+ 2 +
Чанёль любит ужины, когда за столом он не один, а есть компания. Тогда и готовить веселее, и улыбаться охота, и сразу так уютно становится, что хочется сохранить такие минуты в вечности. Он вообще привык, что в доме должно быть шумно, людно и радостно. Чтобы жизнь кипела. Но уже четыре года, как сестра с её семьёй перебрались на юг, а мать часто болеет. Всё веселье, что Чанёлю перепадает, это компания Чонина, закадычного друга с колыбели. Ну и Ханни, конечно, с тех пор, как он завёлся в магазинчике, да и то — его тоже Чонин приволок, и Ханни сам к Чонину прилип. Чанёль знает, что Чонин и Ханни живут отдельно и вроде как сами по себе, а ещё знает, что иногда ночуют то у Чонина, то у Ханни, но никогда об этом не говорят вслух. Иногда Чанёлю это кажется глупым, потому что он в принципе на собственной шкуре знает, насколько тяжело найти свою половинку, особенно когда эта половинка "нестандарт". Но Чанёль и то понимает, что в чужие отношения и заморочки лезть не следует. Если Чонин и Ханни предпочитают пока бегать туда-сюда и делать вид, что они не вместе, то, как видно, у них на то есть своя причина. Просто в сходном случае Чанёль так делать не стал бы. Но он не на их месте. С грустной улыбкой Чанёль накрывает чайник фарфоровой крышкой и закутывает в плотное полотенце со специальными шнурками. Прихватив чашки, несёт чайник в зал и водружает на стол. Ханни негромко рассказывает, как обжёг сегодня палец у плиты, а Чонин делает вид, что по уши занят вкусным салатом, но слушает внимательно. Чанёль смотрит на часы и направляется к двери магазинчика, чтобы запереть и опустить решётку на ночь. Внутри светло, а снаружи тускло горят фонари, и Чанёль мешкает, напряжённо вглядываясь в полумрак. Убедившись, что ему не показалось, и на краю тротуара в самом деле кто-то сидит, Чанёль оглядывается на увлечённых друг другом друзей и затем осторожно крадётся к тёмному силуэту. Останавливается от удивления, едва узнаёт недавнего стажёра Чонина. Бён Бэкхён уже в джинсах сидит на бордюре и мрачно смотрит на развёрнутый лист. Конверт белеет на асфальте у левой ноги. Тяжёлый вздох нарушает тишину, но Бэкхён так и остаётся сидеть. Довольно прохладно ему, наверное, в лёгкой футболке. Днём было тепло и солнечно, но сейчас после заката заметно свежеет. Через минуту у Бэкхёна урчит в животе, и он раздражённо трёт живот ладонью. Чанёль тихонько стоит за спиной Бэкхёна и напряжённо думает. О Бэкхёне он знает мало, только то, что Чонин вскользь рассказывал. Поначалу Чонин сокрушался, ведь людей у них не хватало, но новичок после выпуска — это точно был не предел его мечтаний. Позднее Чонин говорил о Бэкхёне уже мягче: "Головастый, если запал не иссякнет, толк будет". Ещё Чонин упоминал, что Бэкхён вечно голодный, откуда-то из провинции, в городе на птичьих правах, а ещё подозревал в нём гея. По этой причине Чонин хотел турнуть Бэкхёна, но передумал. — Меня бы ты тоже турнул только потому, что гей? — обиженно уточнял тогда Чанёль, когда Чонин завёл разговор об этом в один из вечеров. — Тебя бы турнул, — невозмутимо кивнул Чонин. — Ты не годишься для такой работы, ещё и влюбчивый. Народ под твоим страдающе-печальным взглядом потерял бы работоспособность. Зачем надо? Только в пожарные бы взял — помогать ты любишь. Но новичок у нас на взводе и шашни не разводит, так что пойдёт. Погляжу, что дальше будет. Бэкхён, конечно, облажался сегодня с формой одежды, но ведь с заданием справился. Чанёль уже решительно делает последний шаг, садится на бордюр рядом, справа, и нахально забирает лист из рук Бэкхёна. Уведомление о выселении за неуплату. Ясно всё. — Есть хочешь? Бэкхён молчит, на Чанёля не смотрит и ковыряет носком кроссовки асфальт. Взъерошенные прядки на виске огибают родинку, тёмную и почти круглую. Ещё одна — такая же, но чуть меньше — у правого уголка рта над верхней губой. В полумраке кажется, что это капельки шоколадного крема на светлой коже. — Идём, перекусишь. Комната свободная тоже найдётся, а завтра за вещами съездишь. — С чего вдруг? Я тебе никто, — по-волчьи сверкает глазами Бэкхён из-под лохматой чёлки и куксится. — Может, ты мне и никто, но вон там твой босс сидит. — И что? Рабочий день уже всё, а решать мои проблемы он не обязан. — Ошибаешься. Если ты будешь ходить на работу грязный, голодный и невыспанный, это скажется на твоих трудовых возможностях. Пошли уж, не убьёт же он тебя. Желудок Бэкхёна немедленно подаёт голос — долго и громко. Бэкхён поднимается и еле плетётся к двери, так что Чанёлю приходится подталкивать беднягу. Ну и в магазин они заходят точно не в нужный момент, потому что Ханни сидит у Чонина на коленях, а разговаривают они почти беззвучно — губами и языками. Бэкхён замирает на пороге столбиком и громко сглатывает, потом смотрит на Чанёля с беспомощностью в глазах, и становится очевидным, что