Pretty woman

- Не надо… - Юра слышит свой голос, который звучит как мольба, но в зеркале видит, что выражение лица говорит совсем о противоположном. И Никифоров читает именно по нему, не слыша никаких слов. Пальцы добираются до бедер, поглаживают и перемещаются вперед. - Ну как же "не надо"? Я же вижу, что надо. - Блядь… - Плисецкий чувствует себя загнанным в угол. Как тут отрицать, когда встало колом, стоило Виктору только прикоснуться. Чертов Никифоров, и руки его, и улыбочки такие, от которых коленки подкашиваются. Юре жарко, так жарко, что кажется: вот-вот он вспыхнет и сгорит дотла, а оставшийся пепел развеет ветром. - Ну и сука же ты, Вить, - выдыхает Юра, когда пальцы Виктора оказываются в трусах, сжимают член, поглаживают. Никифоров уже успел изучить его вдоль и поперек, каждый сантиметр его тела, знает, как сделать так, чтобы Юра плавился и на ногах стоять не мог. Вот и сейчас: Плисецкий уже не может, и Виктор как чувствует это. Подхватывает, разворачивает к себе, усаживает на край раковины и задирает юбку. Туфли падают с Юриных ног, звонко ударяясь о темный кафельный пол, белье, которое мучало на протяжении последнего часа, Виктор стаскивает до самых колен, а потом оно само сползает еще ниже. Юре стыдно от своего собственного вида и жутко страшно, что кто-то может войти. Только, кажется, это заботит только его. - Поехали в отель! - Поедем, обязательно поедем. Никифоров целует в губы, затыкает своим излюбленным способом, не спеша выполнять просьбу. Плисецкий почти сдается, подставляется под горячие руки, закрывая глаза - но вдруг слышит чужие шаги за дверью и вздрагивает. - Вить, всё, поигрались и хватит. Только Виктор еще не наигрался. Иначе почему его ладони все еще под юбкой, а губы на шее? - Ты слышишь меня? - Слышу, - говорит и прикусывает чувствительную кожу прямо у горла. Юра нервничает все больше и больше, давит руками на плечи, пытаясь оттолкнуть. - Отпусти меня! Еще одна попытка, и снова неудачная. - Да отпусти меня, блядь! - Плисецкий бьет наотмашь по щеке и, воспользовавшись замешательством Виктора, резво спрыгивает на пол. Никифоров не злится, только с крайне удивленный видом растирает щеку ладонью. - Юр, ну что не так-то? - Да все заебись! Плисецкий толкает дверь и вылетает из ресторана быстрее пули. На улице уже стемнело, и вряд ли кто-то разглядит в растрепанной девочке переодетого мальчика. Юра идет, куда глаза глядят, обхватив себя за плечи, ветер с моря ощутимо холодит кожу, и камешки, попадающие под босые ступни, никак не придают прелести неожиданной вечерней прогулке. Плисецкий надеется, что на пути не встретится идиота, который решит скрасить тоску одинокой грустной девочке, а еще на то, что удача убережет от вентиляционных решеток. Иначе участи Мерлин Монро не избежать. Только в отличие от нее, у Юры под рюшами секрет, который выдавать совершенно не хочется. Да, вспархивающие юбки в его планы никак не входят. Впрочем, такой вечер тоже в планы не входил, но Никифоров решил за них обоих. - Потому что мудак, - шепчет себе под нос Юра и морщится, наступая на очередной подвернувшийся на дороге камень. - Наверно, ты обо мне, - шепчут на ухо. Плисецкий оборачивается именно в тот момент, когда Виктор накидывает ему на плечи свой пиджак. - Замерз? - Нет, не замерз. Иди куда шел, а я сам как-нибудь… Юра выворачивается из пиджака, отбивается от чужой непрошеной заботы. Никифоров вздыхает и подхватывает на руки, словно Плисецкий ничего не весит. - Ноги беречь надо, и идешь ты совсем не туда. Вот где мне тебя потом искать? - А ты не ищи, - Юра упирается ладонями в грудь и снова трепыхается, как рыба, выброшенная на берег. - Лучше бабу себе найди и наряжай ее, как куклу, сколько влезет. Заебал! Виктор хмыкает, ставит Плисецкого