Четвртый блок. Сохранить себя.

Глава 7 Бухгалтер на пенсии. Пейзажи за окном оптимизма не внушали. Сёла, обычно выстроившиеся двумя рядами домов вдоль шоссе поражали запущенностью. Где-то люди держались из последних сил, где-то – махнули на всё рукой, но среди этой смеси изношенности и нищеты обязательно возвышалась пара-тройка кирпичных особняков, за кирпичными же, двухметровыми заборами. Огромные, красные, будто насосавшиеся крови из истощённых, бледно-серых, низеньких хаток. Лоскуты полей, частично обработанных, частично заросших чернобыльником (его высокие стебли хорошо заметны на снегу) тоже не радовали глаз. Но вот картинка стала меняться. Нет, кроваво-красные особняки никуда не делись, но белых хаток стало больше, чем серых, а заброшенных участков стало меньше. И с каждым селом, которое мы проезжали, изменения становились всё заметней и заметней. Вишняки вообще аж светились кипенной белизной стен. Чистые дома, опрятные плетни. Народ здесь именно жил, а не выживал. Я, пусть это и звучит наивно, надеялся, что американец заметит явные перемены, но Капитан Смоллет остался твёрд. Обведя взглядом ближайшие дома – буркнул: – По собственной воле жить в такой нищете? Не понимаю. – Майкл, – не выдержал я. – Ты что? Деревни у себя в Америке никогда не видел? Не все же у вас на вилладбббжэ.дюх живут. Кто-то и работает, наверно? Это была моя последняя попытка достучаться до здравого смысла «Капитана Смоллета», потому что на, казалось бы здравый вопрос получил столь резкую отповедь про «субординацию и своё место», что растерял всякую надежду наладить сколь-нибудь приемлемые отношения с нанимателем. Всё у нас было не так, как у них. И архитектура, и люди, и погода, и климат. Всё было омерзительным, неправильным, глупым и недемократичным. Вот так. Кстати, в главном я с американцем был согласен: у нас всё было по-другому. Да, к стати, ещё в Вишняках меня порадовал сельский клуб. Не заброшенный, не разваленный, а белый, щедро обклеенный пёстрыми «выцанками». Это такие крупные орнаменты-аппликации из цветной бумаги. Белят хаты и клеят выцанки обычно весной, до начала полевых работ. Сейчас, зимой, яркие краски выгорели, бумага истрепалась, но народ увлечённо украшал здание разноцветными лентами и вышитыми рушниками. Так у нас готовятся к великому и поистине народному торжеству. Только от души и никогда по приказу. Человек вышел из клуба, повернулся к нему лицом, отступил, оценивая работу. Сивый, невысокого росточка, но крепкий, почти грузный. Чем он меня зацепил? Не объяснишь. Пожалуй, дело было даже не в нём. Короля играет свита. Не важно, как смотрел на украшателей Сивый, но их взгляды на Сивого, были взглядами свиты на короля. Или, по крайней мере, на премьер-министра. Всё это было кратким, мимолётным, потому что Сивый обернулся и зашагал к нам: – Здоровеньки булы, людечки добри. Некоего шукаете? – Здоровеньки булы, – Отозвался за всех Миха. – Голову шукаем-мо. – Тай ён в клубе, – быстро ответил Сивый, всем своим видом изображая гостеприимство и как бы побуждая нас пройти внутрь. Миха и Майкл подчинились жесту, а я остался. Очень уж заинтересовал меня этот дядька. Не молод конечно, одет незавидно: китайский чёрный пуховик с рыжей собакой по капюшону, штаны от старого костюма, китайские же ботинки свинной кожи. Вроде бы всё как у всех, но вот шапка… Высокая ушанка. Явно не новая, но в состоянии приличном. Видно и хозяин бережливый, и работа справная, и матерьялец: не кролик там крашенный, не ондатра. Эта тоже быстро вытирается. Щетинистая нутрия – деревенская подделка под элитный, номенклатурный