И деревья, как призраки, белые Высыпают толпой на дорогу, Точно знаки прощальные делая Белой ночи, видавшей так много. Борис Пастернак «Белая ночь»
Какой цвет у сожаления? Оно одного оттенка или состоит из нескольких? Пожалуй, у всех разные краски для каждой эмоции. Все индивидуально. Так и сожаление. В настоящий момент его цвет зеленый, как веточка смородины с фигурными листьями в руках друга, смешанный с его циановыми глазами — удивленно смотрящими из-под нахмуренных бровей. Мгновенно накрыло дурнотой, а вернувшиеся страхи немедля набросились, терзая нутро — в кровь, своими острыми коготками. Глупо. Как же все по-дурацки. Подобные эпик фейлы становятся какой-то дикой закономерностью. Но теперь из-за меня пострадает уже Матвей. — Ты ошибся, — глядя на угрюмого Гошку, Джуниор неожиданно для всех улыбнулся. Нелепо? Ещё бы. Хотя не смешно совсем, улыбка скорее защита от кошмара, растекающегося внутри от всего случившегося. — У тебя всего один друг пидорас… Я. Или все-таки цвет сожаления — сумерки белых ночей?.. — Серег, — растерянно вскинулся Большой. В действительности он не знал, что делать и говорить в подобной ситуации. Никогда не задумывался о том, что будет, если кто-то, а тем более Гор, узнает о его… реальном сумасшествии — не проходящем, которое он и сам не хочет, чтоб исчезло. — Матвей, нет, — с трудом проталкивая слова из пересохшего горла, продолжил Серега, не спуская взгляда с Кравченко. Было жаль, до зубовного скрежета, что у него больше нет Гошки. — Он не гей… Случайно заблудился. — За меня не говори, — взвился Большой. — Я сам скажу. — Ты не понимаешь… — развернувшись к нему, попытался возразить Сергей. Ну какой из Матвея гей?! Он, вообще, с девушками встречается. Безусловно это не причина. Хотя иногда складывается стойкое впечатление, что он путает меня со слабым полом. Но основное тут все-таки другое — все его поведение, чистой воды, опека старшего брата, перепутавшего заботу с интересом. — Это ты ничего не знаешь… — закричал тот, покраснев от досады, забыв о присутствии Гора. Как Серега не уяснит, что это не просто желание? Земля по-другому крутится, когда он рядом. — Завалили оба! — прекращая ненужные сейчас разборки, рявкнул Гошка, мрачно рассматривая их. Его мутило от всего услышанного и увиденного, но размышлять о произошедшем в настоящую минуту отчего-то не хотелось. Категорически. Возможно, из-за того, что дело касалось двоих, как бы подобное громко не звучало, ставших для него близкими людьми. Сам не понял, когда это случилось. И вздохнув, он добавил, внезапно чуть сморщив нос: — Думать мешаете. Джуниор и Большой, переглянувшись, недоверчиво уставились на него. Они неоднократно видели такую мимику, когда Гошка играл в шахматы. Если он так дергает своей носопыркой, значит, напряженно размышляет, но не злится — это факт. И оба одновременно ощутили, как отпускает. А то что, казалось, внутри окаменело на несколько долгих мгновений от перспективы потерять его, тут же начало радостно трещать, рассыпаясь. Гор, не произнеся больше ни слова, вышел из беседки и направился прочь из сада по извилистой тропинке, выложенной плоскими деревянными плашками, но, пройдя пару метров, повернулся к продолжающим стоять на одном месте лыбящимся друзьям. — Хули застыли там, пидорасы! За мной. Один степить, другой хлопать. И, блять, не радуйтесь, ебланы, я ещё ничего не решил, — и он потопал дальше, не оборачиваясь. А запалившиеся горе-конспираторы рванули следом, так еще до конца и не веря, что Гошан собирается сейчас танцевать, вместо того, чтобы копать для них под сливой братскую могилу.***
