За пределами костра

В затхлом воздухе душной комнаты с обшарпанными стенами и сломанной старой мебелью повисла гробовая тишина. Пыль била в нос при каждом вдохе, но это стало настолько привычным явлением, что внимание уже не обращаешь. Хиллбилли — так его стали называть позже, но от рождения он Макс Томпсон — размеренно потягивал самокрутку, лениво развалившись на древнем скрипучем кресле с рваной обивкой. От каждого его редкого движения кресло жалостно скрипело, и пружины, торчащие в разные стороны, приходили в движение. Макс медленно и с огромным удовольствием выдыхал вонючий дым, запрокинув голову назад ровно настолько, насколько позволяло его анатомически неправильное строение — горб мешал, но Хиллбилли боролся с этим, как мог. Сверху раздался грохот. Я поднял голову и посмотрел в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Заебало, — сказал вдруг после продолжительного молчания Макс. Я посмотрел теперь на Хиллбилли. — За-е-ба-ло! — повторил он теперь по слогам, будто бы я и с первого раза не понял. — Ещё и этот молчаливый придурок что-то там опять крушит! — Отстань от малыша Призрака, Макс, — ответил я и провёл пальцем по лезвию своего оружия, убедившись в том, что оно идеально наточено. — Ты как всегда его защищаешь, Эван. И чем он тебе так нравится? — Филипп хорош в своём деле. Он постоянно молчит, а иногда его вовсе не видно. Идеальный кандидат в друзья! — А я тебя чем не устраиваю?! — удивлённо спросил Макс, сделав очередную затяжку. — А ты страшный, как жизнь моя, и воняешь тухлым мясом. Прибрался бы на своей ферме уже. Скотобойня уже не скотобойня, а одна сплошная яма с дерьм… — Ахуел?! — Макс подскочил, озлобленно взглянув на меня. — Я не друг тебе, то есть? Нет, вы посмотрите! Ещё и про ферму сказал! И воняю я! Я опустил голову, предчувствуя надвигающуюся опасность — Хиллбилли снова пытается обидеться на меня. — Макс, может, хватит уже… — устало проговорил я. — Ты мне друг, и ты не так уж сильно воняешь. — Так-то лучше. Всё равно ты мудак, Эван. Какой же ты мудак! Нельзя так с друзьями, в конце-то концов. И, может, снимешь уже эту дурацкую маску? Я тебя без неё и не видел даже, — он ухмыльнулся. — Но вряд ли удивлюсь этому зрелищу. Я своему отражению-то удивляться перестал, так что… — Мне нравится эта маска, и не собираюсь я её снимать. Так что ты смело можешь идти в задницу, Макс. В комнату входит Призрак и в очередной раз спотыкается о ножку стула, на которой сижу я. Парень чуть было не падает, но вовремя возвращает своё тело в равновесие. — О, блядь. Пожаловали. — Хиллбилли закатывает глаза и тяжело вздыхает. — Как дела, Филипп? — интересуюсь я и слежу за каждым движением Призрака глазами. Он всегда был приветлив со мной. Парень кивает в ответ, давая понять, что всё отлично. Как и всегда. — Ску-учно! — взвыл Макс, выкинув окурок на пол. Меня это всегда бесило. — Достали меня эти выжившие уже! А ты как, Эван? А? Небось тоже уже в глотке сидят, суки такие. Убиваешь их, убиваешь, а они всё равно каждый раз возвращаются! Ну что за хуйня?! — Может, прекратишь так часто материться?! — Со стороны кухни донёсся голос Медсестры — Салли Смитсон. Она присоединилась к нам не так уж и давно, но очень скоро смогла стать полноправным членом семьи. — В доме всё-таки женщины! Её выжившие — эти живучие ублюдки, как говорит Хиллбилли, считают кошмарным сном. Вполне себе обоснованно. Она странная, тоже молчаливая, а ещё слишком часто уходит в себя. Один дьявол знает, что у неё на уме. Макс хрипло посмеялся в ответ на возглас Салли. — Может придёшь и заставишь меня, м? — ответил он нагло, вызывающе. С Салли нельзя так разговаривать. Через