уж босса Бэкхён ни в чём таком не подозревал. Правильно делал, но это же Ханни. Чанёль, пряча за ладонью улыбку, вежливо кашляет. Ханни и Чонин отлипают друг от друга и глазеют на Бэкхёна, которого точно не ждали. — Вы что-нибудь оставили хоть? Или всё сожрали? — добродушно ворчит Чанёль, пихая Бэкхёна к столу. — Его выселили, и он голодный. Ханни подхватывается, тащит Бэкхёна к своему стулу и усаживает, тут же щедро накладывает вкусного побольше и убегает, чтобы заняться чаем. Под прямым взглядом Чонина Бэкхён поникает и неловко подхватывает палочками сочный кусочек свинины. Чанёль отвлекает Чонина той самой бумажкой с извещением. — Выселили, видишь? У меня комната свободная есть, на первое время сойдёт, а там, как с работой всё наладится, придумаем что. — Смотри сам. — Чонин небрежно бросает бумагу на стол и вздыхает. — Наверное, Бэкхён пройдёт, но ясно будет только через неделю. Потом у него будет испытательный срок. Заплатят, конечно. Но останется ли он после, зависит только от него самого. — Я вас не подведу, — бурчит Бэкхён упрямо с набитым ртом. — Мне нужна эта работа. — Увидим. — Чонин поднимается и задвигает стул. — Думаю, будет справедливо, если ты станешь помогать Чанёлю, пока тут живёшь. По мелочи хотя бы. — Но вовсе не... — Чанёль осекается под строгим взглядом Чонина. — Это просто долг вежливости. Ты не обязан давать ему крышу над головой, но раз делаешь это и кормишь со своего стола, будет просто свинством с его стороны не отблагодарить тебя в мелочах. Очень надеюсь, что свинство не в его характере. Бэкхён часто кивает, проглатывает мясо и хрипит: — Не в моём. Но я, правда, могу остаться? Чанёль опускает глаза под пристальным взором Чонина, молчит. Потому Чонин и отвечает: — Похоже, что так. Можешь. Но отчёт в понедельник. Ханни приносит свежезаваренный чай, прихватывает лёгкую куртку и уходит с Чонином, и Чанёль с тихим весельем наблюдает, как Бэкхён пялится вслед парочке. — А они... — Вроде как нет, но на самом деле да. Не бойся, капитан не по мальчикам. Точнее, он всегда был по девочкам, а мальчики приключались изредка. Но это Ханни, так что всё нормально. Ешь уже. Чанёль украдкой поглядывает на Бэкхёна после ужина. Тот помогает убрать со стола, справиться с запорами на дверях, мыть посуду и готовить кое-что на утро. Вымыв руки, вытирается полотенцем, а потом упирается ладонями в столешницу и вздыхает. — Наверное, мне лучше просто переночевать у тебя. Завтра обзвоню оставшихся в городе знакомых и подыщу себе что-нибудь. — Что так? — Чанёль прикрывает огромную кастрюлю крышкой, прикидывая, что тесто к утру дойдёт до идеальной кондиции. — Это всё... — Бэкхён неопределённо ведёт рукой с полотенцем вокруг. — Я ничего в этом не понимаю. Как я тебе помогать буду, если проблем от меня больше, чем пользы? — А я просил тебя помогать мне на кухне? Это моя работа. И она мне очень нравится. Я не люблю, когда мне мешают этой работой заниматься. Готовка — это искусство. Поэтому успокойся уже, а? Можешь вон мусор выносить иногда — и хватит. Крыша у меня есть, еда вот на столе, в тепле и уюте. Денег вполне хватает. — Но капитан ведь верно всё сказал. Мне ещё неделю мучиться и месяц сверху, чтобы я смог хотя бы за жильё платить. До того я буду бесполезным довеском. — Не таким уж и бесполезным. — Чанёль коварно улыбается уголками рта и косится на Бэкхёна. Тот выглядит таким аккуратным и милым, пока комкает в руках несчастное полотенце и слизывает остатки крема с губ. Кончик языка проходится по родинке над верхней губой, что вызывает у Чанёля прилив безрассудства. — Если так рвёшься платить, то не вопрос. Можешь и заплатить, если разрешишь посмотреть на тебя в душе. А ещё лучше, если в душе поиграешься. Ну, подрочить можешь, например. Чанёль замолкает, потому что глаза Бэкхёна распахиваются всё шире. С раскрытым ртом Бэкхён стоит с полотенцем в руках и глазеет на Чанёля с неподдельным изумлением. — Эй, я не маньяк и не извращенец, — торопливо успокаивает его Чанёль. — Ты просто красивый. Я б посмотрел. Только посмотрел бы. Глазами. Без рук. Если сомневаешься, можешь наручниками меня прицепить у двери. Гарантия безопасности. — Ты... ты... — Бэкхён ловит воздух ртом и никак договорить не может, поэтому Чанёль договаривает за него: — Ага. Есть такое. Просто с этим трудно, сам понимаешь. А Чонин сказал, что ты... Ну, в общем, я бы посмотрел. Пока что. Узнаем друг друга получше, может, и дальше зайдём. Но пока и этого бы хватило. — А порно смотреть не пробовал? — Бэкхён бурчит и резко отворачивается, чтобы полотенце повесить на место. — Да ты сам знаешь, сколько в порно той правды. А живьём совсем другое. Ну и когда я ещё увижу живьём такого симпатягу? Я же ничего такого... Ну... — У Чанёля наконец запас безрассудства иссякает, и он тоже смущается. — Ты не подумай, это не обязательно. Сам не знаю, о чём