Какой цвет у эйфории? Вероятно, космоса, точнее, миллиарда звезд, рассеянных в этой загадочной бесконечности. Переливающейся красочными потоками света, перемешавшись с блестящей звездной пылью… Или это не пыль, а ты и Эрик, разобранные на микрочастицы, парите в сияющей невесомости?.. К Димке, все еще находящемуся в искристом облаке, медленно возвращалось сознание… и собирало его — распавшегося на молекулы — по Вселенной. До болезненных ощущений, будто он отказывался быть одним целым, желая навсегда остаться распыленным между звездами, рядом с таким же Эриком, соединяясь каждой своей частицей с его. Или эйфория — мерцающий свет белых ночей?.. Когда вернулась тактильность, до него дошло, что он, распластавшись, придавил собой Эрика. Моментально скатившись, ловя прерывистое дыхание того и, впитывая, проникающее сквозь поры, тепло, Димка, приподняв ватную голову, залюбовался красивым лицом с точеными чертами и проступившим сквозь смуглость румянцем, и завороженно следя за скользящей по виску капелькой пота. Осторожно дотронуться подушечками до влажной кожи. Лаская погладить, собирая едва ощутимую влагу, проникающую сквозь поры. Мыслей, слов, понимания — нет. Он рядом… И это самое необыкновенное, что могло случиться. Не верится, что наяву… Не помню внятно ничего. Перемкнуло. Сумбур… Срывали друг с друга одежду, как помешанные. Его пальцы на члене… Мои руки обнимают, прижимая. Хочется соединить его с собой на клеточном уровне… Проникновение… Бессчетное количество электрических разрядов, пронизывающих каждый нерв — экстазом, смешанным с болью… Стоны… мой… его… Штооорм. Глубже. Таак… Выстанываю его имя… Крик? Обоих? Смешавшиеся в один. Провал… мелькнувший реал… провал… еще провал… Так бывает? Не знаю. В прострации до сих пор. Трудно дышать… — Эрик… — губы едва слушаются… вторя сердцу, вернувшемуся из эфира и бьющемуся сейчас внутри о ребра в единственном ритме: «Э-рик… Э-рик… Э-рик…» — Ммм… — тот, улыбаясь, приоткрыл один глаз и скосил его на Димку. — Я… сделал тебе… больно? — слова царапают пересохшее горло, а внутри идет казнь себя за отключение всех тормозов. — Кааайф… — долгий выдох, тут же жадно пойманный ртом, чтобы наполнить себя. Сказанное вселяет ликование. — То, что мне требовалось. Хочется смотреть на него неотрывно. Гладить. Непослушные пальцы дотрагиваются до перьев-лезвий. Перебирают, проверяют кончики на остроту. Мягкие… Как они могли рассечь все в одно мгновенье? А палец, едва касаясь, уже скользит по скуле, вниз по длинной шее до хрупкой ключицы. — Через несколько минут можем продолжить. Только в душ сгоняю, — дразнящая улыбка и тягучие слова выбили Шторма, еще не полностью вернувшегося из переливающегося пространства, обратно туда же, и он, подхватив на руки Эрика, понес его в ванную.***
Какой цвет у ярости? Алый, как кровь? Нет, он белый. Неоново-слепящий. Похожий на пламя от вольтовой дуги. Весь мир вокруг окрашен этим огнем. И ты внутри него. Он, потрескивая, рассекает тебя на части своими десятью тысячами градусов по Цельсию. До боли нереальной. Безумной. Корежит. Хочется орать — долго — на одной ноте. Но не находится сил. Тело обездвижено, плотно спеленуто запредельной пульсирующей ярью, выворачивающей суставы… Он опоздал. Совсем немного… На несколько секунд. Пошел вслед за Димкой, когда увидел, как не дойдя до стола несколько десятков метров, тот затормозил и, застыв на несколько секунд, словно что-то решая, неожиданно свернул к дому. А у него опять вспыхнула надежда внутри — загорелась солнцем. Сам наблюдал около получаса назад, как приехавший с Пабло лощеный мажорик Эрик, не попрощавшись, уходил, крутя ключи на пальце. И направляясь сейчас в дом Глеб улыбался. У них все наладится. Сейчас он почему-то был в этом уверен. Важно — не сорваться и спокойно поговорить. И мой Шторм все поймет. А зайдя в холл, в молниеносно навалившемся шоке наблюдал за удаляющимся по лестнице на второй этаж Димкой, обнимающим этого блядского Эрика. Убило вмиг. Взорвало неотвратимостью. Размазало от бешенства. Не соображая, не принимая, он бросился за ними. Остановить? Немедленно. Но хлопнувшая дверь ударила враз по мозгам, затапливая исступлением. А внутри начали звонко обрываться — окатывая болью, нервные волокна. Или все же ярость имеет цвет белесости белой ночи? Оперевшись лбом о стену рядом с дверным проемом, замерев, он сам не помнил сколько простоял