Way to achieve the goal

      Почему в подобном месте подавляюще доминировал белый цвет, оставалось загадкой. Со всем своим оттеночным многообразием он распространялся здесь повсеместно, как чума, и в нем не было никакой отрады — ощущение некой неизбежности, когда кажется, что все попытки, стремления, конечные надежды тленны. Белый… в тюрьме? Почему? Столы, стулья, зеркала, застекленные автоматические двери — в приемной, — и другие, тяжелые, бронированные, непреступные, которые одинаково мельтешили фоном, улавливаемыми боковым зрением помехами справа и слева по мере продвижения вперед по бесконечно длинному, замогильно тихому и белоснежному коридору со сверкающим под ногами полом, с ослепляющим, ярким серебристым светом ламп — над головой; по коридору, заполненному такой неестественной неживой тишиной, разрезаемой лишь мерными и звонкими, как удары метронома, шагами, отдающимися пристуками подошв и небольших каблуков, этих двоих, что двигались сейчас по нему. От этой тишины звенели уши, от надрывного, озаряющего эту вычурную, всевластную белизну вокруг света глаза болели, зрачки сужались, и оставалась лишь обрамляющая их зелень, в глубине которой плескалось бесконечное всеобъемлющее напряжение. Девушка изредка сталкивалась на ходу с отражением этого напряжения в стеклянной поверхности послушно разъезжающихся в сторону дверей. И видела собственное фосфорически-бледное лицо и фигуру, похожие на лицо и фигуру призрака, пришедшего по чужую душу.       У одной из дверей двое путников, что пересекали этот жутко пустой и немой коридор света, остановились; мужчина замер первый, женщина, негласно ведомая им, замерла вслед за ним и почувствовала, как стук сердца, до этого такой громкий, застрявший где-то в горле, незакономерно затихает и биение, разом затапливаемое волной напряжения, остается периферийным, отдаленным напоминанием сильнейшего волнения. Проход по коридору, не разбавляемый ни единым словом и потому располагающей к тому, чтобы вместо слов рождалось множество тревожных мыслей в голове, вымотал, растряс и без того шаткую психику, но теперь, на подходе к итоговой цели короткого «путешествия», обрывающегося здесь, у этой двери, к которой подвел девушку служащий и около которой столпились по бокам по двое охранников с фазерами, паническое чувство почему-то немного притупилось, пришло нетерпение. По крайней мере, такие выводы можно было сделать, рассматривая девушку со стороны: руки у нее не дрожали и не дергались в поползновениях начать теребить или волос, или пуговицу, а наоборот строго висели вдоль тела, взгляд, открытый и, пожалуй, разве что, слишком широко распахнутый, не бегал, не метался, вместо этого остекленело застывая на предмете анализа. Этим «предметом» был в нынешний момент сопровождающий, который, повернувшись к младшему лейтенанту Блэр, заговорил с видом человека, дающего финальные инструкции и наставления, которые становятся последней причиной задержки в преддверии желаемого.       — По вашей просьбе камер видеонаблюдения внутри комнаты нет. Ваш разговор носит конфиденциальный характер и пройдет без свидетелей, но время ограничено. В мерах безопасности на столе будет находиться небольшая кнопка. В случае опасности надавите на нее, и в помещение немедленно зайдет охрана, и преступника обезвредят.       Мужчина в серо-синем костюме с эмблемой Федерации замолк и прямо, затяжно заглянул в глаза визитерши.       — Вопросы? — уточнил он деловито-вежливым тоном.       — Нет, — коротко отозвалась Лора.       Он кивнул ответ. Пройдя к двери, откинул предохранительную стеклянную крышку, закрывающую небольшую сенсорную панель, вделанную в стену сбоку, и быстро, наторело ввел код. С механическим писком зажегся допускающий зеленый огонек, мужчина протянул руку к дверной ручке, с некоторым усилием надавил, и неподъемная, тяжелая на вид белоснежная дверь подалась и медленно, с притупляющим быстроту ее движений присвистом подалась.       — Прошу, — служащий пропустил в комнату девушку. Взглотнув, она сделала пару шагов вперед, мимо мужчины и прямиком к порогу. — Ваше время пошло, — оповестил ее тот же официально-равнодушный голос из-за спины, и с тем же продолжительным присвистом непробиваемая дверь позади закрылась с мягким глухим хлопком, отрезавшим посетительницу и заключенного от всего остального мира, от намека на единый звук извне, на самое ненастойчивое вмешательство оттуда. Пленник неторопливо обратил лицо к бывшей пленнице.                     Маленькая изолированная комната переговоров примерно семь на семь метров длиной и шириной окаймлялась четырьмя белыми, как и все в этом здании, стенами. Ни окон, ни мебели — ничего. Лишь стоящий строго посередине стол да встроенная над ним в потолок лампа, заливающая все пространство нестерпимо ярким, режущим свечением. Два стула по разные концы стола. Пустой и не пустеющий.       Хан Нуньен Сингх сидел, положив оба локтя на поверхность стола и сцепив пальцы в замок; мышцы напряжены, а руки покойны, словно отяжелевшие и обездвижившиеся. Со стороны поза могла бы даже показаться раскрепощенной и расслабленной, если бы не наручники: одни — в ногах, сомкнувшиеся кольцом вокруг щиколоток и вделанные другим концом прямо в пол, другие — на руках, сжимающие левое и правое запястье; умеренно длинная цепь, милостиво допускающая самые незначительные и незамысловатые передвижения руками, тянулась прямо от стола, к которому была прикована обоими концами. Никакие, однако, путы не могли сломить непоколебимое чувство достоинства, придавляющей властности и авторитарности, исходящее от сверхчеловека, не могли насильно согнуть образцово ровную, выпрямленную спину и оттянуть вниз гордо приподнятый подбородок. В ярком освещении комнаты мужчина смотрелся опасным незнакомцем, тем, что некогда выступил к Лоре из мрака на клингонской планете в ипостаси несокрушимого победителя. Он и сейчас выглядел победителем, скучающим победителем, которому обрыдло его вечное превосходство и неуязвимость. И если бы не обстоятельства, Блэр даже поверила бы, что это не иллюзия, что это правда и он был и остается хозяином положения, а наручники на нем… недоразумение. Наверное, потому, что Лора привыкла наблюдать его как в природном свете, так и природной тьме, она не видела в нем того, другого Хана. В этом свете, фальшивом и утрированном, тонко очерченные и худые черты сурового, словно вылепленного из стали лица выделялись особенно детально, до мельчайших подробностей, виднелась каждая родинка и мускул. И взгляд — он приковал Блэр к месту, выбил из легких воздух — такой острый, пронзительный, непривычно враждебный, невыносимо красочный, буквально прожигающий своей ледяной голубизной жестокой морской стихии, бушующей в нем. Хан смотрел неотрывно долгим акульим взором — беспощадным или же спокойным, равнодушным или же попросту обманчиво неподвижным, прямым, а при том отстраненным, жестким, но, как казалось, и мирным. Но, что самое ужасное, — блеклым, тем взглядом, которым Сингх мог бы смотреть на кого угодно другого, кто зашел бы в комнату. Казалось, Лора обезличилась для него, и от этого было страшно и больно.       — Привет… — произнесла она хрипло и несмело, чрез силу отрывая отяжелевшую стопу от пола и тут же ставя на место, так и не решаясь пока подойти и сесть напротив, так близко. Чужой взгляд как будто не подпускал ее, пресекал приближение и продвижение.       — Здравствуй, — ответил Хан бархатисто, и только это звучание голоса, знакомое полнотой и глубинностью нот, убедило Лору, что перед ней все-таки тот мужчина, с которым она провела один на один столько дней. Но убедило частично, ибо все же он не был тем прежним, которого она узнала и познала. Спокойствие, холодность, отстраненность — таков он был с врагами, такова была его защитная маска, не дающая вылезти наружу ни единой эмоции, и она была в эти секунды плотно надвинута на лицо, так, что не было ни малейшей возможности проглянуть чему-то настоящему. Глаза лишь с незыблемым окрасом аналитического исследовательского интереса прошлись по телу пришедшей. — Хорошо выглядишь, — подметил Хан затем былым негромким баритоном, скользнув по Блэр медленным и до жути пристальным взглядом с головы до ног. Девушка лишь хмыкнула на этот бесхитростный «комплимент», но черты ее лица при том, словно атрофировавшись и утратив какую-либо динамичность, остались замершими, глаза — шокировано распахнутыми.       