думал... Но я бы в самом деле просто посмотрел. Бэкхён молча сваливает за дверь, и Чанёль отчаянно цепляется за столешницу. Решает уже побиться лбом и врубить себе скалкой промеж ушей, когда Бэкхён внезапно заглядывает в кухню. — Можно устроить, но у меня есть условие. — К-какое? — заикается от неожиданности Чанёль, ещё не до конца осознав слова Бэкхёна. — Взаимный показ. В душ пойдём вместе. Руками трогать нельзя. Только смотреть. Только так. Чанёль кивает до того, как осознаёт полностью смысл слов. Бэкхён исчезает за дверью, а Чанёль пытается запихнуть в рот кулак, чтобы заглушить рвущийся из груди победный вопль. Голых парней он не видел с год. Чанёль лихорадочно загибает пальцы, чтобы сосчитать месяцы. Но всё точно. Десять месяцев он ни с кем не встречался и десять месяцев не видел голых парней, которые бы дрочили у него на глазах. Бэкхён на фоне этого — настоящий подарок судьбы. — Спасибо, Боженька! — с чувством говорит Чанёль, молитвенно сложив ладони и устремив взгляд в небеса. Ничего, что над головой перекрытие, но небеса всё равно где-то там вверху, и там кто-то очень сильно возлюбил Чанёля, ниспослал ему Бэкхёна и, возможно... Так, об этом лучше не думать! Чанёль спешно заканчивает с делами и несётся наверх, чтобы подготовить комнату для Бэкхёна, выдать пижаму, полотенца и постельное. Комнатка и впрямь невелика, а вместо кровати старый, но вполне крепкий диван. Бэкхёну нравится, но Чанёль склонен считать, что Бэкхён очень устал и рад уже просто потому, что есть крыша над головой. Наверху есть ванная, но Чанёль увлекает Бэкхёна вниз по лестнице — в общую душевую. Это всего лишь небольшое помещение, где стены и пол выложены белой плиткой. Возле двери на стене узкое длинное зеркало и ряд крючков для полотенец и одежды. Принимать душ тут могут два человека одновременно. На полу два резиновых коврика, а у стены деревянная лавка. Бэкхён топчется у лавки и косится на Чанёля. У Чанёля тут же душа уходит в пятки. До хриплого: — Передумал? — Я никогда просто не делал подобного. — Бэкхён вытягивает руку и начинает сосредоточенно расправлять складки на полотенце. — Тебя в самом деле это прикалывает? Ну... смотреть? — Я совру, если скажу, что не хочу большего. Но посмотреть вполне достаточно. В моём положении. — И каково твоё положение? — выдержав паузу, уточняёт Бэкхён. Смотрит исподлобья, недоверчиво. Чанёль взвешивает все за и против, а потом отвечает честно: — У меня почти год никого не было. Опозорюсь же. Ты мне нравишься, значит, точно опозорюсь. Бэкхёна заметно отпускает. Он фыркает и тянет футболку вверх, демонстрируя худое подтянутое тело. — Если что, имей в виду — врежу. Больно. — Не сомневаюсь, — бурчит немного обиженно Чанёль и тоже начинает раздеваться. Старается не коситься на Бэкхёна, но это трудно. Бэкхён кажется Чанёлю трогательно маленьким и худым, но таким аккуратным, что прикасаться можно только самыми кончиками пальцев. Как изящная статуэтка. Он крепкий и ладный — от широких плеч до округлых ягодиц, от паха до маленьких ступней, что Чанёлю мерещатся крошечными. Будто ладонь к ступне приложи, и ступня не будет больше ладони. У Бэкхёна родинка почти в ямочке меж ключиц, и губы туда так и тянет приложить. Прохладная поначалу вода хлещет по телу и немного отрезвляет. Самую капельку. У Чанёля скулы и уши горят, потому что стояк, и ничего сделать нельзя. А рядом под прозрачными струями нагой и такой красивый Бэкхён. Под гладкой кожей проступают мышцы, когда он потягивается, от спины не отвести глаз, потому что позвонки выразительно проступают и интригующей цепочкой сбегают к поясу. Попа у Бэкхёна завораживающе круглая. Чанёль громко сглатывает и старается не замечать тяжесть в самом низу живота, где покачивается напряжённый член. Ему всё равно уже, находит ли Бэкхён его симпатичным, лишь бы разрешал и дальше смотреть на себя. Бэкхён лениво поворачивается, подставляет под воду другой бок и неприкрыто Чанёля разглядывает. Ко лбу у него липнут мокрые тёмные пряди, а глаза хитро поблёскивают. Чанёль пыжится, отчаянно пытаясь напрячь мускулы, но расслабляется, приметив тень улыбки у Бэкхёна на губах. Невольно прослеживает взгляд Бэкхёна до собственного члена. Тот дерзко торчит — ровный и ноющий от возбуждения. Утешает и то, что у Бэкхёна тоже стоит. Чанёль снова сглатывает, когда видит, как тонкие пальцы Бэкхёна касаются ствола и уверенно проходятся до головки. Бэкхён трогает себя левой рукой, и это немного странно. Но сексуально. Потому что большой палец ложится вдоль члена, скользит, дразнит крупной тёмной родинкой у основания ногтя. Дразнит так, что у Чанёля член дёргается от усилившегося возбуждения. Чанёль думает, что это невыносимо, но ошибается. Невыносимо, это когда Бэкхён трогает себя между ягодиц, а потом опускается на лавку, широко раздвигая ноги и откидываясь спиной на стену. У