так. Вечность… Не в силах двинуться или закричать — парализовало каждый мускул. Мечтая оглохнуть, чтоб не слышать едва доносящиеся из-за двери приглушенные рычания, стоны и вскрикивания. Не понимая, как терпеть все это — зная… Но одновременно осознавая свое бессилие что-либо изменить… А ярость горящим шаром безжалостно выжигала все внутри… До выбелено-пепельной пыли. Страшно… Плохо… И нет нас. Димка уже не мой? Мой! И навсегда останется… даже если мы не будем вместе. Как тяжело-то… Надо уходить… найти силы и свалить отсюда… Не получается даже вздохнуть… Соберись, Глеб. Они могут выйти в любую минуту, а я не смогу на него просто смотреть. Хочется его убить… Их обоих. Превозмогая оцепенение, он, пошатываясь, спустился на первый этаж, вышел на улицу, а затем за ворота, и направился прочь от этого проклятого дома… в сторону Бурсы… В ушах, разметавшись по нейронам мозга, перекатывалось чужое: «Штоооррм, даааа».***
Какой цвет у зависти? Смолистый, мерзко поблескивающий, похожий на кипящий гудрон. Он облепляет все внутри вязкой вонючей субстанцией. И застывает камнем. Все это тянет, мучает, рождает… ненависть. Тоже чёрного оттенка. А ты начинаешь мечтать уничтожить, унизить, растоптать того, из-за кого в тебе поселилось это чувство. Наблюдая за маленькой блондинистой сучкой, танцующей на площадке перед бассейном, где она собрала оставшихся в поле ее зрения бурсаков, и после того, как в него свалился этот клоун Вадим, тут же предложившая всем переодеться и прыгать в воду, первая показывая пример, Кристина уже сама не знала зависть или ненависть бурлят в ней. Да это и не важно. Первостепенно другое — теперь она мечтает об одном — стереть идиотскую улыбку с рожи Ланы. И желательно безвозвратно, ну или как можно на дольше. Приложит все усилия для этого. Единственное, торопиться не стоит. Ударить необходимо без промаха, чтоб ее перекрутило, как меня сейчас. И с сегодняшнего дня ни одного плохого слова об этой богатенькой дурочке. Я само великодушие… Ага, честь и совесть. Или зависть — это тьма, притаившаяся за пологом белой ночи?***
Бережно поставив Эрика в душевую кабинку, Шторм сделал шаг назад, но тот, засмеявшись, схватив за руку, дернул на себя: — А спинку потереть? — Эрик… — виновато рассматривая его, Димка осторожно дотронулся до отметины на шее, наливающейся бордовым. — Прости… у тебя синяки от моих «потереть». — Меня прет от такого напора, — подмигнув, хохотнул тот в ответ и придвинулся вплотную. — Хочу продолжения. Немедленно. Перебив пытающегося слабо возражать Шторма, он присосался к его губам, мгновенно пуская очередной разряд молнии, выбивающей из головы любые терзания. И покрывая тело легкими поцелуями-укусами, от каждого из которых шли непрерывным потоком, накатывая одна на другую, волны горячечного тепла, растекающиеся по всем органам чувств, начал медленно спускаться вниз, пока не присел перед ним на колени. Подняв свои блестящие хитрыми искорками глаза и глядя в упор, Эрик, взяв в руку член, подул на самый кончик, словно подразнивая, лизнул, снова подул и повторил движение языком. А потом еще и еще… Продолжая смотреть… так… по-блядски… Невозможно оторвать от него взгляд. Он одним своим видом разносит остатки мозгов. Его дыхание кипит на головке. Пуская сонм горячих мурашек по венам, по нервам. А невозможные глаза затягивают в свой мир… Воздух короткими всхлипами выходит из легких. На вдох не хватает сил. Или закончилась атмосфера?.. Придерживая ствол ладонью, Эрик прошелся по всей его длине легкими лижущими поцелуями, вернулся обратно, оставляя языком влажную дорожку, затем самым кончиком, словно играясь, пощекотал уздечку, выбивая из Димки сдавленные стоны, и, смакуя, принялся вылизывать головку. А следом, обхватив ее своими чуть пухловатыми, покрасневшими губами, причмокнув, пососал и, повторив все движения заново, погрузил член еще глубже. Так играясь, причмокивая, и мыча от удовольствия, он, расслабляя горло, постепенно вобрал его насколько возможно и стал энергично