Однако, все-таки десять дней пребывания в цивилизации дали о себе знать. Глядя на Лору, нельзя уже было опознать в ней в прошлом измученного человека, если только не заглянуть в глаза, в которых оставался еще привлекающий своей притягательностью, свойственной всякому воплощению неизвестного и таинственного, и неопределимостью оттенок пережитых страданий. Холеная, приобретшая здоровый цвет кожа выглядывала из-под коротких рукавов темно-красного свитера с открытыми плечами, волосы, чистые, пушистые, ухоженные, лежали на плечах, обрамляли естественно румяное обычно, но бледное сейчас лицо, губы, зажившие, блестели под легким слоем гигиенической помады, глаза, слегка тронутые тушью, утратили красноту и припухлость век, и спектр зеленого в них вспыхнул и возродился, покинув пределы невзрачности и усталой опустошенности. Но и Хан, к слову сказать, недурно выглядел. Видимо, узнику предоставили вполне человеческие условия вопреки, наверняка, промелькнувшему желанию нанести больший ущерб натерпевшемуся в условиях пустыни телу… которому, впрочем, почти невозможно было ввиду известных способностей хоть сколько-нибудь серьезно навредить. Обрывки одеяний, в которых Сингх, как и спутница, существовал в пустыне, сменились опрятной, новой одеждой — черной футболкой и черными джинсами; волосы были откинуты назад, а лицо, как и остальное тело, отмыто от пыли и грязи.       — Видно, ежедневное пропитание пошло мне на пользу, — фыркнула Лора, глуповато усмехнувшись и, конечно, не ожидая возыметь особый успех пародийным подобием шутки, на которую ее сподвигло, очевидно, лишь острое желание хоть незначительно скинуть ощущение нарастающего напряжения и принятые перед походом сюда, на выпрошенное у властей свидание с Ханом, таблетки успокоительного. Которые только тем и помогли, что не дали окончательно запаниковать или впасть в истерику.       Хан даже не улыбнулся. И все-таки… взгляд его необъяснимым образом потеплел, защитная оболочка, перекрывающая в нем то человечное, что начал выказывать Сингх в ходе долгих дней по отношению к пленнице, чуть спала, и, казалось, только сейчас мужчина впервые действительно узнал ее, осознал, что перед ним не судья, не охранник, не адвокат, не военный, а… она, Лора Блэр. И в то же время, слегка подобрев, взгляд утратил ту приковывающую к месту колкость и скрытую агрессию, и Лора сумела сделать шаг.       С прелюдиями было покончено. Приблизившись, Блэр ухватилась пальцами за спинку стула и отодвинула его в сторону, внутренне поморщившись от того дребезжания, которое при том производилось. Присев, она придвинулась поближе к столу, до поры, до времени оттягивая тот миг, когда она так близко увидит лицо бывшего пленителя, на манер мужчины сцепила пальцы в замок, словно намеревалась этим жестом заключить в нем штормящее в душе волнение, безвыходно оставить там, в тисках, не давая выхода, и осторожно подняла голову, встречаясь взглядом с взглядом визави — всего в метре от нее. Пронзительным, разящим и раняще холодным взглядом, подернутым недавно возникшей, но посредственно смягчающей тяжелый давящий эффект этого взора дымкой того доброго чувства. Тишина, легкое гудение лампы над головой, ее иллюзорный жар, палящий затылок, замкнутость пространства — уже эти факторы подымали панику, чего уж говорить о таком жестокосердном взгляде.       — Над тобой состоится суд… 25-го… — прокашлявшись, начала Лора незаметно дрожащим голосом, усилием воли удерживая нацеленный визуальный контакт. Хан кивнул. Ни слова больше, ни эмоции, ни сопричастности. Он молча смотрел на девушку, так хмуро, будто причина ее прихода не только не была ему ясна, но и вызывала раздражение и досаду, и в то же время так ровно, апатично, будто и она, и ее слова почти что обессмысливались и их посильно было приравнивать к шелесту листьев. — Меня призвали в свидетели. — Казалось, его совершенно не интересуют ее слова. Хищный взгляд, незаметно придя в движение, плавно переместился по девушке, оглядывая так внимательно, словно изучая заново, словно вечности бы не хватило, чтобы изучить ее полностью. — Я… — чувствуя, как разгоняется внутри сердце, как напускная сосредоточенность и деловитость голоса сменяется надрывным волнением, а во рту пересыхает, говорила Блэр, взор которой, наконец, соответствующе заскакал, прыгая по лицу Хана, падая затем рассеянно вниз, на стол и осматривая такую же одинаковую, монотонную и безответную, как и сами эмоции на чужом лике, белую поверхность. — Я… в долгу перед тобой. Я хочу помочь.       