на землю, поднимает руку и ловит такси. - Я никуда с тобой не поеду! - Поедешь, куда ты денешься. Никифоров заталкивает Юру на заднее сидение, забирается сам, пристраивается поближе и обнимает за плечи. - А баба-то мне зачем? Юра сводит коленки на всякий случай, неуютно все-таки в чужой стране да без белья. В машине хоть и не дует, но всякое бывает. А рядом с Виктором Никифоровым это самое всякое бывает особенно часто. - Я так подумал, что тебе именно она нужна, раз я в своем естественном виде тебя не устраиваю. Если ты не заметил, я не девочка и бабские наряды мне совсем не нравятся. А что ты выкинул в туалете? А если бы кто-нибудь вошел? - Как вошел бы, так и вышел, - пожимает плечами Виктор. Юра бьет его локтем под ребра. - Это последний наш совместный отдых! Я никуда с тобой больше не … - Прости, - Никифоров сжимает руку на плече сильнее и утыкается носом куда-то в район шеи, - не думал, что ты так остро отреагируешь. Прости меня… - Не думал он… Юра шипит по привычке, хотя чувствует, что злость сворачивается клубочком и засыпает на неопределенный срок. С Виктором всегда так: чем дольше вместе, тем меньше Плисецкий злится. Так, глядишь, и вовсе разучится. Юра ерзает на сидении, косится на водителя и протягивает раскрытую ладонь Виктору. - Верни… Никифоров смотрит непонимающе, и Юра переходит на громкий шепот: - Трусы верни, придурок. Виктор отчаянно давит в себе улыбку, но усмирить эмоции до конца не получается: смешливые складочки обозначаются в уголках рта. - Так они там остались… Я за тобой торопился. Юра утыкается лицом в ладони и склоняется к коленкам. - Послал же бог дебила. - Это карма сработала, Юра! Плисецкий огрызается еще раз и затихает: смотрит в окно на мелькающие улицы, на яркие вывески, на неторопливо прогуливающихся людей. Думает о том, что простит чуть позже. Это же Виктор, он дурак, что с него взять. Вроде взрослый, а выходки похлеще, чем у бунтующих подростков. Машина тормозит у отеля. Равнодушный таксист оборачивается, смотрит сперва на Юру, затем на Виктора, хмыкает и говорит: - Приехали. Плисецкий тоже смотрит, пристально, не отрываясь, пытаясь понять, что же его так смущает. Мозг с опозданием подсказывает, что таксист обратился к ним на чистом русском. - Спасибо вам. До свидания! – Виктор сует купюры водителю и, не давая Юре времени опомниться, вытаскивает его машины. - Вить, ты слышал, ты… он! - Ну, если ты заметил, он не сильно впечатлился, видимо, мы еще не самые интересные его пассажиры. Не кипишуй только. И снова подхватывает на руки, несет через весь холл, даже в лифте не отпускает. Как-то ловко открывает дверь и заносит внутрь. - Да пусти уже, Вить. Я тебе не драгоценность… - Еще какая, - возражает Никифоров. Сажает его на бортик в ванной, открывает кран, включает душ и направляет струю на Юрины ноги. Вода теплая, не горячая, а в самый раз. Плисецкий щурится: вверх по телу от пяток расползается тепло. - Не поранился? – спрашивает Виктор с виноватыми нотками в голосе. - Нет. - Ноги беречь надо, - повторяется он, и Юра обиженно поджимает губы. - Только ноги? А целиком не надо? - Надо, - соглашается Никифоров, - я и берегу. - Хуево ты бережешь, Вить, - замечает Плисецкий совсем беззлобно, наблюдая за тем, как Виктор вытирает ступни махровым полотенцем. - Так у меня такого сокровища раньше не было. Вот и не научился правильно беречь. Виктор несет его в комнату, усаживает на кровать и сам садится рядом. - Помочь раздеться? - Помогай. Пока он развязывает бант на спине, взгляд Юры падает на пакет, на дне которого лежит незамеченная ранее небольшая коробка. - А это еще что? Виктор за спиной обреченно вздыхает, как будто его поймали за очередной пакостью, тянется к пакету и накрывает его ладонью. Однако любопытство