сосать, насаживаясь ртом, надрачивая его рукой. Димка, закусив губу, уже практически скулил от вара бушующего по венам, от осознания что рядом Эрик, близости его и даримого им наслаждения. Сердце бабахало где-то в запредельности, грозя разметаться в клочья, и от его каждого стука он умирал и рождался заново. Легкие уже разорвало от отсутствия воздуха… А его самого сносило в сторону космоса. И вцепившись в черные лезвия, он боялся их отпустить — внезапно почувствовав, что еще миг и упадет, рассыпавшись на атомы. Прекратив пытку, Эрик, поднявшись, впился Шторму в губы, передавая его собственный запах и, засосав язык повторил то, что буквально несколько секунд назад проделывал с его членом, а потом развернувшись, прогнулся в пояснице и, слегка повернув голову, лукаво улыбаясь, практически пропел: — Возьми в моих джинсах презики. И налив из дозатора на руку несколько капель геля для душа, поднес к анусу и, пройдясь по нему пальцами, засунул два внутрь. А Димка, собирающийся исполнить то, что сказано, остановился, опять впав в прострацию, наблюдая за ними, то погружающимися на фалангу, то выходящими из чуть красноватой по краям дырочки. — Нравится смотреть? — засмеялся Эрик, продолжая двигать пальцами. На что Шторм сначала кивнул — да, и тут же покачал головой — нет. Он сам не знал… Но это было… настолько развратно, что внутри все сладко скрутило — до боли. — Долго не полюбуешься, ты мне там уже все своим дружком разработал. Но если хочешь поучаствовать, дуй сначала за кондомами. Оставляя на полу мокрые следы и рискуя упасть, Димка метнулся к бежевым джинсам и лихорадочно зашарил по карманам, запутавшись в них. Секунды бежали как ненормальные, а презервативы, как назло, не находились. Бля, да где же? Наконец нащупав несколько квадратиков, он выхватил все, вихрем вернулся в ванную и, швырнув их в раковину, заскочил в душевую кабинку. Эрик, усмехнувшись, убрал свою руку и, ещё больше прогнувшись в пояснице, мотнул головой — давай. Медленно проведя ладонями по округлым ягодицам, Шторм погладил ямочки на них и, наклонившись, лизнул поочередно каждую, а затем, опустившись на колени, стал выцеловывать каждый миллиметр кожи, растворяясь в прикосновениях. Добравшись до колечка мышц, он, осторожно обведя слегка раскрытые края подушечками, приблизившись, сначала лизнул и еще, еще, и лишь потом, погрузив палец, погладил, наслаждаясь гладкостью стенок. — М-ммм, можешь глубже, — просипел Эрик. — И не осторожничай. А Шторму, несмотря на проплывающий в голове туман, хотелось именно осторожничать — показать всю нежность, захлестнувшую трепыхающееся сердце, попросить прощения за свою грубость, заполнить себя вкусом Эрика и слушать-слушать его стоны — бесконечно. И он, разведя ладонями ягодицы, поцеловав колечко мышц, вновь принялся ласкать его языком. — Язык и пальцы люблю, — через некоторое время Эрик потянул его и кивнул на раковину, где были рассыпаны презервативы, — но сейчас хочу жесткого траха. Состояние скакало, как взбесившаяся стрелка манометра. Кровь наполнилась буйством стихии. А руки ходили ходуном, из-за чего упаковка никак не поддавалась. И уже убивало желание почувствовать гладкость стенок членом… Раскатав презерватив и приставив головку к анусу, он качнулся вперед, почти не встретив сопротивления расслабленных мышц. Задержав дыхание, замер на несколько секунд, давая привыкнуть Эрику, а сам чувствуя давление стенок на фаллос, ловил идущие от него искры кайфа и, следуя за ними, начал поступательные движения, постепенно наращивая темп. Ветер внутри выл от восторга, а Димка, вторя ему, всхлипывал, хватая пересохшими губами маленькие дозы воздуха. Придерживая Эрика одной рукой, другой притянув за шею, он, зарывшись носом в волосы на затылке, вбивался в него на какой-то предельной скорости, не в состоянии ее снизить. Все внутри скрутило от экстаза, смешавшегося с валами волн. И вздохнуть полной грудью так и не выходило. Наклонившись к плечу Эрика, он ухватил его губами, почувствовав, как