Молчание. Совсем короткое, но выразительное, ограничившееся по длине ровно настолько, чтоб сверхчеловеческий взгляд все так же неспешно успел подняться от линии челюсти к глазам собеседницы и остановиться на них. С минуту выждав, Хан спросил, сухо и негромко, едва дернув бровью:       — И как же ты хочешь помочь?       — Расскажу правду, — ответила Лора. У нее не было ни других идей, ни других возможностей. Она запнулась, судорожно прочистила горло. — …Что ты неоднократно спасал мне жизнь и лично довел до базы.       Темная бровь скептично приподнялась, а в аквамариновых глазах появилось выражение снисходительной насмешки, будто девушка вовсе не за его участь радела, а трусливо тряслась, унижаясь, о благополучии собственной.       Блэр и сама понимала, что предлагаемое ею не поможет. Никак. Но это было единственное, что она могла сделать. Всяко лучше, чем бездействие, которое Лора не могла стерпеть.       Молчание настало вновь и тянулось на этот раз долго, усиливаясь, переходя в сплошное воплощение напряжения. Сингх не торопился с ответом. Он вновь, как и прежде, с видом отстраненной незаинтересованности рассматривал девушку, его взгляд, точечно и метко, как выстрелы снайпера, останавливался то на ее грудной клетке, которая начала явно и тревожно подыматься, то на прикусываемых губах, с которых напрочь исчезли следы блеска гигиенической помады, то на зрачках, которые все расширялись вопреки ярчайшему свету. Хан читал ее. А ее язык тела был как никогда прост и досягаем.       — Одно, назовем это так, — с расстановкой заговорил Хан все так же негромко, со звоном цепей плавным движением коротко приподнимая руки и изображая в воздухе кавычки, — «доброе» дело не искупит тысячи плохих, ты это понимаешь. Так было всегда. — Цепи с поющим звоном опустились обратно на стол, длинные пальцы вновь переплелись в замок, губы сомкнулись, веки опустились, и лицо Сингха на мгновение застыло. Тем внимательнее ловила Лора постепенные перемены, происходящие с ним, почти жадно наблюдая, как медленно брови сходятся у переносицы, как Хан, изгибая губы в кривой ухмылке, чуть слышно хмыкает, отклоняется корпусом назад, глядя из-под ресниц вниз, и прислоняется к спинке стула в деланно небрежной позе безразличия. — Хочешь, значит, долг вернуть… — с расстановкой повторил он недавние слова Лоры и нацелил на нее прожигающий прищуренный взгляд, настолько пронзительный, что девушка, побледнев, почувствовала, как забегали мурашки по оголенным плечам. — И только? Ты снова стала бесчувственной? — в отвердевшем, стальном баритоне зазвучала или претензия, или легкая угроза, или же вовсе — уничижительная издевка. И в то же время все тот же голос слышался совсем иным: ленивый, произносящий слова как будто с неохотой, медлительно-тягучий, баюкающе-тихий, заставляющий прислушиваться к его размеренному звучанию и при том изумительно бесстрастный и безинтонационный, он производил гипнотическое, парализующее действие.       Хотела ли она вернуть долг и только? Да — как в этом убеждала себя Лора в течение дней, что поделились у нее на периоды принятия этой фальши за правду: дни упорства, когда она четко понимала, что занимается самообманом, дни вынужденного самовнушения и итоговые дни уверования в ложь. В ту ложь, которая не была бы ложью, если б не это слово. «Только». Нет, она не только долг хотела вернуть, когда умоляла Кирка испросить для нее встречу с подсудимым, когда ехала сюда, трепеща, когда шла по белому коридору. И о каком, с другой стороны, долге шла речь? Запершись в своей квартире в дни принятия фальши, Блэр, переживая внутренний конфликт, сидела на постели, упрямо скрестив руки на груди. Та былая Блэр, принципиальная, горделивая, заверяла свою последовательницу, Блэр слабую, Блэр сентиментальную, в том, что она ничем не обязана Хану. Да, он спасал ее, спасал неоднократно. Но он попросту обязан был спасать ее, ведь он сам чуть и не загубил ее жизнь, он стал изначальным виновником бед, значит, все благо, последовавшее затем, было благородным искуплением. Не более. И преступник не должен был более ничего ждать взамен от пострадавшей.       