Чанёля во рту бушует пожар и сушит слюну, даже сглотнуть не выходит, только приоткрыть рот. Тогда вдох почти до крови раздирает горло сухим и колючим воздухом. Чанёль просто задыхается ко всем хреням, когда видит тонкие пальцы, вызывающе очерчивающие круги между раздвинутых ягодиц. Ну а когда кончиком пальца Бэкхён твёрдо надавливает и раздвигает края, Чанёль не выдерживает и сжимает в ладони член, стискивает почти до боли, чтобы сдержаться и не кончить прямо сейчас. С этим трудно, потому что сразу два пальца входят в желанное тело. Мышцы плотно смыкаются вокруг пальцев, но Чанёль видит, как пальцы проскальзывают глубже. А левой рукой Бэкхён продолжает водить по собственному члену. Пальцы правой двигаются неспешно, погружаются, растирают края, выскальзывают наружу и снова входят. Бэкхён дышит часто, но требовательно смотрит на Чанёля. Чанёль поддаётся и дрочит быстрее, жёстче, раздражает пальцем головку, оглаживает и слегка прижимает набухшие венки, пока не начинает откровенно трахать собственный кулак, пожирая взглядом разнежившегося Бэкхёна. Тонкие пальцы между соблазнительных ягодиц двигаются всё быстрее. Бэкхён часто облизывает губы, раз за разом касаясь кончиком языка родинки в правом уголке рта. Разгорячённый и томный, он выглядит так, что Чанёль может подтвердить — ничего красивее он в жизни не видел. Бэкхён не смущается, насаживается на собственные пальцы с уверенностью в собственной привлекательности. Он как будто знает, насколько сейчас красивый и сексуальный. Насколько горячий. Бэкхён снова проходится языком по губам, и Чанёль сдаётся, потому что это невыносимо, и он на такое не рассчитывал. А ещё у него слишком давно никого не было, и это тоже сказывается. Сперма смешивается с водой и утекает в сливное отверстие, пока Чанёль подпирает спиной стенку и пытается отдышаться. Пытается, но сам не сводит глаз с Бэкхёна. Тот дышит громко, почти хрипит, с резкостью вгоняет в себя пальцы, дрочит и жмурится от удовольствия. По виску скатываются капельки воды и пота, Бэкхён снова облизывает губы, рвано выдыхает и сгибает немного длинные пальцы. Трогает себя, ласкает издевательски неспешно — Чанёль смотрит на это и едва слышно скулит, потому что пальцы Бэкхёна в самом Бэкхёне — это апофеоз разврата и самой запредельной мечты. А ещё нужно немедленно внести в уголовный кодекс новую статью, чтобы потом с чистой совестью посадить Бэкхёна пожизненно и запретить ему себя трогать и вставлять в себя пальцы. Когда Бэкхён кончает, Чанёль приходит к выводу, что уже мёртв. Ему бы в рай, но крылья почему-то не прорезаются, а глаза не хотят отпускать обмякшего на лавке Бэкхёна, испачканного собственной спермой. После совместного душа, а точнее, после совместного дроча в душе, Чанёлю изменяет дар речи. Он двигается на одних рефлексах, даже толком не помнит, как провожает Бэкхёна до комнаты. Потом Чанёль слоняется с четверть часа по всему магазинчику и пытается понять, жив он или мёртв. В реальность его возвращает тихий всхлип. Чанёль идёт на звук и заглядывает в зал. Видимо, Ханни зашёл через чёрный ход, а теперь вот сидит за любимым столиком Чонина, уперевшись локтями в столешницу и спрятав лицо в ладонях. Снова всхлипывает и горбится так, что вот-вот со стула упадёт. Чанёль бесшумно подходит, присаживается рядом и немного неловко приобнимает, гладит по мягким волосам. — Поссорились? Ханни всхлипывает опять и мотает головой, давится глухими рыданиями, сползает и утыкается Чанёлю в плечо. Ревёт уже открыто, пропитывая футболку Чанёля слезами. — Ну что такое, маленький? — причитает Чанёль, обнимает крепче и снова гладит по голове ладонью. В голове всякое, но Чанёль слишком хорошо знает Чонина. Знает, что Чонин намеренно никогда не обидит. Чонин строгий, но добродушный. В конце концов, именно Чонин спас как-то задницу Ханни, поэтому ничего плохого этой заднице он бы не сделал. Но Ханни расстроен и расстроен всерьёз. Ханни не из тех, кто ударяется в слёзы без веского повода. — Он... сказал... что я ему не долже-е-ен... — всхлипывая, пытается объяснить Ханни. — Как будто я... долг возвращаю... отблагодарить пытаюсь... а я не... не это... а он... он... Ханни бормочет что-то и вовсе нечленораздельное, и Чанёль не понимает ни слова больше, но больше ему и не надо — доходит. Ханни лезет к Чонину в постель, а тот думает, что это только из чувства долга. Хотя никаким долгом там и не пахнет. Ну, то есть, долг есть тоже, но другого больше намного. Ханни и Чонин мало говорят друг с другом обычно, поэтому Чанёль не без оснований полагает, что Чонин о многом не догадывается. Чонин умный, конечно, но совсем не тогда, когда дело касается его самого и отношений. — Ханни, ты просто скажи ему так, как есть. Вот всё, что на душе, вывали. Прямым текстом. Чонин в таких вещах не разбирается совсем. Если ты не скажешь, он так никогда и