За пределами костра

Чёрный туман вокруг меня, больше похожий на дым, рассеивается. Он так внезапно окутал меня, вскружил голову, что я будто бы просто потерял себя на какое-то время. Глаза начинают разбирать первое, что находится передо мной, и я понимаю, что это достаточно грузный предмет — генератор. Я вышел на охоту. Точнее, это Сущность решила, что пора бы мне выйти и поохотиться. Я осматриваюсь вокруг, понимая, что это по-прежнему территория поместья МакМиллан, вот только моих друзей-убийц здесь уже нет, я наедине с выжившими. В небе витает запах опасности и смерти. Я бы даже назвал это смрадом. Стоит тишина, лишь где-то поблизости каркнул ворон. Ветер слегка шелестит листьями деревьев и приятно обдувает мои плечи и грудь. Я чувствую себя вполне расслабленно и умиротворённо. Ворона. Я медленно повернул голову в сторону ближайшего булыжника, вросшего в землю. Он оказался с меня ростом, и прямо на его заострённой верхушке восседала проклятая птица. Она неистово смотрела на меня, хлопала крыльями и каркала, лишь изредка прерываясь. В ушах застоялся звон, и это начало меня раздражать. Я сделал первые несколько шагов в сторону камня и остановился прямо перед ним. Ворона, испугавшись, вспорхнула и улетела прочь, напоследок ещё пару раз каркнув. Я прислушался. В воздухе было что-то ещё, помимо смертельного смрада… но мне никак не удавалось понять, что же это такое. Сущность всегда одурманивает, кружит голову, так что первые минуты охоты самые ленивые и нелепые. Этот ночной воздух затаил в себе чьё-то тихое жадное дыхание, прерываемое продолжительной дрожью. Я сорвался с места и заглянул за камень, и из-за него тут же выскочила Мэг. «А я только недавно вспоминал тебя!» — хотелось крикнуть мне ей вслед, но Сущность порой отнимает у нас, убийц, возможность говорить во время охоты. Хочу я что-то сказать или нет — всё равно не смогу. Ей необходимо слушать лишь вопли, плач и мольбы, а я своей болтовнёй могу лишить её этих благ. Рыжая побежала так быстро, что уже через пару секунд скрылась из виду, но это никогда не было для меня проблемой. Сущность помогает нам, потому что понимает, какой дрянью может быть кучка выживших; они порой коварнее и хитрее нас самих, так что не стоит их недооценивать. Мэг побежала, а значит её сердце внезапно наполнилось гормоном — адреналином, и именно он поможет мне найти её снова. Пока Мэг несётся сломя голову, она непроизвольно и неосознанно оставляет за собой следы — они похожи на трещины в земле, в стенах зданий, в деревьях. Трещины, заполненные оком Сущности — это такая светящаяся желтоватая субстанция. То есть, Сущность видит жертву и помогает увидеть и мне. Именно это я сейчас и сделал — я напал на след Мэг. Но внезапно моё внимание прервал громкий и резкий звук взрыва генератора. Он находится далеко, но я вполне смогу дойти до него за считанные секунды. Я отрываю своё внимание от Мэгги и несусь на всех порах в сторону взрыва. И, прибыв на место, обнаруживаю, что никого здесь уже нет. Я поднимаю ногу, обличённую в тяжёлый сапог, и со всей силы пинаю генератор, от чего тот искрит и затихает. Не выберитесь вы отсюда так просто, нет. Не позволю. Пока я шёл сюда, попутно расставлял капканы в самых незаметных местах, где наткнуться на него можно запросто. И не успел я окончить свою мысль, как раздался пронзительный, но очень короткий крик. Мужской крик. Кто-то попался в капкан! В моих глазах уже блестит азарт, и если бы не маска, то мой сверкающий взгляд увидели бы на расстоянии. — Давай, Дуайт! — слышу я, приближаясь к капкану. — Мы вытащим тебя, но ты должен нам помочь! — Мне очень больно! — выдаёт плаксивым голосом Дуайт, держась трясущимися руками за окровавленную ногу, зажатую в мощные челюсти капкана. — Вам не вытащить меня! Чёрт! Как же больно! — Закрой