легкие наполняет кислородом. Дышать стало легче, вот так — прикипев к коже, словно это место является проводником для воздуха. А вновь разбушевавшийся ураган уже начал поднимать его на гребне волны, достающей до неба. Перед глазами все закружилось и он, зарычав, впился зубами в шею, будто пытался удержаться, боясь остаться один в высоте без Эрика, в ту же секунду закричавшего вместе с ним, и они одновременно, взлетев, подкинутые штормом, полетели в невесомость, не понимая, где находятся. Переплетясь каждый одной рукой друг с другом, другими они скользили по кафелю, в попытке остановить падение, стараясь задержаться еще хоть на мгновение среди сияющих искр, в которые превратились. — Прости, я опять не сдержался, — уже перенеся Эрика на кровать, прошептал он, проведя пальцем по следу зубов, уничтожая себя последними словами, и одновременно ощущая, как мягко плещущийся и тихонько напевающий его шторм превратился в штиль. — Ты чего? Все ок! — засмеялся тот, сладко потянувшись, и, закинув руки за голову, удивленно оглянувшись по сторонам, поинтересовался: — А это точно твоя комната? Кивнув, Димка продолжил гладить свою отметину на его шее, а затем, склонившись, лизнул ранку, и поцеловал, пытаясь забрать эту боль. Сползать все ниже и ниже, не пропуская ни одного участка кожи — вылизывая, выцеловывая, стараясь навсегда забить Эриком себе все рецепторы. Он задержался лишь на мгновенье, ухватившись за висящий у того на длинной цепочке старинный медальон — массивный, слегка покореженный, напоминающий осколок узора. Бронза? Странные знаки. — Не отвлекайся, — выдохнул Эрик, зажав ладонью подвеску. И Шторм заскользил дальше. Наслаждаясь запахом. Гладкостью кожи. Близостью… Добравшись до впадинки пупка, он вылизал ее и, опустившись ниже, взял в ладонь член. Осторожно погладив, он, наклонившись, лизнул его самую верхушку, попробовав на вкус. Немного солоноватый. Но вкусно. Охуенно. И невероятно красивый. И балдея от бархатистости головки, он начал облизывать ее, а затем обхватив губами, постарался втянуть глубже и стал посасывать, ощущая ее небом. Понимая при этом всю свою неумелость. — Обожаю марафоны, — бесстыдно разведя колени еще шире, отвлекая на миг Шторма, выстонал Эрик и, вцепившись ему в волосы, насадил на свой член глубже. — Не прерывайся. И Димка, ободренный стонами, с энтузиазмом вернулся к прерванному наслаждению.***
Славка все-таки устал. Сам не ожидал. Весь вечер старался расслабиться, но Пашка — зараза, не предоставил такой возможности. Пришлось бегать за этим неугомонным: то отбирал бонг и марихуану, то приводил его в чувство, потом оказывал первую помощь ему же, после того, как это рыжее чудовище попыталось помочь повару и, зачем-то притащив из сарая старый мангал, начало разжигать его, по итогу чуть не спалив себя. Из последнего — Славка решил запретить ему пить, отобрав бутылку виски с засунутым в нее тонким шлангом, потому как друг уже шел верной дорогой в состояние — сон в салате. Но Пашка на этот раз сопротивлялся, как тигренок, поэтому пришлось дать ему подзатыльник, обматерить и, усадив с кружкой крепкого чая, спеть под гитару несколько песен, чтоб немного утихомирить. И его чудо немного успокоилось — стало употреблять исключительно соки-воды, продолжая плясать вместе с пилоном. Затем одна из подружек Ланки долго рассказывала о том, как полюбила его — Славку, в нежном возрасте «и до сих пор… до сих пор…», далее она икнула и, вперившись в одну точку, замерла, видимо, попав в параллельный мир. В связи с этим, что там «до сих пор» он не услышал, а интересоваться не тянуло. Пусть Алиса побудет в дивной стране грез. Ей там, наверное, хорошо. Вон с каким счастливым еба… лицом сидит, не шелохнется. А пока она не пришла в себя, он решил ретироваться и обойти территорию. Заглянул в баню, где уже устроились несколько курсантов. Проверил сарай и, на всякий случай, запер его, а то с Пашки станется — в пятом классе он, в предшественнике этого дровника, попытался запустить