Лоре почти удалось убедить себя. Но сейчас, когда Хан с такой непосредственной легкостью раскрыл ее обман, которым она добровольно окутывала разум и сердце второго «Я», она не находила сил врать более — ни ему, ни себе. Она не находила сил изображать, что ее приход сюда и добровольное предложение помощи — холодное снисхождение, скупое ответное благородство. Не находила сил строить из себя бесчувственную глыбу льда, заявлять, что пришла не по призыву сердца, а по требованиям постылой чести, мнимого чувства некой справедливости.       — Нет. Это никак не связано… — слова прозвучали шелестящим шепотом.       — Разве? — небрежно обронил в ответ Хан. Казалось, он в одну секунду растерял к посетительнице интерес и теперь глядел куда-то вбок, опустив ресницы. — Хорошо, если так. — Он умолк на миг, задумчиво глядя себе куда-то под ноги, а затем вдруг невесело усмехнулся, слегка обнажив краешек зубов. — В таком случае, вполне закономерный финал, если придерживаться нашей с тобой теории: жертва пытается спасти похитителя.       Стокгольмский синдром — он тем и характерен, что в этом его неизбежный исход. Лора старалась не думать об этом. Но Сингх жестоко напомнил ей — словно кинжалом полоснул по сердцу.       — Тебе доставляет особое наслаждение издеваться надо мной? — она планировала влить яду в эту фразу, злую усмешку, хотела попытаться в ответ на обиду огрызнуться, отбиться, чтобы не показать уязвимости, но вместо этого будто со стороны услышала жалкий, дрожащий, надрывный, срывающийся и хилый голос, омерзительно плаксивый.       Ресницы мужчины приподнялись, он поднял на нее такой же неизменно спокойный и отчужденный, как мерещилось, взор, но между тем Лора отчетливо узрела в нем такую чуткость, жалость и нежность, что внутри нее все защемило и сжалось. Она слепо, интуитивно, коснувшись грудью стола, подалась вперед, по наитию стремясь к Хану, и он, оторвавшись от спинки стула, наклонился к ней в ответ. Брякнули цепи, прохладная рука, немного шершавая, коснулась щеки легким, как дуновение ветра, и до дрожи реальным, ощутимым прикосновением.       — Прости, — произнес сверхчеловек просто, лаконично, но серьезно.       — Но что же… — Лора плотно сжала веки, насильно придержав за ними скопившуюся влагу, и, открыв вновь, с отчаянием взглянула на мужчину, — что еще я могу сделать?       — Ничего, — предельно честный ответ напрямик. — Твои показания не помогут. Уже ничто не изменит ход событий, — пальцы Сингха неспешно скользнули по коже девушки, а взгляд, повторяя траекторию рук, — вслед за ними, тоскливо, зачарованно. Оборонительный лед внутри аквамариновых очей трескался, надламывался и утопал в кристальной океанической чистоте. — Будь у меня в тот момент команда, — спустя паузу заговорил Хан, и голос его зазвучал иначе, неподдельно искренно, хоть в нем и не слышались еще определенные интонации, он заимел выражение задумчивой откровенности и не явной, но угадываемой грусти, — я бы скрылся, дал отпор Мюррею, ему нечем было бы на меня надавить.       Он приостановился, но молчание в случае этих двоих было таким же громким и доходчивым, как слова. Одиннадцать часов не хватило тогда Сингху до успешного итога — до мига, когда 72 человека пробудились бы от многовекового сна.       — Что они с тобой сделают? — выдавила Лора приглушенно, с испугом всматриваясь в Хана. Коротко оторвав взор от своих пальцев, покоящихся на женской щеке с ласковой властностью, по привычке присутствующей во всяком обращении к его пленнице, мужчина поднял его к ищущему взгляду младшего лейтенанта. Сингх позволил себе беглую усмешку.       — Погрузят в сон. Лучше бы убили… — хрипло прибавил он затем, и его лицо как-то болезненно исказилось. — Но я нужен им. Как могут они отказаться от превосходной машины для убийства? — продолжая глухо шептать, он машинально поглаживал пальцами щеку Лоры, которая, не спуская с него блестящих глаз, беспомощно и томительно слушала. — Они погрузят меня в сон, но как надолго? Не в этом столетии, так в другом, не они, так их потомки, — так или иначе, однажды последователи тех людей, которые сделают это, пробудят меня вновь. Только вот им больше нечем будет на меня надавить. Мюррей сплоховал, уничтожив их. Пока здесь никто этого не понимает, но вскоре поймут. И когда разбудят… — умолчание было красноречивее всяких обещаний расправы. Но Лору нисколько не пугала мстительность Хана. Она молча, покорно опустив веки, склонила на секунду голову, этим жестом выражая как полное понимание, так и принятие слов, злобы, гнева и пророческой истины догадок сверхчеловека. С минуту они безмолствовали. Сидя, уронив взгляд на поверхность слова, чувствуя упоительное тепло ласковой мужской руки, которая утратила холод и вобрала в себя лихорадочный жар ее кожи, Лора не хотела подымать голову, не хотела напоминать себе о скоротечности времени, о том, что не заход солнца разлучит ее с Сингхом, как это бывало раньше, а любой, пугающе непредсказуемый, хлипкий миг, в который заблагорассудиться кому-то внедриться к ним в комнату. Об этом не хотелось думать равно, как не было желания что-либо еще говорить. Лишь смаковать последние секунды, когда исчезала фальшь, когда Лора переставала обманываться, позволяла себе почувствовать себя настоящую, слабую, хрупкую, зависимую, жаждущую наслаждаться минутами близости этого человека, который так внезапно, резко, беспардонно ворвался в ее жизнь, наподобие разрушительного торнадо, и почему-то стал таким важным, коренным, неотъемлемым. И пусть даже ее чувства — недуг, химический дефект или психологическая закономерность. Было все равно. — И поскольку, — она вздрогнула, когда мужчина возобновил прерванную речь, — вряд ли ты доживешь до этого дня… К счастью, — прибавил он мельком, — …ибо мне думается, что разбудят меня еще эдак лет через двести… Сделай одолжение… раз уж ты пришла сюда долг возвращать. — Несмотря на смешинку в его речах, Лора, слабо улыбнувшись, придвинулась поближе, внимательно заглядывая в его вдруг посерьезневшее и помрачневшее лицо. — Проживи спокойную и счастливую жизнь, — медленно и четко, выразительно сказал он. — Найди себе мужа, того, кто будет оберегать тебя, создай семью, которая подарит тебе любовь, которую ты не знала в детстве, и позабудь все. И… — он прервался.       Слезы градом струились из глаз младшего лейтенанта, и вид их вызывал в Хане тревогу. Он нахмурился, губы его оставались, приоткрыты, но, что бы он не намеревался изначально говорить, вырваться из них суждено теперь было не той первичной истине.       —…И уйди, пожалуйста, уже из команды Кирка, — наигранно раздраженно-шутливым голосом попросил он, вырвав из груди девушки желаемый смешок, — он слишком некомпетентен. Я удивляюсь, как под таким руководством вы оставались живы все эти годы.       Лора хрипловато, вымученно рассмеялась, отклоняясь назад, поневоле вынуждая Хана убрать руку с ее лица, и неуклюже провела тыльной стороной ладони под веками, утирая слезы, будто маленькая девочка.       — Ни за что, — всхлипнув, отозвалась она, улыбаясь.       — Ни за что… — повторил за ней Сингх, мягко и задумчиво улыбнувшись в ответ. Умиротворение быстро сошло с его лица, на нем выразилось нечто неопределимо волнительное. Опершись на предплечья, лежащие на столе, мужчина подался вперед к Лоре, призывно, с каким-то пугающим трепетом заглядывая ей в очи. — Скажи… — баритон опустился на добрые пол октавы, и в его глухом звучании отчетливо слышалось сдерживаемое, неразъяснимое, таинственное для Лоры волнение, граничащее с судорожным желанием узнать ту последнюю, искомую, не дающую покою правду, получить долгожданный ответ. — Если бы ничего этого не произошло… сложись все иначе тогда, на Возмездии… предложи я тебе остаться, стать частью моей команды… ты бы согласилась?       Лора пораженно приоткрыла уста, но с них не сорвалось ни звука. В ее ошеломленных глазах застыло выражение сначала глубокой задумчивости, затем неверия и принятия, уже в следующую секунду в них замерцал какой-то ответ, но губы только успели сложиться в форму этого ответа, как дверь позади девушки отворилась.       