне ещё джинсы не зашивали! — Ой, ну помолчите. Вы два года зашивать это будете. Давно в полиции? — Какие два года? Я умею шить! А вы... — Бэкхён осекается, потому что какого хера про полицию вякнул-то? — Пак Чанёль, владелец этого милого местечка. У вас наручники на попу свешиваются. Видно из-под полы футболки. А вон то пистолет, наверное. Хотя не поручусь. — Стажёр Бён Бэкхён, — неохотно называет себя Бэкхён и хмурится, пока неожиданно ловкие пальцы Чанёля быстро управляются с прорехой на джинсах. — Частная транспортная. — Капитан Ким ещё душу не вытряхнул? — между делом уточняет Чанёль и едва заметно улыбается уголками рта. Едва заметно, но Бэкхён видит. — А он может? — Только тем и занимается. Наверное, расследуете дело с порчей грузов при доставке, да? — Откуда вы столько знаете? — Бэкхён душит подозрения, но они сопротивляются. — Просто знаю вашего начальника. Как раз утром будил и на работу отправлял. Бэкхён грустно вздыхает и отводит взгляд от Чанёля. Потому что белое в волосах, вкусный фартук, дурацкие ленты, скалка торчит из кармана на фартуке, ловкие пальцы... и вообще. Из какого дурдома этого чудака выпустили? Бэкхён глазеет в окно, но не сразу понимает, что же он там видит. А видит он водилу, который вскрывает коробку ножом и что-то внутрь пихает, при этом отбрасывая в сторону часть коржей. — Это же... Чанёль сначала смотрит на него, и Бэкхён чувствует тепло от взгляда на скуле, а потом Чанёль глядит в окно. — Вот мерзавец! Мы столько коржи упаковывали... Дальше Бэкхён не слушает. Срывается с места, слетает по лестнице, выносится в зал и кидается на улицу. Водила бросает коробку и припускает прочь зайцем, приметив в руке Бэкхёна пистолет. Бэкхён, размахивая пистолетом, арабским скакуном несётся по следу. — А ну стой, заморыш! Стоять!.. Стрелять буду! Водила припускает прочь с возросшей скоростью. Наверняка знает, что стрелять Бэкхён и впрямь будет, потому что пули в пистолете не боевые, но их за глаза хватит, чтобы остановить подозреваемого. Бэкхён гарцует рысью вокруг припаркованного не по правилам байка и сворачивает в проулок следом за водилой. Тот как раз светит жопой в конце проулка, повиснув на перегородке. Голова и руки — по ту сторону, а жопа и ноги — по сторону Бэкхёна. Мишень сочная и заманчивая, поэтому Бэкхён не отказывает себе в удовольствии всадить дротик со снотворным в широкий зад. Водила пищит от неожиданности совершенно не по-мужски, взбрыкивает ногами и кулем валится по ту сторону перегородки. Бэкхён мечтает побиться головой о стену, потому что подозреваемый сейчас бросится в объятия Морфея, и его жопу именно Бэкхёну как-то придётся перебазировать вон оттуда вот сюда, а Бэкхён ещё не успел сделать карьеру бодибилдера, да и вообще физический труд ненавидит. — За что мне это?! — тихо взывает Бэкхён к небу, а небо отвечает ему гулким раскатистым храпом водилы из-за перегородки. А из окна соседнего дома на Бэкхёна пялится деваха. Ну то есть не совсем на Бэкхёна, а ниже пояса. Только тогда Бэкхён вспоминает, что джинсы всё ещё зашивает Чанёль, поэтому Бэкхён — в трусах и с роскошным ландышем на интригующем бугорке. Наручники и пистолет добавляют интриги так, что мама не горюй, а водила храпит смачно за перегородкой, и именно Бэкхёну со всем этим разбираться. Бэкхён представляет в красках, как именно и сколько шкур с него спустит капитан Ким Чонин, а ещё предвкушает громкое завершение периода стажировки и пинок под зад. Когда с водилой на горбу Бэкхён выворачивает из проулка, возле фургона уже толкутся ребята из оперативной группы и — ну конечно же! — капитан Ким Чонин собственной персоной. Чонин тут же профессионально фиксирует взглядом расцарапанные коленки Бэкхёна, неверную походку, сбившееся дыхание и зелёные трусы с ландышами. На трусы Бэкхёну насрать — не в прямом смысле, но колени, неверная походка и сбившееся дыхание куда страшнее трусов. За трусы ему ничего не будет, а вот за остальное капитан Ким Чонин спустит несколько шкур — как пить дать. Бэкхёна добрые люди избавляют от груза, забирают коробку с уликами и грузят всё в служебную машину, а Бэкхён переминается с ноги на ногу перед Чонином, краснеет, бледнеет и не знает, что сказать. В этот же миг Чанёль вылетает из магазинчика с прижатыми к груди джинсами Бэкхёна, а правая бровь капитана Ким Чонина на секунду выразительно приподнимается. Бэкхён машинально суёт большой палец в рот и пялится на собственные кроссовки. Он иссяк. Просто херовый день — да, Господи! Просто херовый день... — Это мой стажёр, Бён Бэкхён, — вкрадчиво звучит голос Чонина, что предвещает исключительно неприятности. — Ага, мы уже познакомились, — весело отзывается Чанёль таким тоном, как будто капитан Ким Чонин — это большой и пушистый сенбернар. — Я вижу. — Чонин в самом деле видит, ибо глазеет на джинсы Бэкхёна, всё так же трепетно прижатые к груди Чанёля. — Эй! Он же в трусах! — возмущается Чанёль. — Я его не трогал. Джинсы он мне сам отдал. — Поносить на пару дней? И они на тебе лопнули? — Капитан Ким Чонин своим сарказмом мог бы перетравить всех крыс в столице в мгновение ока. — Они лопнули без участия Чанёля, — вмешивается Бэкхён и тянет джинсы к себе за штанину, но Чанёль не отпускает. — Чанёль, отдай, раз чужое. И раз тебе поносить не разрешали. Чай найдётся? — Конечно. — Чанёль отдаёт наконец чёртовы джинсы, кивает Бэкхёну и уходит в магазинчик. А Чонин протягивает Бэкхёну конверт. — Принесли по месту работы. Свободен. Отчёт в понедельник жду. Бэкхён, ещё не до конца веря, что так легко отделался, провожает Чонина ошеломлённым взглядом, прижимает джинсы к груди и глупо держит в руке конверт.