пыжик. Эге! Дядько-то из бывших начальников. Сейчас на пенсии конечно, но ведь до сих пор в авторитете. – А ты, хлопче? – Моё нежелание идти в клуб Сивого тоже заинтересовало. Как все деревенские, он был любопытный до жути. – А что я там не видел? – А что видел? – быстро переспросил меня Сивый не без добродушной подколки. – Да ничего, – согласился я столь же быстро. Сивый засмеялся. Хорошо засмеялся: дробно, низко, приятно. Представился: – Меня Никифоровичем кличут. Пенсионер я тутошний. – А меня – Рудый. Сталкер я. – Сталкер? – протянул Никифорович, чуть по-особому, словно пробуя слово на вкус. Но ведь не удивился же, не занервничал. – Ну, да, – подтвердил я. – Очень хлопцы знать хотят: кто это нашу Анжелину Джоли окрутить надумал? Насчёт хлопцев я чуть приврал. Не в курсу они пока. Но ведь, когда узнают, действительно заинтересуются. – Петровна-то? – Не стал строить из себя несведущего мой собеседник. – Так она более наша, чем ваша. Давненько у нас прописалась. – Тут спору нет, – соглашаюсь, – но ведь антиресно жа? Ни кто-нибудь, а сама Петровна и ни как-нибудь, а законным браком. Остальной народ-то у нас как-то без заксу обходиться. Сивый шутку принял, засмеялся, хлопнул меня по плечу: – Лады, хлопче. Свадьбы у нас богатые. И гостям мы рады. Но ты с дороги. Перекусить бы тебе. Ресторану, сам понимаешь, мы в селе не держим, так что пошли ко мне. Поснедаем, побалакаем… О такой удаче я даже не мечтал, потому радость моя была неподдельно искренней: – Дай Боже тебе здоровья, тато. – Ну, пошли, пошли, – дедок тоже не скрывал своего интереса, но, как бы вспомнив, приостановился. – А спутники твои? – Не маленькие, не пропадут, – отмахнулся я от ненужной мне заботы. – Да кто они? Я остановился, ответил, по-особому глядя Никифоровичу в глаза: – Разные люди, тато. Очень разные. Глаза я отвёл первым. Взгляд Никифоровича был взглядом подельника. Он манил, затягивал. Ох и непрост оказался этот пенсионер в нутриевой шапке. Кем же ты был здесь прежде? И кто сейчас? Ответ на последний, незаданный вопрос я получил в доме, но прежде мы прошлись по улице. Как и в любой деревне, все встречные здоровались с нами, а мы – с ними. Никифорович, взявший на себя роль хозяина, представлял мне каждого и меня каждому примерно так: – Это Петровны товарищ. На свадьбу приехал. Рудой его фамилия. Народ кивал, жал мне руку и больше ничему не удивлялся. Новенький, кроваво-красный кирпичный забор сразу привлёк моё внимание. Никифорович перехватил мой взгляд, пояснил: – Это наш цех консервный. Слышал? – И слышал и ел. Отменного качества товар вы делаете. Да и цена приемлемая. Лицо дядьки от удовольствия побежало морщинами: – А то! Никакой самодеятельности. Всё по ГОСТу, по тому, по-старому. За борщом и картошкой мы молчали. Но после того, как Никифорович разлил по стопкам чуть мутноватую, словно затянутую сизым сигаретным дымом горилку, он же это молчание и прервал: – Я тут раньше бухгалтером был. Давно ещё, при колхозе. Эх, времена! Колхоз миллионер этот был. «Червоный путь»! А теперь вот пенсионер. Как байбак на печи сижу. Ну? За знакомство? Мы выпили за знакомство, закусили салом и картошкой. Хозяйка принесла и открыла трёхлитровый баллон с маринованными помидорами и Никифорович не преминул похвалиться: – Важнецкая закусь. Ты сам спытай. Так только моя готовит. Так или не так, но помидоры «пошли». И сало, и борщ, и жареная картошка. Хозяин наполнил стопки по второй, продолжил рассказ: – Вишь, как село нарядилось? Потому что люди Петровну уважают. Своя. Хоть и приезжая, а ближе, чем своя. Самому не верится, что когда Тарас эту пигалицу сюда