не поймёт. Дурак в таких делах потому что. Вот и скажи ему. Намёков он не понимает. Намёки и романтика — это всё красиво, но не для всех подходит. А если тебе по-другому никак, то скажи. Не бойся. Хотя бы ответ услышишь точный и мучиться так не будешь. Утром в дверь привычно вваливается сонный Чонин, который выглядит иначе. Простая одежда и лохматые волосы превращают его в мальчишку-подростка, и помогающий Чанёлю Бэкхён едва не роняет на пол чистые тарелки. Чанёль понимающе кивает, потому что Бэкхён наверняка видел Чонина исключительно в строгих костюмах, официального и ледяного, а тут такая метаморфоза. Чонин плюхается за любимым столом, роняет голову на скрещенные руки, а потом привычно уже машет. Чанёль теряет присущее ему веселье, потому что никто не спешит отнести Чонину чай и свежие булочки. Чонин снова машет, потом с недоумением вскидывает голову и озирается, удивлённо смотрит на Чанёля, молча принимает записку и вглядывается в неровные строки. Чанёль знает, что в записке. Ханни не прятал её в конверт, так написал и на виду оставил. Наверное, Чанёль попытался бы отговорить Ханни, но тот собрался тихо и покинул магазинчик за полчаса до рассвета. Чанёль только и видел отъезжающий автобус да знакомый силуэт на фоне заднего окна. Ханни написал, что на время уезжает. Так надо. Чонин переводит растерянный взгляд с записки на Чанёля. — Придётся работать без кондитера. Как раньше. Но это ты виноват. Чонин молчит и мнёт в пальцах записку, а Бэкхён, судя по грохоту, что-то всё-таки разбивает в кухне. Чанёль от души надеется, что это нечто из обычных приборов, иначе снимать шкуру с Бэкхёна и ему придётся.***
Дни идут за днями, и всё вливается в привычную колею, если не считать, что после работы Бэкхён возвращается постоянно взвинченным. По его словам, взвинченными ходят все, потому что Чонин никому спуску не даёт. Весь отдел ходит на полусогнутых и дышать боится, потому что капитан Ким планомерно спускает со всех шкуры по сто раз на дню из-за сущих пустяков. — Отгул бы ему, — ворчит Бэкхён, сосредоточенно протирая вымытую тарелку полотенцем. — Этот трудоголик такого слова даже не знает, — отзывается Чанёль, одним глазом присматривая за томящейся в духовке курочкой, а другим — за пирогом, который надо украсить. — Но он же кидается на всех и житья не даёт, — почти скулит Бэкхён, придвигая к себе новую тарелку. Его взяли на испытательный, и радоваться бы, но Чонин всё портит. — Ничего, покидается и перестанет. Он сам по себе не злой, просто ответственный. А раз кидается, то ему поводы дают. Без повода он и злой не кинется. — Это из-за Ханни, да? — Бэкхён неглупый и наблюдательный. Да и кто бы не заметил, как по утрам и вечерам Чонин привычно ищет взглядом лохматую макушку, но не находит? — Сами разберутся, — отрезает Чанёль. Вот уж в самом деле. Не дети. А у него личная заморочка под боком посуду протирает и ставит на полку. Совместный душ — это хорошо, но Чанёль хочет больше. Потому что Бён Бэкхён — гадкая язва, балагур, умеет забивать гвозди, сокращать любую нудную работу своей болтовнёй и веселить. А ещё он ответственно выполняет поручения Чанёля, старается помочь, мило засыпает в кресле в поздние вечера и трогательно придвигается временами под бок, смотрит так, что у Чанёля сердце ёкает в груди. Этих взглядов Чанёль не понимал, пока Чонин как-то не обронил, что Бэкхёна отдавали в интернат с десяти лет, и он почти не жил с семьёй вовсе. С пяти лет вот бабушка Бэкхёна растила, а потом он был практически сам по себе. Зубастый и неугомонный. Ты ему слово — он тебе десять, и обидеть себя не даст. Вот так Чанёль и понимает, почему Бэкхён иногда под боком сопит и смотрит так, как будто дома оказался. Уплетает всегда еду за обе щёки и глядит на Чанёля восторженно. Да и в комнатушке у него уютно: коврики, пледики и фотографии на стенах. Чанёль заходил и смотрел украдкой. Фотографии с бабушкой, общие классные снимки из интерната и академии, парочка с чужих дней рождений. Семейных вот снимков совсем нет. Чанёлю постоянно хочется протянуть руку и погладить Бэкхёна по голове, успокоить, что его не прогонят, что он не бесполезный, что с ним весело и солнечно. Но в такие минуты Бэкхён глядит исподлобья волчонком. Мол, нечего тут меня жалеть, на себя посмотри. Чанёль и смотрит, а потом вздыхает горестно. Ему и неплохо-то живётся, но Бэкхён с ума сводит. Ночами снится. А духа зайти дальше совместных дрочек не хватает. Вот Чанёль и мучится. Встаёт на рассвете, глядит на сонно выползающее из-за горизонта солнце, чай отхлёбывает, а сам думает о Бэкхёне. В своих фантазиях осмеливается намечтать общую комнату, кровать просторную, где на белых простынях потягивается Бэкхён, а он ладонями ведёт по чистой коже и кончиком указательного пальца пересчитывает родинки. Проверяет, чтоб за ночь ни одна не сбежала. Потом чай заваривает и кормит с рук Бэкхёна душистой выпечкой. Рай на земле, но существует он только в фантазиях Чанёля. Ещё и сумрачный Чонин погоду портит, а Ханни дьявол знает где. Чанёль вообще им обоим завидует. У них-то всё так просто, если со стороны посмотреть. Все сложности из-за собственной дурости. Это вот у Чанёля не пойми что, потому что с Бэкхёном ведь их почти ничто и не связывает. Чанёль всего лишь дал Бэкхёну кров, приютил. А Бэкхён уйти может в миг любой, и ведь не остановишь, пусть и хочется.***