Плисецкого побеждает - и вскоре он, вытащив коробку, начинает вертеть ее в руках. - Чулки? Серьезно? - Ну, я же не стал предлагать… - А чего не стал-то? Как будто тебе было, что терять. Юра с любопытством открывает упаковку, ожидая увидеть или вульгарную черную сетку, или еще более похабную красную, или еще какое непотребство, но с удивлением обнаруживает: Никифоров выбрал классику. - Ты и так был настроен крайне воинственно, а предложи я еще и их, наверняка бы этими самыми чулками мне рот и заткнул. Или я не прав? Юра фыркает и кивает: - Не исключаю такую вероятность. Чулки оказываются полупрозрачными, чуть ли не шелковыми на ощупь. Если их надеть, то наверняка их будет почти незаметно на ногах. - Ну вот и забыли, - Никифоров ловко отправляет коробку в полет до мусорки и протягивает руку. - Давай и от остального избавимся. Пока ты опять беситься не начал. Плисецкий не торопится, смотрит в раздумьях на Виктора, кусает губы, пытаясь взвесить все «за» и «против». - Один раз, Витя. А потом чтобы я всего этого хлама здесь не видел, - он протягивает чулки Виктору, едва ли не впихивая ему в ладонь. - Чтобы утром уже не было. Понял меня? - Не понял. А Юра видит, что понял, только не верит. Ждет подвоха, удара в спину, потому что знает: с Плисецким шутки плохи. - Надевай. Никифоров второй раз за сегодняшний день опускается перед Юрой на колени, раскатывает чулки по ногам и, не удержавшись, гладит от икры и выше. Плисецкий с удивлением обнаруживает, что в капроне чувствительность повышается, только виду не подает. Смотрит равнодушно, как Виктор расправляет ажурную резинку у него на бедре. - У тебя ноги красивые. Плисецкий сперва собирается возмутиться, а потом решает, что нечего на правду обижаться: действительно ведь красивые. В чулках почему-то особенно выгодно смотрятся. Видимо, магия чулок работает не только на женщинах. Никифоров тем временем отходит к тумбочке и открывает ящик. Юра прекрасно помнит, что там лежит. Вчера забросили: после длительного перелета воспользоваться уже сил не хватило. Низ живота сводит от предвкушения. Виктор откручивает крышку, выдавливает гель себе на пальцы - от души льет, так, что на пол капает, - кидает тюбик со смазкой на край кровати и возвращается в исходное положение. - Вставай и юбку держи. Плисецкий поднимается и выполняет приказ, заранее зная, что долго не простоит, придется падать обратно, если Витя вовремя не удержит. Смотрит в зеркало, не смея моргнуть. Виктор просовывает руку между Юриных ног, гладит там, заставляя вздрогнуть, а затем проталкивает один палец. Одновременно целует член, размыкает губы - и забирает сразу глубоко. Плисецкий держится, хотя в голове ощутимо мутнеет. Он чувствует, как в заднице скользко и мокро от геля, как по бедрам стекают капли, как Виктор разводит внутри пальцы - кажется, два, а может, и все три. Юра открывает рот и стонет, больше не в силах сохранять молчание. Виктор сосет умело. И языком двигает так, как надо. Юре горячо и влажно - и хочется большего. Практики, видимо, у Виктора много было, может, с Юрой, может еще до него с кем. От таких мыслей Юра злится и вцепляется Виктору в волосы. Хочется быть для него единственным. Мальчиком, девочкой, кем угодно, хуй с ним, с извращенцем, только бы рядом был. - Встанешь на коленки? - спрашивает Виктор, выпуская Юрин член изо рта, целует нежную кожу рядом и гладит по ноге, обтянутой чулком. Юра смотрит сверху вниз, затем отодвигается и залезает на кровать, задирая все свои юбки. Они шуршат и укрывают почти всю спину. Красивое, наверно, зрелище, Виктору точно нравится, недаром застыл изваянием, любуется, дрянь. Только терпение у него не безграничное: пристраивается сзади, расстегивает ремень на брюках, а потом загоняет, не церемонясь, так, что