рот! — яростным шёпотом командует Мэг, которая, как и я, примчалась на крик своего товарища по несчастью. — Никто из нас не попадётся ни одной из этих тварей, ты меня понял? Дуайт стонет, хныкая и раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то облегчить боль. К нему подходит ещё и Джейк. Он и Мэг обхватывают капкан за обе его челюсти и по счёту договариваются их разжать, дабы освободить Дуайта. — Ты должен потерпеть совсем чуть-чуть, — шепчет Мэг и протягивает Дуайту какую-то палочку. — Вот, закуси. Дуайт послушно берёт палку и зажимает её зубами. — Один, — произносит Мэг. — Два, — продолжает Джейк. И, не произнося цифры три, они разжимают челюсти, от чего Дуайт приглушённо кричит, впиваясь зубами в палку. Нога освобождена! Джейк и Мэгги обхватывают Дуайта и стремительно уводят куда-то, где смогут оказать ему помощь и не наткнуться на меня. За всё это время меня никто не заметил. Никто, кроме одной. Я обернулся и увидел одну из них — Нея. Девчонка в шапке, которая так сильно бесит Хиллбилли своим проворством и грацией. Она двигается незаметно, тихо и почти никогда не попадается в капканы, потому что каждый её шаг продуман, осторожен. Я сорвался с места, помчавшись на неё и уже занеся лезвие над головой для удара, но тут почувствовал удар по голове. Девчонка опустила на меня одну из этих тяжеленных деревяшек, что разбросаны, как мусор, по всем местам охоты. Я зарычал, отстранившись, потому что чуть было не рухнул на землю, а когда очнулся увидел, что Неи и след простыл. Меня начинает одолевать злость. Почему я не нападаю сразу, как это делают остальные убийцы? Почему я так люблю наблюдать за выжившими, смотреть на то, как эти жалкие людишки цепляются за свои никому ненужные жизни?! И самое глупое в этой ситуации то, что я намеренно даю им уйти! Я просто идиот или романтик? После долгих похождений по территории поместья МакМиллан, которую я знаю как свои пять пальцев, я обнаружил, что большая часть генераторов заведена, и выжившим остался один рывок до спасения, а потом охота прекратится на какое-то время. Дуайта наверняка вылечила эта чернокожая девица — Клодетт. Она тоже поразила меня тем, что из обычной травы научилась делать лекарства, помогающие им выживать. Как я всегда говорил, не стоит их недооценивать. Человек, желающий жить, способен на многие вещи. На страшные вещи. И вот я возвращаюсь к тому генератору, который сломал в начале пути, и понимаю, что осталось починить лишь его, и тогда на ворота будет подано питание. Выходит, они сами сюда придут, либо они уже здесь. Я слышу стоны. Стоит мне прислушаться и приглушить звуки внешнего мира, вслушиваясь лишь в то, что хочу услышать, я начинаю слышать их дыхание и стоны. Они где-то рядом. Я обхожу каждый камень, каждое кирпичное строение в поисках своих жертв, и стоны всё громче и громче. Дуайта не вылечили. Очевидно, с Клодетт они не встретились. Я заглядываю за очередное дерево и нахожу там Дуайта. Парень завопил, поняв, что обнаружен, а я закончил начатое. Моя рука занеслась над ним и ударила, положив страдающего на землю, как Мэг в тот раз. Дуайт плачет, очки с трещиной на одном стекле с его головы упали. Я хватаю его за одну ногу и волочу за собой, собираясь расправиться с ним. Последний генератор заведён. Ворота готовы к открытию. — Дуайт… — плача, произносит Мэгги, стоя у выхода. Нея толкает её вперёд. — Беги, девочка, — на последнем издыхании отвечает парень. — Нея, проследи за ней… Ох, боже… — А ну пошёл к чёрту, ублюдок! — кричит Джейк и ослепляет меня фонариком. Мои глаза будто бы покрылись какой-то непроглядной белой оболочкой. Я выпускаю ногу Дуайта из рук, а когда прихожу в себя, понимаю, что никого вокруг меня уже нет. Они сбежали, снова. И вопрос остаётся актуальным: я полный идиот или романтик?