Бэкхён уже выучил, что по воскресеньям магазинчик открывается только к вечеру. Чанёль говорит — отдыхать иногда тоже надо, так-то он один всё делает теперь, а выше головы не прыгнешь. Хотя и при закрытом магазинчике Чанёль на диване не валяется, а на кухне торчит и всё готовит что-то, готовит... Бэкхён лениво спускается по лестнице, присаживается на последней ступеньке и сонно трёт глаза кулаками. Чанёль бегает туда-сюда, таскает кастрюли и плошки, орудует скалкой и раскатывает тесто так тонко, что даже не верится, что так можно. Вокруг витают запахи — один другого приятнее, и Бэкхён облизывается — есть охота. А у Чанёля снова на фартуке гирлянда алых ленточек, только непонятно — зачем? Ленточки Чанёль обычно для коробок держит, чтобы украшать торты, пироги и наборы пирожных, а это для заказов, но какие в воскресенье заказы? Чанёль в майке, голова снова наполовину в муке, а руками прижимает скалку. На коже светлые полосы от муки — от предплечий и выше локтей. Чанёль плавно нажимает ладонями на скалку, и на руках жилы проступают. Повязка на лбу слегка промокла от пота. Чанёль небрежно тыльной стороной ладони трёт нос, и теперь ещё и нос становится от муки белёсым. Забавно и уютно. — Бэкхён, соли немножко? Бэкхён вскакивает, шарит на полке и приносит Чанёлю баночку, где соль смешана с травами. Щепотка улетает в тесто. Потом Чанёль месит это тесто, комкает, выжимает и бьёт об стол. Словно с десятком врагов сражается. Бэкхён за ладошкой прячет улыбку, ногой тянет табурет и шлёпается попой. Тихонько тянет руку, отщипывает кусочек, как в детстве, когда с бабушкой жил, и суёт пальцы с кусочком теста в рот. Жмурится и причмокивает губами, потому что привкус сладко-пряный, аппетитный. Да и ерунда, что тесто сырое. Улучив момент, Бэкхён снова тянет руку, отщипывает и шипит, когда Чанёль прикладывает ладонью шутливо. — Не воруй. Вот приготовлю — будет вкусно. Оно же сырое. — А мне нравится, — бормочет Бэкхён, торопливо тянет в рот кусочек теста и пальцы облизывает. Чанёль смотрит странно и молчит. Потом вдруг притрагивается к уголку рта и легонько трёт кожу. — Чумазый уже весь, а всего пару минут на кухне. И что с тобой делать? — Чанёль трёт дольше, чем надо, спохватывается и возвращается к тесту, а уши аж малиновые, полыхают так, что краше заката. Неловко тянется за взбитым кремом на основе йогурта, переворачивает плошку и шипит ругательства под нос. Левая рука вся в креме. Чанёль крутит головой, взглядом ищет упаковку бумажных полотенец, а Бэкхён без раздумий хватается за запястье и принимается слизывать вкусную нежную массу с пальцев. Скалка с грохотом падает на стол. Чанёль открывает и закрывает рот, как выброшенная на берег рыба, силится сказать что-то, не может, изо всех сил цепляется свободной рукой за край стола и смотрит на Бэкхёна огромными глазищами. Бэкхён зажмуривается крепко, когда реальность вдруг кренится, хлопается спиной об пол, фырчит, когда испачканная кремом рука проходится по лицу, шее, лезет под футболку. Ну и ладно, сопротивляться лень, а Чанёль в муке и креме так неловко, но нежно тычется губами в подбородок, целует смущённо, облизывает кожу вокруг губ, щекочет кончиком языка правый уголок рта, прижимается. — Совратитель мелкий... — хрипло шепчет на ухо и языком даже в ухо лезет. — Вкусный... Если кто и вкусный, то точно Чанёль, который благоухает как кондитерская лавка и весь в креме и сладком тесте. Бэкхён молча хватается за шею и тянет к себе поближе, чтобы удобнее было распробовать на вкус мягкие губы, прихватить пухлую нижнюю острыми зубами, пососать и скользнуть языком глубже. В голове весело шумит, и совсем не хочется разжимать руки, отпускать Чанёля и останавливаться. А ещё интересно до дрожи. Бэкхён видел Чанёля голым не один раз, но вот никогда не трогал. Чанёль терпеть не может спорт, вроде и крепкий, но на ощупь такой сладко-мягкий, как его выпечка. Трогать и сжимать пальцами так приятно, что Бэкхён и захотел бы да остановиться бы не смог. Футболка трещит, но Бэкхёну уже всё равно, если памятные джинсы опять по шву разойдутся и погибнут, как футболка. Фартук Чанёля задевает кожу на животе, и от этого так щекотно, что Бэкхён приглушённо хихикает, шарит руками и пытается под фартуком найти пуговицу и молнию. На полу прохладно до блаженства, а без одежды — и того лучше. Бэкхён снова