мгновение в комнате появилась она — вся в белом, но с годами потускневшем и запачканном одеянии, с этой ужасной тряпкой на голове. Хотелось бы мне посмотреть на её лицо. Наверняка внешность у неё достаточно приятная или самая обыкновенная. Салли подлетела к креслу с Хиллбилли и, тяжело дыша, как дышат при удушье, посмотрела на него. — Развлечёмся? — предлагает ей Макс, нагоняя на себя беду. — Я кожный мешок между ног твоих ампутирую, урод, — спокойно отвечает Салли, демонстрируя свою хирургическую пилу. — Как же ты меня уже достал… — О, так ты хочешь посмотреть, что у меня в штанах! Хе-хе-хе! Салли размахивается и со всей силы бьёт Макса пилой, но тот вовремя ловит её тонкую руку и блокирует тем самым удар. Не без труда Хиллбилли поднимается с кресла на ноги и, всё ещё крепко вцепившись в ручку Салли своей огромной мощной ручищей, прижимает Медсестру к стене, хватая её за шею. — Со мной эти твои шуточки не проходят, ты же знаешь, куколка! — говорит он. — Не нравится, когда тебя душат? Я знаю, что для тебя это больная тема! — Макс, отвали, — скомандовал я. — Эван, иди в пизду. Я тут сам разберусь. Я встаю и бодрой походкой подбираюсь к этой стычке, а потом разнимаю Салли и Макса, давая девушке время уйти с поля битвы и не позволяя при этом прикоснуться к ней Максу. Медсестра покидает комнату, оставшись с проигрышем, а Хиллбилли напротив — довольно улыбается и внимательно следит за ней взглядом. — Какая девушка! — с восхищением заметил он, возвращаясь на своё место — на кресло. — Маленькая, злобная. Мечта! Просто прелесть! Призрак всё это время мирно сидел в углу, поджав колени, и просто наблюдал. Его положение и сейчас не поменялось. — Забыл. Совсем забыл, Эван. Тебе ведь не мёртвенькие нравятся. Тебе горячую молодую плоть подавай. Как её там звать-то… Рыжая, в лосинах бегает всё время… А! Вспомнил! Мэг! Мэгги! — Закройся, Макс. Ты ведь знаешь, что не нужно поднимать эту тему. Я начал злиться, сжал кулаки. — Ну ладно. Ты ведь знаешь, я всегда гиперактивен в это время года. Не дуйся, я не хочу обидеть. — Хиллбилли серьёзно посмотрел на меня. — Сечёшь? Я почти извинился. И, кстати, о девках. Ну, я имею ввиду тех, которые выживают. Чёрная ничего такая… Или лучше та наркоманка в шапке! И всё же нет никого лучше Салли Смитсон! Я всё это время принюхивался к дыму, который выдыхал Макс, и никак не мог понять, что мне в нём не нравится, но тут до меня наконец дошло. Я в два шага оказался рядом с Максом, который достал очередную самокрутку и дал ему мощный подзатыльник, что аж Салли услышала и захихикала. — Сука такая! — заорал я. — В это время года гиперактивен он! А я думаю, чего это ты буянить опять начал! — Да чего?! — испугался Макс, глядя на меня, как на зверя. — Опять со своих ёбаных полей марихуаны насобирал?! Я-то думаю, не обычным табаком воняет! — Я ударил парня ещё раз, отобрав самокрутку. — Бесит! И ладно бы ещё спокойно себя вёл, так надо до всех подряд доебаться! — Эван, да это не моё! Я пнул Хиллбилли по ноге, и тот заныл от боли. — Сука ты! — бросил напоследок я и вышел из дома. Сегодня мы собрались у меня — в поместье МакМиллан, но часто ходим в гости к друг другу и в другие места. Типа буйного отделения Кротус-Пренн. Мы неразлучны, как неразлучны и живучие ублюдки (как их называет Хиллбилли). Сущность распорядилась именно так. Каждый день нам приходится убивать их снова и снова… Ну, а наша жизнь за пределами их костра, за пределами их безопасной зоны, течёт медленно, спокойно. У нас воцарилась своя идиллия. Своеобразная, но идиллия. Так и живём. Может, даже выживаем, как живучие ублюдки. Пора отдыхать. Завтра мы снова идём убивать.