***

Я очнулся дома — в поместье МакМиллан, но теперь уже игра была окончена. Выжившие снова сбежали, а я, как дурак, не жалею. Ведь если так подумать, будет смысл в нашем существовании, если они исчезнут? Куда тогда нас забросит Сущность? Или приведёт новых жертв? Я точно знаю, что в глубине души каждый из нас — убийц — не хочет такой жизни. Только не всегда! Не целую же вечность марать свои руки в крови невинных людей! Мне их совсем не жаль, просто я не вижу в этом смысла. Всё то зло, из-за которого мы стали чудовищами, вся та обида, из-за которой из людей — таких же, как выжившие — мы превратились в животных, жаждущих мщения, уже выветрилось, как дешёвые духи от порыва ветра. Просто за то, что так с нами обошлась судьба. Просто за то, что нам так в итоге захотелось. Нет, эта перспектива меня не устраивает никоим образом. Мне хочется просто выбраться отсюда и идти по свету, скрываться в лесах, в заброшенных зданиях, скитаться, чтобы наконец найти своё пристанище и остаться в нём догнивать век. А это — это всё, что нас окружает — наша тюрьма, которая изначально была нам домом, тюрьма, оковы которой мы сами себе выковали, это всё уже не дом, и провести здесь остатки жалкой жизни нет никакого желания. Может, каждый из нас просто хочет уже найти свой покой и смириться с ним? Я подошёл к развалинам, именуемым когда-то поместьем, но не спешил заходить в полуразрушенный дом. Луна ещё высоко. Она всегда высоко. — Ты уже вернулся. — На крыльце сидел Хиллбилли. Он усадил свою пятую точку на одну из ступенек и смотрел перед собой, держа в зубах травинку. — Вернулся, — отозвался я. — И как? Я опустил голову и покачал ею, давая понять, что ничего не добился на этой охоте, как и на предыдущих. — Как ты думаешь, мы когда-нибудь выйдем за пределы владений Сущности? — спросил меня Макс, выдержав недолгую паузу. — Мне так надоело… — Мне тоже. — Я не стал его дослушивать, потому что прекрасно знал, что именно хочет сказать Хиллбилли. Тут не нужно быть умником, чтобы предугадать его слова. — И я не хочу говорить об этом. Ты, я вижу, отошёл? — Сильно меня торкнуло в этот раз, дружище. — Макс, кажется, испытал настоящий стыд, говоря эти слова. Он отвёл от меня свой страшный, отталкивающий взгляд. — Дурь помогает забыться. — Мне плевать, ты это знаешь. Просто меня бесит, когда ты начинаешь вести себя, как последняя скотина, Макс. Но, в целом, мне плевать. Ты знаешь. — Есть ещё предложения, как можно забыться без моей травки? Я тут же захотел ответить ему, чтобы шёл к чёрту, но задумался и осёкся. А ведь это неплохая идея. Я сижу за столом и опрокидываю очередной бокал виски. Когда-то мой дорогой папаша зарабатывал состояние, убивая людей моими руками, и покупал на эти деньги отменную выпивку. После той грандиозной разрухи, что перевернула мою жизнь с ног на голову, в доме всё же остались какие-то несчастные капли живительного зелья, как его называют в Америке, бурбона, чему я несказанно рад. Глаза Хиллбилли скатываются в кучку, полыхая пьяным пламенем злобы и ненависти ко всему миру. Он сидит напротив меня, шатаясь и то и дело выдыхая этот отвратительный запах перегара, смешанный с его собственным зловонием. Макс икает, прикрывая рот тыльной стороной ладони. — Прошу, не блюй на этот раз, — произнёс я. Язык мой слегка заплетается. Рядом сидит Салли, она держит в руке бокал с напитком, но не пьёт его, потому что не может этого сделать через мешок на голове. И так всегда. Если Салли хочет расслабиться вместе с нами, она просто до последнего держит бокал в руке, крепко сжимая его, впиваясь в стекло гнилыми чёрными ногтями, а потом уходит. Молча приходит и молча уходит. Не знаю, что за терапию она над собой проводит и каким наставлениям следует, но, кажется, своего она добивается — расслабляется. Медсестра встала, всучив бокал, наполненный бурбоном меньше, чем наполовину, мне, и тихо удалилась. Я залпом опустошил бокал, с характерным звоном опустив его на стол. Призрак по своему обыкновению уселся в углу, подогнув колени. Он молча наблюдал за нами, никак не выдавая своё присутствие, лишь изредка вертел головой по сторонам. Этот славный малый никогда не выпивал вместе с нами. На самом деле среди нас всех заядлыми алкоголиками можно назвать лишь двоих: меня и Хиллбилли, только вот между нами есть небольшая разница — я знаю меру, даже если и игнорирую её иногда, а вот Макс ужирается вусмерть, чтобы на утро изо рта пузырьки вылетали. И главное, он просто не осознаёт, что напился ровно настолько, что способен обоссаться и не заметить этого. С чего я