привёз кое-кто даже обиделся: своих что ли девок нет? Но это от зависти. Больно Петровна хороша была. – Ну и сейчас она вроде… Ну, раз жениху молодому приглянулась. Никифорович крякнул, рассмеялся: – А ты, это парень, непрост. Но так должно быть: молодости красота положена, зрелости – разум. А если к тому и другому ещё и здоровье приложить… – И деньги… – Наличие денег – один из признаков ума. Практического ума. У Петровны есть деньги, есть уважение и главное: у неё есть сердце и совесть. Поэтому её праздник – свято для всего села. А, может быть, и для всей округи. Ведь если бы не Петровна… Слышал про наш завод? – И слышал и пробовал. Ваши консервы у сталкеров в большом почёте. – Вот! Вот! – обрадовался отставной бухгалтер и подтвердил свою радость наполненными стопками. – Доброе дело всем на пользу: вам – добрая еда, казне – налоги, людям – заработок, а всей округе – сбыт. – А чиновникам – «барашка в бумажке»? – А вот …кукишь им, в зубы! Если бы им взятки хватало! Они всё хотят. Никифорович покраснел от гнева ли, от горилки, от того и другого вместе – не суть важно. И гнев этот был вполне оправдан: – Откуда такие негодяи повылазали?! Нигде таких кровососов не найти! Пока нет ничего – вопят: «Лодыри! Работать не хотите!» – а чуть дело шевельнётся, его как того таракана налогами-поборами «хлоп»! И конец делу! Понимаешь, Рудой? Конец любому делу! – Ну, ваш завод-то работает… – Работает? – Кислая мина легла на лицо бухгалтера. – Вот кричат сейчас: «Большевики! Большевики! Отнять и поделить!» А кто тогда что делил? Всё складывалось и преумножалось. Не скажу, что всё тогда было хорошо, но то, что сейчас – куда хуже. Эта же власть, они нас как волки того лося обложили. Они хотели себе всё захапать! Всё. Размякший, добродушный отставной бухгалтер на пенсии исчез. Из складок-морщин за мной пристально следили серо-стальные, беспощадные глаза и я осторожно, чтобы не обидеть разгорячившегося хозяина, усомнился – Из-за крошечного заводика, где и двадцати человек не работает, разгорелась целая экономическая война? Странно как-то. Лицо Никифоровича стало абсолютно пунцовым: – От-то и мне странно было. Но вишь ты, эти прохвосты уверены, что им всё должно приносить прибыль. А когда это «всё» им задолжать успело – про то молчок. Любое чужое добро для них – оскорбление. Ведь чужое, не ихнее. Право слово, как волки обложили. Отдай и всё тут. Начали с того, что акции клянчили. За так. Типа: ты дай, а мы поможем, подскажем… – Посадим, – поддержал я хозяина. – Точно! – рассмеялся дядька. Лицо его, под воздействием спиртного, приобрело-таки резиновую пластичность. Морщины углубились превратившись в складки и складки эти, как бы произвольно, то взбирались на лоб, то стекали к губам и подбородку. Может быть и моё лицо выделывало сейчас подобные штуки. Не знаю, не видел, но горилка у хозяина оказалась на редкость хороша. – Точно, – повторил он со смехом, в котором явственно слышались снисходительные нотки. – Набивались к нам, как та лисичка к зайцу. Лишь бы лапку в хатку просунуть, а там пошёл зайка вон, я в хатке жить буду. Но народ их сразу раскусил. Потом они кредит предлагали: мол вы нам акции, а мы вам кредит выделим. Дело де ваше перспективное, ему развиваться надо. Народ и эту их хитрость прочуял. Тогда комиссии всякие начались, налоги невиданные. Налёт этот непонятный. В день зарплаты всю наличку из кассы выгребли. А людям как жить? Неужели это закон? – Ну а всё-таки, – попытался я снизить пафос, – как насчёт расширения дела? – Обязательно, – бухгалтер лишь на мгновение сбился с мысли и тут же вернулся в «роль». – Это