у Юры ноги по гладкому белью разъезжаются. Приходится вцепиться в изголовье кровати, чтобы не ткнуться лицом в подушку. Впрочем, когда это он церемонился? У него выдержки от слова нихуя, особенно, что касается Юры. Сам признавался, что не может сдерживаться, крышу уносит в первые же секунды. Даже в самый первый раз, незабываемый, мать его. Говорят, волшебно должно быть с любимым... только не было. Кругом обман, думал тогда Плисецкий. Было больно, так больно, что расслабиться не получалось, хотя Виктор шептал и просил на ухо всякие словечки-утешения. Юра только дрожал и зажимался все больше. Никакого кайфа: губы все искусал, и ногу свело от напряжения. Ему тогда почти шестнадцать было… Второй раз прошел уже лучше, хотя хотелось как-то неуверенно: после первого задница болела не один день. Виктор, что сегодня, что тогда, тормозить не умеет: сперва вгоняет по самые яйца, а потом просит прощения. Несдержанный мудак. Это после стало хорошо, классно и волшебно. Юра уже не от боли губы кусать начал, и пальцы на ногах сами собой стали поджиматься. Вот-вот, именно как сейчас. Лучше некуда… Виктор останавливается внезапно, перехватывает за живот и разворачивает к себе. Сам садится на кровати - и Юру на себя сажает. Плисецкий вновь не может удержаться от взгляда в зеркало. В отражении у него раскраснеевшееся лицо, волосы липнут к щекам и губам, а взгляд какой-то совершенно сумасшедший. Сойдешь тут, пожалуй, с ума. - Давай, Юра. И Юра дает. Слегка приподнимается, а затем опускается на член Виктора, прижимается тесно, обнимает за плечи и улыбается своему отражению. Он никогда не признается Виктору, что это чертово платье все-таки завело его. Никогда не расскажет, до чего хорошо утопать в алых кружевах, насаживаясь на крепкий член. - Нравится трахать красивых девочек? - спрашивает Плисецкий, прикусывает мочку уха, касается губами шеи и оставляет засос. Сейчас можно, никто не узнает, можно не прятаться. До возвращения еще целых две недели, все пройдет. - Нет, только красивых мальчиков, - хрипло отвечает Виктор, стискивает руки на талии и загоняет до самого упора. У Юры аж искры из глаз сыпятся, и стон застревает где-то в горле. Слишком глубоко, слишком чувствительно. Он кончает, пачкая красные юбки, и сжимает Виктора в себе, зная, что и того надолго не хватит. Руки обхватывают талию еще крепче, толчки становятся сильнее, и Виктор прижимается губами к плечу, кусает, как будто в отместку за засос. «Теперь оба помеченные», - вскользь думает Юра, обмякая в руках Никифорова. Виктор дергает молнию на спине, расстегивает до конца и стаскивает платье с плеч. - Превращайся обратно, из тебя очень злая девочка, - просит он. Целует в щеку, устраивает руку на бедре, подцепляя резинку чулка, тянет вниз. Юра ерзает и морщится. Шифон неприятно липнет к телу, и остается только одно желание: снять его побыстрее и закончить весь маскарад. Правда, шевелиться при этом отчаянно не хочется. Виктор одел, вот пусть и раздевает, несет в ванную свое ценное и дорогое. Уж до этого как-то должен догадаться. Второй чулок падает на пол. - А ты хотел сказочную и добрую принцессу? Думал, в сказку попал? Виктор отчего-то смеется, поднимает Юру на руки и несет в ванную. Молодец, догадался, не совсем дурак. - В сказку-то я попал. Только принцесс тут нет, одни чудовища. Одно, если быть точным. Плисецкий бьет по спине рукой, но не сильно, а просто, чтобы Никифоров не расслаблялся. Не забывал, что у чудовищ и клыки, и когти, им палец в рот не клади, откусят по самый локоть - и не подавятся. С этими доморощенными рыцарями нужно только так, и никак иначе. А еще Юра помнит о том, что у него в чемодане карты, и Витя точно пробежится по улицам в чем мать родила. Потому что Юра больше не проиграет.