хихикает, потому что не понимает, как умудрился снять с Чанёля брюки и майку, а фартук на месте остался. Стояк под прикрытием фартука выглядит забавно и интригующе, и тянет расхохотаться в голос от абсурдности ситуации. А ещё проклятые ленточки задевают кожу, и Бэкхён всем телом под стоящим на четвереньках Чанёлем извивается. Ржёт тихонько, брыкается и силится сказать, что ему невыносимо щекотно везде. Сказать не получается, потому что у Чанёля глазищи чернеют. Как омуты. Он дышит часто, губы облизывает и смотрит так, что Бэкхёну не по себе немножко. Со стола на них что-то просыпается, белое и невесомое, льётся сладкое и липкое. Бэкхён уже всерьёз пытается выбраться, но замирает, потому что губы Чанёля жгут кожу на животе. Большие ладони скользят по бокам, размазывая сладкое. Чанёль начинает целовать живот и бёдра часто и отрывисто, сдвигает ладони на ягодицы, оглаживает, сжимает пальцами и пробирается в ложбинку между. Касания влажные и медленные, но такие чувственные, что Бэкхён со стоном запрокидывает голову, дотягивается рукой и отталкивает руку Чанёля, чтобы самому плавно надавить пальцем и протолкнуть в себя палец. Дрожит от частых выдохов Чанёля, что отогревают кожу на бёдрах, и плавно двигает пальцем. Бэкхён хрипло стонет, потому что Чанёль ловит его левую руку и прижимается губами к пальцам. Целует родинку на большом пальце, втягивает в рот, сосёт и облизывает. Языком собирает белое с кожи, целует в запястье — прямо туда, где часто-часто дёргает венку пульс. Бэкхён смотрит жадно и проталкивает в себя уже два пальца. Хочет. Всего такого нелепого Чанёля, раздетого, в сползающем фартуке, с обсыпанной мукой головой. Чанёль сейчас смешной-смешной, но такой уютный и тёплый, что Бэкхён умирает, как хочет почувствовать себя залитым этим домашним теплом изнутри. Чтобы каждая клеточка пропиталась уютом. Чтобы... как дома, которого у него никогда не было. Чанёль торопливо облизывает губы, дёргает за алую ленту и завязывает кончик на указательном пальце Бэкхёна. Немного щекотно и остужающе прохладно, когда алая полоска касается ладони, невесомо прилегает к коже, приятно скользит. Новый виток охватывает запястье, ложится поверх пульса. Чанёль задевает кончиками пальцев запястье, завязывает аккуратный бантик с двумя хвостиками и тянет новую ленту. Бэкхён тихо сходит с ума. Насаживается на собственные пальцы и выгибается от прикосновений к предплечью и локтю. Чанёль гладит нежную кожу в локтевом сгибе, дразнит узелком, проводит прохладной ленточкой и обвивает ею руку, чтобы дотянуть до бицепса. Лёгкое скольжение и гладкая прохлада почти добираются до плеча, где свиваются новым бантом с двумя хвостиками, которые так возбуждающе щекочут руку. Третью ленту Чанёль прикладывает к шее Бэкхёна. Целует жадно в губы и плавно затягивает алую полоску, немного душит, совсем чуть-чуть, а потом ловко двигает пальцами, складывая новый нарядный бант справа, чтобы кончики щекотали ключицу. Большие ладони без спешки проходятся по груди Бэкхёна, по бокам, по бёдрам, накрывают руку Бэкхёна, мешая вставлять пальцы, потом касаются левой ноги. Чанёль осторожно тянет за лодыжку и обвязывает лентой. Алое кольцо холодит кожу, и алая дорожка пробегает по коже к пальцам, окручивает большой палец на ступне, потом — другой — до самого мизинца. Бант именно на мизинце Чанёль и затягивает — с неизменными длинными хвостиками. Бэкхён чувствует себя редкой орхидеей в этих алых бантиках. Но он забывает об этом, потому что рядом с его пальцами проскальзывает палец Чанёля, и Бэкхён касается его у себя внутри. Тянущее ощущение заставляет шире развести ноги. Бэкхён зажмуривается, потому что рядом с его пальцами двигается палец Чанёля, и это невыносимо. Тело разгорячено достаточно, чтобы убрать пальцы и дёрнуть Чанёля за фартук. Чанёль почти падает на него, чудом удерживается на четвереньках, но не в силах помешать Бэкхёну потрогать его член. Ну а когда Чанёль проталкивает этот член в Бэкхёна, им на головы снова сыплется белое со стола. Но всё равно уже. Бэкхён хрипло стонет, откинув голову. Влажные мягкие губы прижимаются к ключицам. Чанёль облизывает ямочку и звонко целует, ворошит бантик на шее и сдвигает алую ленту так чувственно, что Бэкхён выгибается всем телом. За присыпанные белым волосы удобно хвататься пальцами и притягивать голову Чанёля к себе. Собственная левая рука, украшенная алой лентой, выглядит странно. А когда Бэкхён сжимает пальцами волосы Чанёля, алый бант напоминает экзотический цветок, что вырос у виска Чанёля. От несдержанных толчков хвосты на бантах подрагивают и щекочут кожу. Бэкхён кусает губы, чтобы не скулить от необычных ощущений. Тянет носочек на левой ноге, потому что ступню покалывает, а лента там кажется уже горячей, раскалённой. Хочется нестерпимо потереться ступнёй, снять украшение, потому что выдержать это