Юра танцует

У Виктора чертовски ледяные глаза. Ледяные руки. И губы. Виктор — это чертово (нет) подобие Снежной Королевы, а Юра совсем не Кай, чтобы, как завороженный, убежать в ледяные дворцы своей Королевы. Только Япония — не ледяные дворцы (и черт с ним). Москва — жесткие бетонные рамки популярности и клише. В Москве каждую минуты бьют и ломают, стирают в порошок кости, нервы, мечты. Юре тоже сломали и стерли, но сломали что-то глубоко внутри, что ни вздохнуть — ни выдохнуть. И замираешь в состоянии бесконечной обреченности, мучительно поджидая палача с холодными глазами, руками, губами, отыгрывая — каждое мгновение — желанную ему одному модель поведения. Каждую секунду. У Юры глухо стучит здравый смысл в закромах пустых надежд. Юра старается улыбаться. У Юры ничерта не выходит. Питер как глоток свободы. В Питере можно долго (бесконечно) гулять, до боли в каждой клеточке ног; но серьезно, Юра фигурист, когда его пугала боль? В Питере можно пить — ведь кто не хочет пить в Питере, в котором все до зубосводящего крошево пессимистично, мелодично и вдохновенно. В Питере хочется танцевать на каждом мосту, пытаясь не расплескать вино из темной бутылки — ведь в Питере на каждом углу алкомаркеты (серьезно?); в Питере хочется легкие выжечь глубокими затяжками вишневых сигарет, в Питере хочется реветь, окунаясь головой глубоко в подружку-Неву, которая вытерпела в себе не одного мученика и выслушала ни одни стенания людской души. Ранимой души. Юра криво улыбается в собственное отражение. «Ты ведь хотел, чтобы я улыбался». У Юры ничерта не выходит. Когда-то давно (что, серьезно?) Юре читали на ночь сказки, а он отпирался, скидывал одеяло, смешно хмурился (смешно, потому что Виктор всегда улыбался) и тыкал острыми локтями Никифорова под бок, приговоривая: «Вить, я не маленький ребенок». Юра не маленький — и это полнейший бред, потому что только маленькие неразумные (и взрослые обреченные) тушат сигареты о ладони, напоследок впиваясь ногтями, чтобы побольнее, — и его никогда не интересовали сказки. По правде, их ему никто не читал. Виктор читал Снежную Королеву. Юра дерзил и усмехался: «Как прозаично». У Виктора ледяные глаза, в которые тонешь, без шанса выбраться, потому что над толщей чернильной, сводящей все тело, воды до судорог непробиваемый слой льда. У Виктора холодные руки, которые отрезвляли (да ничерта!) и трогали там, где это незаконно, противоестественно и, честно, сумасводяще. До судорог во всем теле. У Виктора холодные губы, и Виктор не любит целоваться. Не любит. Но его целовал. И Юра долго-долго мог бить по чужим плечам, мычать и сжимать зубы, но Виктор только крепче прижимался и прижимал, пытался чуть ли не срастись в единое целое, и самозабвенно, до подрагивающих кончиков пальцев, до подгибающих ног, до обморока и сжигающего желания прокричать — «да сделай уже, что так невыносимо хочешь!» целовал. До судорог во всем теле. Чертова Снежная Королева умела распалять не хуже Адского пламени, но все равно оставалась — Снежной Королевой. Юра умеет танцевать (и пусть все идут черту, кто думает иначе!), ведь нельзя выгибаться под тонкие музыкальные голоса в голове, не чувствуя ритма. Нельзя скользить в кедах по шершавому асфальту, словно по паркету — и в паре. Словно сам воздух твой партнер, и он уносит в своих прочных руках за внеземную черту. Прохожие останавливаются, стоящие перед светофором отсрочивают момент загорания зеленого. Юра танцует с бутылкой вина и смотрит в пустоту прикрытых век, лишь бы не видеть отпечаток той леденящей синевы. Ему бы в бальные танцы. Ему бы в балет. Ему бы быть музой для художника и вдохновением для писателя. Юре быть кем угодно, но не подстилкой для Снежной Королевы (но у жизни есть чувство юмора). И Юра плавно выгибается, измученно поводя плечами и медленно взмахивая рукой. Юра улыбается, и может быть сейчас у него получается это сделать. Может быть сейчас, ведь это так просто — пить в городе, где невозможно не выпить, танцевать на мосту под десятками восторженных глаз, и думать лишь о том, что, даже дойдя до дна, ты не всплываешь на поверхность, потому что… …на поверхности — лед. Лед глаз Виктора. Его рук. Его губ. И Юра, правда, улыбается, ведь Виктор так часто просил его улыбаться.