В комнату ступил все тот же мужчина-служащий в серо-синем костюме. Его взгляд, по должности незыблемо отстраненный и ненавязчивый, поневоле насторожился и в нем блеснуло любопытство, когда он подозрительно перетек с круто обернувшегося к нему лейтенанта, которая выглядела так, как будто ей только что сообщили о потере близкого родственника, и лицо которой было пугающе искажено выражением глубинного потрясения, на заключенного, который быстрым, агрессивным движением отвернул голову от пришедшего на девяносто градусов, сузил презрительные глаза и гневно сжал губы так, что угрожающе заходили желваки.       — Ваше время истекло, — замявшись, оповестил смятенный подобной загадочной картиной мужчина.       — Еще минуту, пожалуйста, — отозвалась Лора отрывисто и нетерпеливо и таким голосом, словно думать не думала, что в ответ ей априори может прозвучать отказ.       С минуту служащий колебался.       — Минуту, — все-таки дозволил он затем и, нахмурившись, окинул напоследок собравшихся в переговорной мужчину и женщину недоуменным взглядом, прежде чем плотно затворить за собой дверь. Едва та с прежним присвистом мягко захлопнулась, как тут же с неприятным скрежетанием отодвинулся стул. Лора поднялась на ноги, сделала шаг в сторону, обогнула стол и, приблизившись, остановилась напротив сидящего, скованного по рукам и ногам наручниками Хана, который заинтригованно-завороженно наблюдал непередаваемое выражение отчаяния и решимости в ее глазах, с каким она столь стремительно покинула свое место и порывисто направилась к нему.       На миг Блэр замерла. Коснувшись кончиками зримо дрожащих пальцев столешной поверхности, она протяжно смотрела на своего пленителя, оглядывала его с головы до ног жадным, внимательным, всеохватывающим взором — она запоминала его, его образ, оставляла его несводимый след в памяти, — а затем медленно, боязливо оторвала руку от стола, как будто отрекаясь от этой последней точки невозврата. Она подошла к Сингху почти вплотную и, согнув непослушные, ватные ноги, присела перед ним на колени, ничего не поясняя словами и раскрывая все одним долгим, пламенным взглядом; подалась к нему, поднырнула под цепями, сковывающими руки сверхчеловека и насильно удерживающих их в одном положении все там же, над поверхностью стола, как бы оказавшись заключенной в их кольцо, обвила собственными, свободными и неповинными руками туловище Хана и, тихо, безмолвно и при том так красноречиво уложив подбородок на мужское плечо, прильнула к нему, обнимая, замирая. А Сингх даже не мог обнять в ответ, не мог хотя бы кончиками пальцев коснуться ее спины. Пытался и не мог физически — наручники препятствовали, и ему оставалось лишь извернуться корпусом навстречу к девушке. Склонив голову набок, Хан прижался щекой к светлым волосам и вздохнул, и столько обречения и смирения было в простом беззвучном вздохе…       А Лоре мерещилось в этот миг одиозное, громкое, беспощадно несмолкающее тиканье, с которым утекали секунды отведенной минуты. Но тем бесценнее, драгоценнее становилось это объятие, выкраденное у времени. Однако оно не могло быть вечным: осторожно отстранившись, Лора в последний раз заглянула в аквамариновые спокойные очи.       И прижалась к губам Хана в беглом, нежном, прощальном в обоих смыслах этого слова поцелуе.                     

Far away (Далеко) This ship has taken me far away (Этот корабль унес меня далеко) Far away from the memories (Подальше от воспоминаний) Of the people who care if I live or die (О людях, которым не плевать, жив я или мертв) Starlight (Звездный свет) I will be chasing a starlight (Я буду преследовать звездный свет) Until the end of my life (Пока не настанет конец моей жизни) I don't know if it's worth it anymore (Я не знаю, стоит ли оно того) Hold you in my arms (Держать тебя в своих руках) I just wanted to hold you in my arms (Я просто хотел заключить тебя в свои объятия) My life (Моя жизнь) You electrify my life (Ты заряжаешь мою жизнь) Lets conspire to ignite (Давай сговоримся, чтобы зажечь) All the souls that would die just to feel alive (Все те души, что умрут, просто чтобы почувствовать себя живыми) I'll never let you go (Я никогда не отпущу тебя) If you promise not to fade away (Если ты пообещаешь, что не исчезнешь) Never fade away (Что никогда не исчезнешь) ~ Muse — Starlight ~