невозможно. Под напором члена слегка саднят растянутые края заднего прохода, и Бэкхён томно выгибается. Отпускает задыхающегося Чанёля, хватается бессильно за гладкие плитки на полу. Пальцы скользят по желанной прохладе, от быстрых толчков спина немного скользит тоже, и Бэкхён со стоном закрывает глаза. Чётко ощущает, как в него входит член и движется обратно, чтобы вернуться и толкнуть. Из-за невозможности уцепиться за что-нибудь и податься навстречу хочется рычать в голос. Бэкхён рычит, шарит руками, закидывает их за голову и упирается ладонями во что-то твёрдое и устойчивое, радостным рывком насаживается и прогибается. Что-то где-то гремит, с бренчанием катится — не в этой вселенной. Бэкхён снова упирается ладонями и насаживается отчаяннее. С грохотом что-то падает и разлетается осколками. Чанёль подаётся к нему и в него всё чаще, резче, шепчет что-то, но слоги теряются в стонах и поцелуях. Спина у него напряжённая и влажная от пота — Бэкхён касается её, снова закидывает руки за голову и ищет упор. Снова что-то гремит и бьётся, но кому есть дело? В ушах — шум и гул, в крови — дьявол знает что, но от этого так сладко, что Бэкхён подаётся к Чанёлю ещё чаще, ещё сильнее, пока его не сносит окончательно. Наверное, это он сам и разбивается, разлетается осколками, которые потом медленно-медленно тают. Чанёль лежит странно — уткнувшись лицом Бэкхёну в живот. Дышит рвано и шумно, и ухом не ведёт, когда ему на спину падает перепачканная тестом и мукой скалка. Бэкхён чувствует, как по бёдрам стекает ещё тёплая сперма, а шея, рука и ступня остро-сладко зудят от прилипших к коже лент. Запускает руку в присыпанные мукой чанёлевы волосы, мягко сжимает, чуть тянет, а потом гладит. Чанёль хрипит ему в живот, бормочет что-то и прижимается губами, гладит ладонями по бокам, а Бэкхён ничего не может поделать — улыбается по-дурацки. Губы сами расползаются в улыбке, и убрать её с лица никак не получается. А на прохладном полу лежать так здорово, что и вставать не тянет. Чанёль поднимает его сам через полчаса, несёт куда-то. Бэкхёну всё равно куда. Ему удобно и уютно. Он прижимается щекой к груди Чанёля и довольно жмурится. Он чувствует себя так, словно спрятал в кармане солнце.***
Утром в дверь магазинчика традиционно пытается попасть Чонин. Лохматый, сонный и с галстуком в руке. Бэкхён, такой же сонный и лохматый, приносит чай на двоих и рогалики с корицей, а ещё крутит в руках собственный галстук. Чанёль обречённо закатывает глаза, но завязывает галстуки обоим, а потом чуть ли не пинками спроваживает на работу, сунув каждому по коробке с выпечкой, чтоб на день хватило. Когда первая утренняя волна сходит, Чанёль крутится на кухне один и тепло улыбается солнечным лучам, заглядывающим в узкие окна. У него в комнате новая кровать, где поместились бы пять Бэкхёнов. Но там чудесно смотрится и один. Вдвойне чудесно смотрится, когда лежит под боком у Чанёля и тихо сопит или бормочет что-нибудь во сне. Кровать, между прочим, Бэкхён сделал сам. Руки у него растут из нужного места, правда, приходится всякий раз идти на хитрость, чтобы заставить Бэкхёна этими руками поработать. Зато результат того стоит, если подумать, как Бэкхён стонет на новой кровати, когда им удаётся дорваться друг до друга. Ничего страшного, что иногда Бэкхён настолько вымотан и засыпает, едва коснувшись головой подушки. Зато перед рассветом он вполне бодр и в настроении, только потом опять засыпает, и приходится будить его всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Иначе Чонин спустит шкуры с обоих. Чанёлю не хватает только привычной уже помощи Ханни, но он верит, что Ханни вернётся. Никуда не денется, потому что любит. Да и не сможет долго быть вдали от дома и без собственного солнца в кармане. — Я дома! — кричит Бэкхён всякий раз, как приходит после работы. — Злыдень тоже тут, и мы очень, очень, ну очень голодные. — Любовь всей твоей жизни сегодня снова облажалась, — ядовито бурчит Чонин и тут же ловит в ладонь полетевший в него персик. — Нечего на правду обижаться. — У тебя требования завышенные! — возмущается Бэкхён и примеряется бросить вторым персиком, но Чанёль отбирает вкусный снаряд и щедро откусывает. — Ухомонитешь уше, а фо холотными оштанетешь. — Шантаж, между прочим, уголовно наказуемое... — Чонин! — воет Бэкхён и роняет голову на столешницу. — Ну хватит уже! Ты мне плешь сегодня проел этими долбанутыми законами! Я есть хочу. Умру сейчас вот. Прямо тут. — Ничего, закопаем на заднем дворике, — утешает Чонин и тоже грызёт персик с голодухи. — Чанёлли, ну можно? Можно я его ударю? — Я сейчас вас обоих ударю. Скалкой. По два раза каждого. — Чанёль целует Бэкхёна в макушку, Чонина гладит по голове и идёт за ужином для своей оголодавшей и такой странной семьи. Потому что эта семья у него наконец появилась, и это самое-самое главное.