Помоги (ему/мне/себе)

Юра опускает глаза не потому что боится, но этого… Этого не объяснить, ведь в приоритетах вдруг резко встают мнения матери и отца, их отношение, их переживания; у него глаза Лилии, а те, словно чужие, далёкие и преданные им же. Лучше бы эти приоритеты маякнули вчерашним вечером, когда пальцы тянулись к коктейлю? Вину? Какой идиот ему вообще только это продал? У Юры ком поперёк глотки железной перегородкой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Руки позади спины хочется содрать в кровь, до тёплого красного мяса, хотя двигаться получается едва ли. Словно прибитый, побитый, виноватый. Ему ведь только пятнадцать, а он, пьяный, ночью болтал с мужиком, которого… На которого… С которым. Плисецкий не хочет об этом думать, будет хуже, в первую очередь, его самолюбию. Завышенная самооценка опускается ниже и ниже, только Яков предостерегающе шумно выдыхает. Юрий не знает почему, но отец нервный до чёртиков. Хотя почему не знает? Догадаться несложно. И это тоже бьёт по самолюбию. И ситуация странная, расположение звезд на туманно-угольном небе скрывают плотные тучи, что даже помощи не попросить, а он не упадет с ног в предсмертной агонии. Как же сложно. У Юры просыпается совесть, вот неожиданность. — Считаешь, раз пьёшь, значит показываешь, что достаточно взрослый? Впрочем, впору вводить подсчет фраз на поражение, когда внутри начинает рушиться крепость самостоятельной показной отчуждённости, долго и упорно возводимой благодаря отсутствию обильной родительской заботы. Хотя не факт, что он был бы более открытым для людей, прояви Лилия сто пятьдесят процентов открытой любви. — Берёшь пример со старших? Может, ещё закуришь? Юра по-обыкновенному рад, что если Лиля и отчитывает, то она хотя бы(!) говорит. Оказывается, слушать легче, чем молчаливо выдерживать долгие глубокие взгляды. А Фельцман рта боится раскрыть, чтобы не прикрикнуть ненароком, только Барановская в промежутках строго косится на мужа. Юра вздрагивает, подобием маятника проводит глазами по полу и осторожно, коротко мотает головой. Спасибо, его тошнит от сигарет, это пройденный этап и всеизвестный факт в их семье: Яков после ухода из спорта тоже закурил, только бросил быстро ради сына, смотреть как мучается твой ребёнок и понимать, что ты всему этому виной – самое худшее для любящего родителя. — А пить ты тогда почему пьёшь? Пьяные подростки каждый день творят чудеса, за которые всю жизнь расплачиваются. Он знает, знает; спасибо! Не повторяйте. …он собирался ехать к тридцатилетнему мужику. Он намеревался всерьёз! Юра – беспристрастный любимчик жизни и хороших людей, которых стоит ценить. Ценить имеющееся, как в той самой пословице, Юра не умеет, и это игра на поражение – как скоро, Плисецкий, ты скатишься на дно, теряя всех и себя по кусочкам? — Посмотри на меня, — у матери тёплые, мягкие руки, но между костяшками худых ладоней уже прослеживаются едва заметные морщинки. Плисецкого слегка коробит, когда глаза падают на тонкие выемки; он сжимает зубы, пока десны не затягивает дискомфортом, а глаза у Лилии действительно красивые. Но такие блёклые, выцветшие, в уголках залёгшие тени, такие, что ни один хайлайтер не поможет. У Юры тоже были такие. Сейчас, спасибо хоть какому-нибудь мало-мальскому режиму, нет. Если честно, Юра давно так не высыпался, пока с Виктором не наладился постоянный контакт. …приведи аргумент, что он повёл себя неправильно? Ты действительно хотел, чтобы Виктор тебя трахнул? Плисецкий едва дёргает головой, пытаясь закрыть глаза чёлкой. Не помогает. Материнские руки заправляют тонкие волосы за уши, едва-едва обводят линию лица. Юрий уже жалеет и завидует, что Лиля идеально контролирует эмоции – потому что он не такой, он так не умеет, и это заведомо проигрышная игра, пока Барановская смотрит взглядом разочарования. Не самое приятное чувство. Юра почти не дышит. Опускает голову наперекор, стискивая запястье со всех имеющихся сил, отчего сбивается кровоток в венах и до тошноты тянет в фалангах пальцев обеих рук. Тишина пугает, в большей степени потому, что слышен каждый шорох: Фельцман тяжело дышит через нос, насупившись, а громоздкие, низко посаженные брови никогда не приносили ему добродетели. Но улыбался Фельцман до красных щек Барановской. Любовь вообще странная штука, раз свела таких разных людей. Глаза неприятно, колко защипало, а въедливая совесть, обгладывающая тонкую бестелесную душу по соседству, опускала его эфемерное «я» в моральное тусклое дно. «Позор тебе, Плисецкий». …он подвёл несравнимо важных, нужных, самых лучших людей. «Позор». — Лиль, хватит, — Яков говорит тихо, обеспокоенно, хватаясь за тонкое плечо сына и всматриваясь в выражение лица жены, и словно как в далёком прошлом, тонкие губы приподнялись в понимающей полуулыбке. — Юр, — вторая сильная рука легла на блондинистую макушку, еле-еле ободряюще потрепав. Барановская знает, что у Якова нет таланта к утешению. — Мужики не плачут. Не реви, ты же мужик. И пол-России поспорят с этим, но Плисецкий ведь пошлёт их далеко и надолго, а Яков ободряюще хлопнет по спине. У его мальчика самый лучший характер, что бы там не говорили желтушники и неусидчивые, с шилом в жопе хейтеры. — Просто в следующий раз скажи, что тебе плохо и хочется выпить, я поддержу. Мы с Лилей не запрещаем, если это бокал вина. Мы просто не хотим, чтобы ты угробил свой организм. Юра, — Фельцман на порыве чувств обнимает Плисецого чуть ли не до хруста, а Плисецкий крепко стискивает зубы. «Позор». Лилия стоит сбоку, выжигая клеймо на лбу мужа — «очень здравое предложение, молодец». Яков пожимает плечами и тихо цыкает — «молчать, женщина». Барановская молчит и смиренно отводит взгляд; Фельцман вытягивает руку, ждёт, пока Лиля заметит, и любовно сжимает её в своих объятиях, пока Юра меж ними еле сдерживает слёзы, вытирая мокрые, покрасневшие глаза с полопавшимися сосудами в белках глаз рукавами джемпера. — Простите… — сбивчивый шепот раздаётся до странности громко, у Плисецкого шумит в голове и ушах, он всхлипывает раз за разом, пока рука Лилии успокаивающе ерошит ему волосы и крепко обнимает, целуя в холодный висок. — Всё хорошо, Юр. И кажется, что это лучше всякой поддержки.