***

Я вдохнул полуночный воздух полной грудью и почувствовал, как свежесть заполняет лёгкие. Передать невозможно, насколько я люблю ночь. Здесь, в этой местности — в поместье МакМиллан — всегда тихо, но именно по ночам каждого находящегося тут охватывают самые различные и совершенно меж собой несхожие чувства. Убийцу — жажда крови, в очередной раз насладиться их криками, их мольбой о пощаде, увидеть, как неверующие вдруг обращаются к Господу, возлагая последние частицы надежды именно на него. А выжившие испытывают страх, вызывающий дрожь настолько сильную и искреннюю, что маньяк, преследуя свою жертву, может ориентироваться на её дрожь. Страх выдаёт их. Всегда выдавал и будет выдавать. Они стонут чаще всего не от боли из-за полученных ран, а от страха, от того, что никуда не могут деться, и если погибнут, то уже не вернутся к костру. Закон у Сущности такой: выживший будет выживать из раза в раз, а после возвращения к костру снова попадёт во владения убийцы, где вынужден будет сохранить свою жизнь, но разве это жизнь? У них нет выбора. Они плачут, потому что знают, что у них нет выбора. И думают, будто бы выбор есть у нас — у маньяков, которые стали даже чем-то большим для них, чем просто кошмар. Психи никогда не исцеляются, знаю это по себе. Но даже психам иногда хочется отдохнуть, сделать перерыв и просто подумать над тем, что они делают. Наши руки — руки убийц — облиты кровью многих беззащитных. И самое страшное в этом факте то, что всем нам глубоко наплевать на это. Сострадания нет, любви нет, есть лишь вечно продолжающееся соревнование. Битва насмерть. Битва не до первой крови, а до последней её капли. Первобытный страх — вот что важно и что является наиболее частой пищей для моих размышлений. Страх за свою жизнь. Могу ли я бояться за свою жизнь? Стал бы я бороться за неё так, как борются выжившие? А есть ли в этом смысл? У выживших тоже нет смысла бороться, потому что их жалкие хрупкие жизни, втиснутые в не менее хрупкие тела, в руках у Сущности. Уж не знаю, зачем ей это нужно, но получается у неё вести своё дело отменно. Им незачем бороться за себя, незачем заступаться и спасать других, но они продолжают упорно сбегать, вытаскивая за собой других. — Зачем?.. — шепчу я, не замечая этого. Я наблюдал за ними всеми из собственного интереса и обнаружил, что некоторые из них способны рискнуть своей собственной безопасностью ради другого. Может, в этом их смысл: цепляться не только за свою жизнь, но и за жизнь ближнего? Им трудно, и я не сомневаюсь в этом, и поэтому они готовы глотку перегрызть, лишь бы не остаться совсем одним, ведь выживать в одиночку почти невозможно, к тому же, если вокруг тебя никого больше не осталось, никого, чью жизнь ты готов охранять и за чью жизнь ты готов бороться даже больше, чем за свою, не будет смысла жить дальше. Они боятся этого тоже. Может, даже больше, чем каждого из нас. А мы задаёмся вопросом: что будет, когда все они погибнут от наших рук? Салли предположила, что на смену им придут другие, и, наверное, это самое верное предположение. Эта перспектива не очень-то и радует, но и не слишком огорчает. Хиллбилли постоянно шутит про меня и Мэг, про наши с ней «отношения». Не было у меня никакой внезапной вспышки любви, не был я с ней нежен и добр, никогда не желал её, как девушку. Она — такая же, как все остальные выжившие, ничем не отличается, но именно её я выделил после одного случая. Этот случай позволил мне взглянуть на неё немного иначе. Эта девушка с огромной волей, сильным характером, какой у девушек быть не может. Она бойкая, стойкая и скрывает за этими качествами свою хрупкость. На той очередной ночной охоте я поймал её после долго преследования. Она была сильно ранена, страдала. Пыхтела от боли! И я взвалил её на плечо, потащив на крюк, подумав о том, что наконец на одного выжившего станет меньше, Сущность примет её измученное тело и загнанную душу, отправив на вечный покой. Я так думал. А потом я заметил, как яро она борется за свою жизнь. Мэг была очень напугана, и это очевидно, но самым интересным было то, что