же народ! Он если решит, то сделает. Петровна… – Потому-то её свадьба – праздник для всего села? – Ох, и проницательный ты хлопец, Рудой! Всё это выглядело настолько картинно, что я опять засомневался, уточнил: – Так всё-таки это Петровна дала деньги? – Ну, да, Петровна. Помогает она иногда. Зачем брать кредит под дикие проценты, да ещё половину тут же отдавать как откат, если можно перехватить деньжат у соседки? Знал бы ты, сколько она на адвоката потратила, зато теперь мы мясо аж в Киев возим. Скоро коптильня заработает. Мясо в пластике – те же консервы, а легче и дешевле. Насчёт пластика я с ним согласился. Сталкеру не надо хранить харч годами. Достаточно, если припас не испортится за двое-трое суток. Вакуумная упаковка это обеспечивает. Кроме того, пластик легче жести, а в дороге, как известно, и иголка – тяжесть. А вот идея насчёт Киева меня не порадовала и я, как бы ненароком, вспомнил киевского мясника, пытавшегося через меня «заказать» Петровну Петровне. Вся картинность слетела с хозяина, как шелуха. Пьян он не был ни капли. Сёк все с первого раза. Только мнение своё он высказать не успел. Во-первых, громко, без всякой рисовки охнула хозяйка: – Ох! Людечки! Да что же это делается то! И тут же кто-то с улицы громко заколотил в освещённое окно. Надо заметить, на дворе уже стемнело. Январь всё-таки. Дни короткие. Пришельцем оказался Миха. Искал он естественно меня и, зайдя в дом, сходу сообщил: – Пан голова дал нам приют в горнице для гостей при сельской администрации. Так что можно идти. – Взгляд Михи метался с одного присутствующего на другого. Он явно что-то сопоставлял, оценивал, замышлял. – Но вот кроватей там только две. – Так хлопец может и у нас переночевать, – принял его реплику хозяин. – Чего ему средь ночи по дворам шариться, а потом на стульях ночевать? Если вы конечно не возражаете, – закончил он дипломатично. – Думаю, проблем не будет, – Миха вёл свою игру. Знать бы, что он задумал. – Шефу всё равно. Он бы и меня спровадил за милую душу. Взгляд Никифоровича заострился. Любопытство – и сила, и слабость. Оно даёт знание и одновременно связывает, как всякая страсть. Вот ту-то Миха и «подсёк»: – Шеф из Америки. Петровну ищет. – Петровну? – Петровну, Петровну, – подтвердил Миха равнодушно. – Так если у тебя всё в порядке, то я пойду? – Так это, так это… – Никифорович спешно ловил мысль, – вы бы тоже… это… могли бы здесь… В горенке. Ложек есть и диван. Грубку хозяйка уже затопила. Да вы это… Не стойте, раздевайтесь, за стол проходите, повечеряйте с нами. Чиниться Миха естественно не стал. Трёх минут не прошло, а он уже сидел за столом. Хозяин достал из буфета третью стопки, но Миха запротестовал: – Нет, нет. Я за рулём. А вот горячего борща я бы с удовольствием. – Шофёришь что ли? Так сейчас же не ехать… – Босс – зверь, – повинился Миха. – Правильный, аж жуть берёт. Одно слово: американец. Никифорович понимающе кивнул, убрал лишнюю посуду, наполнил наши с ним ёмкости: – Ну? Будем-мо! – и опрокинув стопарь, перенёс внимание на нового гостя, с удовольствием поглощающего густое, деревенское варево из мяса, овощей и небольшого количества воды. – Так значит американец Петровной интересуется? – Ну, да. – Подтвердил Миха. – Готовится очередная научная экспедиция, сами понимаете куда, а поскольку экспедиция международная, то и проводники требуются самые лучшие. Пан, – Миха кивнул на меня, – проводник с репутацией, но Петровна, как вы понимаете, всё-таки лучше. – Только куда ей в экспедицию, если у неё свадьба и муж молодой, – вставил я свои пять копеек. Но Миху почему-то моя подколка