взял, спросите вы меня? А я уже бывал свидетелем каждой пьяной агонии Макса и видел не только, как он прудит в штаны, а вещи и похуже. Про блевотину я, кстати, тоже не придумал. Поблевать Хиллбилли любитель, но не только под сладкий аромат одурманивающего виски, а также ещё и под не менее одурманивающий аромат его травки, которую он с такой любовью выращивает на своих полях. Лучше бы коров дохлых убрал, а то не скотобойня, а одна огромная, бездонная яма с дерь… — Вот послушай… — еле как выговорил Макс, подняв на меня сонный взгляд. — Ты же ведь мне друг, да? Я молчу, делаю очередной глоток, глядя в сторону — на луну, пробивающую свой холодный свет в окно без стекла. — Тогда тове… отавет… блядь… ответь мне, парень… В струе этого яркого света видна пыль, парящая в воздухе. Интересно, где-то среди неё есть остатки праха моего отца? — Я урод, да? Я законченный поганец?! Если прах вместе с пылью, словно в танце, кружит в воздухе этого дома, то, выходит, частица моего отца — убийцы многих людей и по совместительству моей жизни и моего здравого ума — всё ещё здесь? Осознав это, я стараюсь не дышать лишний раз, дабы не вдохнуть хоть какую-то самую малую часть своего папочки в себя. Наверное, слишком поздно об этом беспокоиться, ведь я стал его точной копией — безжалостным убийцей без чувств и сострадания, но, если так подумать, лишь так я могу почтить память о нём — не забирая себе последнее, что от него осталось. Я унаследовал от этого изверга абсолютно всё! И поэтому хотя бы собственный прах пускай оставит себе. — Мамка с папкой мои… они… — Макс икает, сдерживая приступ рвоты. Он молчит какое-то время, а потом продолжает. — Они не любили меня, потому что я урод и поганец! Мамка так и называла, а папка тем временем бил! А я помню всё равно, какие у мамки руки были тёплые, словно вымя у молодой тёлки. И этими руками она меня колотила, говорила: «Лучше б ты при рождении помер, поганец! Жизни нам испортил своим появлением, урод!» Понимаешь ты? Если б родился у них не я, а какой-нибудь другой нормальный ребёнок, похожий на человека, они бы его любили и имя бы ему дали! А меня приходится называть по имени папки, потому что называть-то меня больше никак не приходится. Нет имени! Будто я вещь какая-то! — Струйка слюны стекает по уродливым губам Хиллбилли, и он её не замечает — признак того, что ужрался вусмерть. — Семьи-то у меня и не было никогда. А если бы, может быть, меня любили бы, то я и другим был бы сейчас, понимаешь ты?! Я, может, не торчал бы тут, как загнанный в клетку зверь! Макс часто рассказывает свою историю, но только когда ужрётся вусмерть и никак иначе. Очевидно, это его больная тема, и о таких вещах не говорят просто так, но и молчать не могут. — Ты хоть раз видел, как убивают скотину, Эван? — продолжал мямлить Макс, уже засыпая. — Коровам голову фиксируют и рубят, не обращая внимание на то, смотрит ли на эту картину её телёнок. Мы же так же поступаем, Эван. С этими живучими ублюдками. Мы на их глазах их близких убиваем. Нам плевать, что мы сделали им больно, но если опустить вопросы равнодушия, то появляется ещё один вопрос: на кой-хуй нам сдались эти убийства? Поначалу было круто, и я чувствовал свободу, властвуя каких-то несколько мгновений над чьей-то жизнью, ну, а теперь-то что?! Нахуй нам оно надо, Эван? Ты знаешь? — Это нужно не нам, Макс. Этого хочет Сущность. После моих слов Хиллбилли замолчал, пока не уснул окончательно. Во сне он что-то бурчал себе под нос, но разобрать его слова не смог бы даже сам Хиллбилли, поэтому я никогда не обращал внимания на это. Макс отрубился прямо за столом. Я, посидев ещё часок-другой, встал на ноги, слегка шатаясь, и проследовал к себе, дабы провалиться в блаженный сон и получить уже не расслабление, а отдых. Призрак не двинулся с места и в момент моего ухода, оставаясь невозмутимым и спокойным. Он лишь слегка ударял в свой колокол, слушая его продолжительный приятный звон. Я часто жалею о том, что мой мозг не обделён извилинами, отвечающими за рациональной мышление. Лучше бы это я родился уродом и жил бы в комнате все эти годы, чтобы никак не развиваться и не иметь представления о мире. Никакого. Дуракам всегда проще. Но есть у меня на примере один дурак, который, когда ужирается вусмерть, может показаться и не дураком вовсе, а вполне здравомыслящим монстром. Мы все находим спасение в алкоголе. Кто-то умнеет под его влиянием, проваливаясь вглубь своих размышлений, а кто-то (я) заливает ради временного отупления, следовательно, и ради возможности просто взять и уснуть, ни о чём не думая.