баллистическую ракету из новогоднего фейерверка, развалив и спалив полностью. Да, бабахало и свистело тогда знатно, но Славке было не до этого, он в тот момент, схватив Пашку, кричал от ужаса, почти умирая, глядя на его хлещущую из ран на лице кровь. Он дошел до гостевого домика, который тоже медленно, но верно забивался передозировавшимся народом. И наконец вернулся к шатру. Оставшиеся курсачи продолжали веселиться, как могут лишь полностью пьяные люди. Гомоня разноголосьем, при этом практически каждый из них уже удалился в свою личную нирвану. Танцуя сам с собой или выводя рулады, стараясь в одного изобразить хор. Хотя астрал нескольких человек все же потребовал социума, и сейчас кто-то из них вел философские беседы на вечную тему уважения к индивиду, пока другие, как всегда, занимались созиданием: «Предлагаю всем рвануть на Чёрное море. Прям щас. Тачку поймаем и погнали». «Девушка… эмм, как вас… забыл… Не суть… Я вас люблю». «А давайте кого-нибудь спящего в бассейн на матрасе захерачим… к примеру, Дюху! Почему его?! Нууу, тогда Сиплого!.. Большим кораблям большое плаванье» «Отвечаю тебе, джедаи порубили бы их в капусту, нах! Еще на подходах! Давай чебурахнем за них! За рыцарей-мино… тьфу ты… мирко… да что же… А не важно… » «А может, Лютого грохнем, суку? Он мне два наряда вкатил ни за хер! Слабак, вон Пабло терпел и тебе велел!» Посмотрев на часы, Славка удивился, что уже четвертый час. И кстати, где этот терпила? Если опять спрятался куда и долбит, точняк люлей сегодня получит… когда найду. Но прикинув, что воплей неугомонного друга уже давненько не слышно, он решил проверить в доме. Вдруг спать пошел? Рили? Самому смешно. Пашка нашёлся на втором этаже, сидящим на полу, обхватив голову руками, и оперевшись на дверь Славкиной спальни. Вся его поза выражала вселенскую скорбь, словно у него произошло несчастье. Да что могло случиться? Мне бы первому позвонили. — Решил здесь спать? — Пашка поднял наполненные горем глаза и уставился на Славку, как на привидение. — Ты здесь? — Неверяще помотал он головой. — А где я, по-твоему, должен быть? — удивился Романовский. — Ты здесь? — Тебя от марихуаны замкнуло, придурок? — Вглядевшись ему в зрачки, Славка тут же успокоился. — Я думал, ты там! — радостно завопил рыжий. — Пашка, кончай дурь курить, у тебя уже речь, как у шизоида — «там», «тут»! Совсем от травы гонишь. — А кто там? — Слушай, еще одно слово и перевалю! — Дверь в твою комнату заперта. Мне показалось, что там… кхм… там кто-то есть. Думал, что это ты с кем-то… Бля, я так рад, что ты здесь. — Да кому там быть? — Славка подергал ручку. Хм, действительно заперто. — С утра заедает. С замком что-то. Андрей попытался разобраться, но бесполезняк, сказал менять надо. — Мне щас прям полегчало, — продолжал тараторить счастливый Пашка. — А то я решил уже взломать дверь, чтоб в глаза твои блядские посмотреть. — Так, пиздуй отсюда, смотрящий! Лучше сгоняй, проверь гостей, чтоб все было чики-пуки. И никакой травы! — Да понял я, понял, — поднялся сияющий Пабло, но затем нахмурился. — Сла, но не привиделось же мне? Стопудов кто-то трахался в нашей спальне! — Харэ уже придумывать! Шуруй за народом присмотри, а я с замком разберусь и приду. — Из-за приколов друга он так и не вручил последний подарок. Хотел же балбес за минуту до полуночи, но вместо этого тушил джинсы на Пашке. Успокоившийся Пабло, побурчав для порядку про оборзевших блондинов, приказывающих ему, что делать, понесся на улицу. А Славка рванул в кладовку за инструментом. Вот засада с этой дверью! Но, вставив отвертку в риску на внешней стороне, с лёгкостью провернул ее, и замок, щелкнув, открылся. Толкнув дверное полотно, не понимая, в чем тогда затуп, он, сделав несколько шагов внутрь комнаты, оцепенел от представшей перед глазами картины. Мозг, обработав за микросекунду то, что передал зрительный аппарат, разломало. Блять, я хочу это развидеть… И забыть! На кровати спали, переплетясь руками и ногами, обнаженные… Эрик и … Шторм! Пиздец! Он не двигался, не желая принимать то, что видит. Как будто услышав молчаливый ступор Славки, Димка, открыв глаза, приподнял голову и внимательно посмотрел на него с абсолютно бесстрастным выражением лица. Поднес палец к губам, показав молчать. А следом аккуратно, чтоб не потревожить, вытащил руку из-под Эрика, немного откатился и, бережно накрыв покрывалом, присел на край кровати, жестко потерев ладонями лицо. Мучающие воспоминания, потянувшись серебряной нитью, опутали настоящее.***