не задела: – А это не наше дело, Пан. Раз шеф Петровну хочет, то пусть сам и ищет… аргументы. Несуразица наконец-то дошла и до Никифоровича: – Пан? Почему пан? Ты вроде не поляк, хлопец? – Да нет, – рассмеялся Миха. – просто один, ну очень уважаемый человек, окрестил парня Рудым Панько. Помните такого? Но хоть человек-то и уважаемый, но погоняло получилось длинноватое. Теперь сам хлопец предпочитает представляться «Рудым», а друзья его «Паном» кличут. Короче и удобней. – Уважают значит, – дробно рассмеялся Никифорович. – Ну, оно и понятно. Кого попало, аж для международной экспедиции, приглашать не будут. А шеф ваш значит ещё и Петровну хочет? Разговор грозил пойти по второму кругу. Никифорович так и пышет любопытством, только вот Миха, обеспечив себя борщом и ночлегом, расплачиваться рассказом как-то не спешит. Так что ради мира тему следовало сменить. Я уже вплотную начал обдумывать эту проблему, когда произошло нечто, с одной стороны неожиданное, а с другой – вполне закономерное: голос подала хозяйка. – А вы знаете, Петровну-то убить хотят. В комнате повисла тишина. Мы с Михой дружно опустили глаза. Взгляд Никифоровича растеряно метнулся в одну сторону, в другую. Он крякнул смущённо, с некоторой долей досады: – Ну, ты это, мать, того… присела бы? Посидела, поснедала со всеми? Всё на столе. Руки у всех есть. Чего у печки топтаться? Садись. Чай мы не турки. Смущённая хозяйка поспешно села за стол, столь же поспешно вытирая руки фартуком. Крупная женщина, статью и возрастом – полная копия своего «чоловика». Как же мне не хочется посвящать в детали нашего «шофёра». А придётся. По-моему, это будет самая дешёвая цена за мир: – Зря вы так переживаете, хозяйка, – заговорил я самым наипримиряющим голосом, – Это же смех был чистый, а не разговор. Тот мясник, поверьте мне, человек очень небедный, если заказал «Белую лошадь». – «Белую лошадь»? – Удивилась хозяйка? – Горячку что ли? Так разве её заказывают? – Ну, – я картинно поскрёб в затылке. – Не совсем. Виски это такое, шотландское. И не просто дорогое, а оч-чень дорогое. Господа шотландцы – ребята очень юморные: юбки носят, а горилку свою «Белой лошадью» обозвали. Мол за свои деньги, клиент может хоть белую горячку заказать. – Это так конечно… – пока что моя мысль ускользала не только от простодушной хозяйки, но и от хитрого хозяина. – Очень дорогое виски, – повторил я. – кто попало его не закажет. И если человек с такими деньгами готов подписать на убийство первого встречного, значит все остальные ему отказали. – А бандиты? Они же… – Хозяин наконец догнал мою мысль Стальные глаза его опять плавились лукавством в складках и морщинках. А вот хозяйка всё ещё ничего не понимала. – Именно бандиты ему и отказали. Причём, как я понял, наотрез. Последнюю фразу я забил, как гвоздь. – Почему? – Не знаю. – А если… – Ну, мать, – успокаивающе заговорил Никифорович, – Ты что? Шуток не понимаешь? Тот торговец в Киеве с горя «Белую лошадь» хлещет, а Петровна у нас завтра свадьбу справляет. Что он ей сделать может? – Так ведь… это… Надо предупредить. – Обязательно, мать. Завтра и предупредим. Хотя… Вишь ты что с этим Киевом получилось. То-то Петровна туда лишни раз ни ногой. Я и не подумал как-то. Зато Петровна подумала. – А если он сюда приедет? – Ну, ты даёшь, мать. Чужой человек в деревне? – Никифорович рассмеялся. – Здесь же все навиду. С последним я был согласен. При кочевом образе жизни Петровны, просчитать её путь и профессионалам, вроде моих спутников, непросто, а уж устроить засаду – вообще нереально. Однако бережение – половина спасения. Так что пусть знает.