всеми силами она это скрывала, не показывала свои слёзы, которые самовольно катились по щекам. Эта девушка смогла подавить в себе крик отчаяния и просто продолжала бороться даже тогда, когда надежда уже, казалось, потеряна. Потеряна для кого-то, но только не для неё. Мэг размахивала руками и ногами, она дралась, рычала, изворачивалась всячески, хотя ей было больно пошевельнуться. Я обратил внимание на её борьбу сразу же, и я тогда прекрасно понимал, что если сейчас её тело пронзит этот острый окровавленный крюк, то она погибнет, и все её старания будут зря. Я любил и люблю в людях такие качества, как сила характера и стойкость, а в Мэг этого было даже слишком много. Для меня эта девушка выделилась из всех и стала даже какой-то удивительной в моих глазах. Я не влюблён в неё, и мне, как и раньше, наплевать на её жизнь. Просто… просто это нельзя было не похвалить. Прямо перед крюком я остановился. Казалось, вот он — час расплаты за столько потерянных сил и беготни за этой прыткой и очень быстрой особой, но я остановился. А Мэг всё продолжала вырываться, превозмогая боль от полученных ран. Она прекрасно понимала в тот страшный момент, что вот-вот всё закончится, и душа наверняка успокоится, но только девушка не хотела с этим мириться. Ещё минуту я думал над тем, что делаю, а потом скинул её со своего плеча и оставил лежать в траве. Мэгги была не в состоянии встать, ноги не держали её, необходима была помощь. А я ушёл. Напоследок мельком посмотрел через плечо назад, и увидел, как она на меня смотрит. Это не был взгляд, выражающий благодарность или жалость. Она смотрела на меня так, будто собиралась задушить меня собственными руками. Такой эта девушка оказалась на самом деле. Даже при смерти от неё я не услышал и слова о пощаде. Мэг не надеялась на бога, она не надеялась на кого-то ещё. Она билась сама, не ожидая помощи. Мэгги смотрела на меня так ещё несколько секунд, выжимая из себя остатки сил, а потом опустила голову. В её теле не осталось и намёка на способность двигаться, но вот душа продолжала сражаться. В ту ночь я позволил ей уйти не потому, что мне стало её жаль, а потом что я не мог не восхититься её… надеждой. Я оставил в живых девушку только потому, что её поведение заслуживало хоть какой-то награды. А потом меня осенило! Они все продолжают бороться из-за такой же надежды. Выжившие надеются, что когда-нибудь они смогут выбраться и жить дальше. Я восхищён. Но не более. Из-за своих размышлений, которые погружают меня глубоко в себя, я не заметил, как ко мне приблизилась Салли. Она тяжело и прерывисто дышала, как и всегда, но даже на это я не обратил внимания. — А ты всё о чём-то думаешь, — сделала вывод Медсестра. — Меня бы это свело с ума. — Что именно? — Нам не свойственно много размышлять, Эван. — А что же тогда свойственно? Убивать? С трудом она выдавила из себя смешок, который больше оказался похож на тяжёлый выдох. — Наши головы больны, и ты это знаешь. В больной голове хороших мыслей не водится. Так что, на мой взгляд, лучше совсем не думать — ничего толкового из этого не выйдет. Я вот ни разу не видела, чтобы ты был в хорошем расположении духа после своих раздумий. — Салли переместилась ещё ближе и подняла в мою сторону голову, то и дело её роняя обратно на грудь или на плечи. — Хорошее расположение духа? Это как? — Как Макс. Хотя этот придурок в настроении только благодаря травке бывает. — Она снова тяжело вздыхает. — В общем, ты единственный из нас оставил при себе какую-то каплю здравомыслия. Я даже немного завидую. — Я бы с радостью поделился этим, Салли. — Нет уж! — Снова попытка посмеяться. — И так существовать тяжко, так ещё и копаться в себе… Я сумасшедшая, Эван, и этого мне достаточно. Лучше просто позавидовать. И вообще… предчувствие мне подсказывает, что Сущность скоро снова начнёт действовать. Ты лучше будь готов. С этими словами дама покинула меня. Я поднял своё оружие и посмотрел на его грязное, залитое кровью лезвие. Устал чистить, теперь плюю на это дело. Я подошёл к валяющемуся без дела капкану и поднял его. Игра начинается.