Растерянный Колька пришел на следующий день после случившегося — к вечеру. Мотнув головой: «Выйди», сбежал на пролет вниз и замер на площадке между этажами, дожидаясь Димку. — Шторм, — когда тот спустился, пробормотал он, переминаясь с ноги на ногу.— Я не скажу никому… — Дело твое… — проглотив застрявший в горле спазматический комок и стараясь изо всех сил казаться безразличным, пожал плечами Димка. На самом деле было стыдно перед ним — до невозможности. Стремно. Больно. Ото всего. От своей тошнотной грязи, в которой измазал даже друга. И еще от понимания, что Колька никогда его не примет, зная отношение того к геям. — Мишку не бойся. Не тронет. — Так то да, мое, — дернулся Колька и, помолчав, не глядя на Шторма, добавил: — Не из-за него молчать буду. Из-за тебя. И они на какое-то время опять замолчали, каждый думая о своем. А Димке становилось все хуже и хуже. Ненависть к себе, дошедшая до непроходящей мути, добавилась еще на несколько градусов. Друг, который был как брат, не простит. Сам себя не прощу. — Шторм, как же так? — не выдержав, прервал затянувшееся молчание Колька, было видно, что ему тоже тяжело даются слова. — Ты ведь настоящий мужик. За тобой табун чик всегда, а тут вдруг… — Как видишь — не настоящий, — он не смог бы, даже бы если захотел, ничего объяснить. Да и что обсуждать, как он «гребанный педрила» докатился до беспредела? — Иди, Коль, базары беспонт. — Не хочешь тереть, да? Ясно. Тогда последний вопрос — ты, блять, охуел?! Вовка же сопротивляться никогда не умел! Да ты же сам его всю жизнь защищал! Ото всех! Никому не разрешал не только доебаться, взглянуть косо! Забыл, как в первом классе навалял Стешенко из третьего?! — Димка этого не помнил. Он всегда одноклассников защищал. А Вовку, как и других — не больше, не меньше, вроде. Ну ладно, может, и больше, все ж его батя кореш Мишани. — А убойную махаловку в пятом с семикласниками, попутавшим и с каких-то хуев решившим у него деньги вымогнуть?! Ты же им полкласса разнес, нахер! Да Трофимова трогать ссали! Знали, припрется Шторм и пизда всем! И сам же его чуть не угрохал… — Не о чем пиздеть, — Димка развернувшись побрел вверх по лестнице. Голова кружилась от всего, что произошло. От себя. От невозможности все изменить. Чуть притормозив, он не поворачиваясь, проговорил внятно: — И ты тоже держись от меня подальше. — Шторм, не будь придурком! — заорал тот вслед. Что он хочет от меня? Чтобы понял, какой я урод? Я и так знаю. Но как это исправит случившееся? — А я и есть придурок, — кивнул Димка и закрыл дверь, отсекая Кольку от себя, уничтожившего их дружбу и счастливое прошлое.***
Сколько надо потерять друзей и настоящего, чтобы перестать косопорить? Видимо ебанизм — это состояние души. И за него надо платить… Он повернулся и посмотрел на спящего Эрика. Не жалею ни о чем. Натянув джинсы, Димка, молча направился к двери. Ни одно движение не выдавало его волнение или хоть небольшое переживание. Смысл суетиться. Все что могло случиться уже произошло. Выйдя в коридор, он облокотился на стену напротив. А Славка наконец обрёл дар речи: — Шторм, блять, пиздец! Пиздец! — Друг, зло выплевывая, захлебывался фразами. — Это конченность! Сука! Ты попутал койки?! — Слав, мне нечего сказать, — Реально дежавю. Колька. Теперь Славка. — Не буду ничего объяснять. Сам все видел. — Эрик! Да ебаный ты в рот! Шторм, ты блять, знаешь с кем связался?! Я его тварину раскатаю сейчас! — Славку трясло, как в лихорадке. Эта сука испанская даже до друга