heart b-b-b-beat

#tokio hotel – stop, babe

Хосок мангу «Самая лучшая в мире первая любовь» читал от и до, любил до одури, но с названием солидарен не был последние годы. Быть дураком тяжело, быть влюбленным дураком - еще тяжелее, а ещё и в себе не уверенным - просто замечательно, собирай вещи и вали-ка ты отсюда, Хосог-и, по-братски со своими соплями. Юнги друг на самом деле отличный, надежный, душевный, но сопли от неразделенной любви тому платочком подтирать не спешит. Хосок в последние месяцы швыряться бумажками в затылок спереди перестал, всячески доставать практически тоже, только изредка позволяя себе опускать шуточки на футболе. Он вообще капитан команды, ему можно на игроков своих наезжать, поэтому «эй, Чимин, ты ногами мячи отбивай, а то только задницей своей огромной мельтешишь и вообще живее, придурок» выходит само собой, не специально и не злостно, просто дурацкая попытка пошутить (читай: подкатить). Чимин пинает мяч со всей силы, тот пролетает через стадион по неизвестной траектории, и покидает поле со словами «чего же тебе задница моя покоя не дает», даже не догадываясь, на самом деле, как действительно она не дает. Юнги с банкой холодной газировки, за театром одного актера наблюдавший с пустующих трибун (чем ещё на переменах заниматься?), хлопает по плечу и выдаёт: — Ну и еблан же ты. И, честно говоря, ни разу не врет. — Еблан, — кивает Хосок. Тоже не врет, но еблан влюбленный, от того ещё больше глупый и ещё больше несчастный. Чонгук - золотой нападающий команды - тащит новый мяч, пасует Хосоку, а тот пинает с ещё большей дури и тоже сваливает куда-нибудь подальше, отмахиваясь ото всех вопросов парней, мол «да хоть в классики играйте, я пошёл». — Ебланы, — тихо проговаривает Чонгук. — Ебланы, — подтверждает Юнги. Май вообще выдался жарким. К вечеру вроде бы обещали дождь. Юнги вяло вздыхает, обнаруживая, что в банке из-под кока-колы уже ничего не осталось. Придется валить за новой. Хосок, будучи знатоком литературных фраз, перебрал в голове всевозможные варианты сказать очень важному человеку своё извини, прости. Можно было прочитать слезливую тираду о том, как сложно, оставаясь капитаном футбольной команды, контролировать рвущуюся изнутри желчь, а потом уже, чуть поостыв, смахнуть скупую мужскую слезу и добавить что-то типа «знаешь, ты просто рандомная жертва, все дела, давай пожмем друг другу руки». На каком-то из этих этапов своего гениального плана, он останавливается возле него, копающегося в своем шкафчике, смотрит, так и застыв. Коридор совсем пустой, доносится лишь шуршание вещей, которые передвигают на полках. Чимин выдерживает паузу минуту, пока ему не надоедает и не спрашивает: — И что? — Я этот. Извиниться пришел. — Забей. Ещё что? Такого варианта исхода он в голове ещё не прокручивал и с чистой совестью мог признаться - не ожидал. Не то, чтобы он считал Чимина каким-нибудь типичным героем дешевого бульварного романа, который на такое сморгнул бы угрюмые слезы и выдал что-нибудь мега-драматичное, но все это спокойствие и безразличие, с какими он отвечал на его - Хосоковы - реплики, ему тоже были не свойственны. Он всегда живее, более обидчив и несправедливости по отношению к себе не терпит. Хосок чешет затылок, пытаясь собраться с мыслями и вспомнить, что именно он хотел сообщить всего несколько минут назад, пока пялился на его фигуру в коридоре, но добрый мозг, кажется, собрал свои чемоданы, вежливо кивнув на прощание со словами моя остановочка и покинув просторы черепной коробки. Очень вовремя, ничего не скажешь. — Правда забьешь? — и он сам понимает, как нелепо звучит его вопрос, и о, господи, как же ты тупо сейчас выглядишь. Чимин закидывает рюкзак на плечо, закрывая скрипящую дверцу шкафа. — Допустим, не совсем. И? — Так я не прощен? Ты всё ещё обижен? — Можно подумать, что тебе очень важно знать, обижен я или нет, — он улыбается саркастически, и это не может не ранить. Конечно, мне важно знать, о чем ты спрашиваешь вообще, я тут, думаешь, просто так швыряю тебе в затылок бумажки на уроках и извожу на футбольном поле. Хосок давится слюной. — Забей, я не обижаюсь, — говорит он, теребя край накинутой клетчатой рубашки. — Правда, я не специально. Чимин кивает почти безразлично, взгляд расфокусированнный и усталый. Было бы неплохо его подбодрить чем-нибудь или угостить. Сводить в кафе, покормить хорошенько, он же так любит брауни и клубничный мохито. Потом до дома проводить, пожелать спокойного вечера, сказать, чтобы за уроки вовремя садился и не заставлял беспокоиться за его знания. Зря он что ли чиркал решенные задачи тому на бумажке, отправляя самолетиком, а потом делал вид, что это не от него вовсе. Чимин всегда думал на Дженни - отличницу и старосту класса, - и Хосок бы честно ревновал, если бы не знал, что ревновать Чимина к подружке Юнги, как минимум, нелогично, потому что она...Подружка Юнги? Но он ему не друг даже: одноклассник, капитан, задира, не такой злой, как тот мудила из параллельного, который задирал раньше Чимина гораздо хуже и не по делу и который позже по ну совсем непонятным обстоятельствам получил парочку фингалов от Хосока. Он бы хотел схватить его руку в последний момент. Вот прямо сейчас, когда Чимин разворачивается и уходит к выходу. В этот самый последний момент, потому что завтра с утра они снова начнут жизнь будто с чистого листа: снова те же хи-хи, бумажки в затылок, изводить до психозов на футболе. Хосок вообще был не готов его любить, но если бы тот в эту самую секунду попросил сбежать с ним куда-нибудь, допустим, в Северную Каролину, он бы согласился, не раздумывая. — А ещё я тебя люблю, кажется. Доносится в коридоре. Это не тихо, не громко - достаточно для того, чтобы Чимин остановился почти у выхода и так и застыл. Может быть, завтра подумает над тем, что сказал и при каких дурацких обстоятельствах, но затягивать с этим было невыносимо. Он терпел добрых пять лет, и этого уж точно достаточно для того, чтобы начать в конец страдать тахикардией. Дальнейшее зависело лишь от Чимина. За стеной, вслушиваясь, смиренно молчали Юнги с Дженни. Чонгук роняет мороженое на пол, тихо цокает, качая головой: — Ебланы.