его добралась. — Ты его пальцем не тронешь! Меня можешь уебать! Сопротивляться не стану, — набычился Димка. Не хотелось драться, но за Эрика он бошки всем посносит. — А потом мы уедем. Понимаю, что больше не подашь руки… — Ты, пиздец, Шторм, при чем здесь руки! — Славка, вцепившись в свои волосы, метался перед ним не понимая, как вообще это можно уложить в голове — Димка по мальчикам. — Я в ахуе! Мой друг трахается со знатным хуесосом! — Слав, предупреждаю — еще одно слово про него и… — Ты — дебил! — заорал Романовский, покраснев от злости, казалось, его сейчас разорвет. — Он и есть. И знаю, что тебе даже разговаривать со мной стремно. — Славка никогда не скрывал своего отношения к нетрадиционным отношениям, так к чему уговоры и разговоры. — Ничего ты не знаешь, — выдохнул тот и устало привалился рядом с ним к стене, чувствуя опустошение. Объяснять, что его нелюбовь распространяется исключительно на одного гея, а до остальных ему похер, он не собирался. Незачем. Тем более, внезапный каминг-аут Димки вызвал внезапный опупеоз, как ни странно, постепенно сходящий. Все же друг. Хотя Эрик тоже был… Нет, это другое. — Мне в себя прийти надо. Не каждый день узнаешь, что твой старшина… гей. Или би? — Гей, Слав, без всяких примесей, — невесело усмехнулся Шторм. — Охуеть, инфа. — Мы сейчас уедем. — Запарил своим «уедем-уедем». Заладил, как пьяное радио. Никуда ты не двинешься. Завтра, нет, уже сегодня, продолжение банкета, — помолчав, вдруг выдал Славка. Он понял в эту минуту, что не готов порвать с Димкой. Такого, как он, искать — не найти. Второй после Пашки, хотя тот не в счёт, потому что больше, чем… И поскрипев зубами, офигивая сам с себя, добавил: — Да ебись ты с кем хочешь, но, бля, не пались, как сейчас. Я знаю и этого достаточно. — Слав, — слова, разбежавшись от неожиданности, не собирались. Друг. Принял. Что-то защипало в глазах. — Спасибо… за понимание. — Какое к херам понимание! — припечатал тот, но после долгой паузы проговорил, не веря, что он это произносит: — Эрик пусть шурует в кабинет отца досыпать. И ты вообще в курсе, что ебался в моей спальне? — Что?! — Димка недоуменно уставился на него, как раз показывающего на дверь около которой они стояли, расположенную напротив его комнаты, и, отскочив в растерянности, перевел взгляд с одной на другую, покрывшись потом. — Бля, я уебан, каких поискать! Левое крыло по левой стороне. — Проехали, сам не уточнил, решил, что допрешь, — хмыкнул друг. — Ладно, много текста. У тебя двадцать минут. Зная Пабло, он с минуты на минуту очнется и рванет искать меня. Поэтому наскоряк прибираешься. Бельё в прачечную в подвал. Сами по комнатам. И да, там в гардеробной в верхнем ящике комода, деревянный футляр, принеси. Димка метнулся в комнату, найдя, что просил Славка, и, вручив ему похожую на пенал коробочку, вернулся обратно. Присев рядом со спящим Эриком, осторожно провел по его руке. — Просыпайтесь, принц, — улыбнулся он и, встретившись с карамельными глазами, поцеловал припухшие губы. — Явка провалена. Уходить придется огородами. — Я готов! Хипсы напялю и ходу! — хохотнул Эрик и сладко потянулся. — Кто же нас спалил? — Хозяин явочной квартиры, — продолжая гладить его волосы, прошептал между поцелуями Димка. — Вот это драматургия! — звонко залился тот. — И мы ещё живы? Или он побежал за огнеметом? — Помиловал. И определил тебе новое спальное место — в кабинете. — Ого, как щедро! Но я, пожалуй, откажусь. И так загостился, — Эрик начал собирать разбросанные по всей комнате свои вещи, выскользнув из Димкиных рук, сердце которого, пропустив удар, встало и следом он сам разлетелся на миллион осколков, режущих в кровь. Воздух закончился, как и мысли, и смех. Как и я сам… Сейчас он уйдёт из моей жизни, а я останусь — корчась и умирая без атмосферы. Легкие скручивает спазмом… А Эрик, натянув футболку, вдруг склонился над задыхающимся дезорентированным Штормом, надолго присосавшись к его губам, наполняя воздухом, и вытащив телефон, воскресил: — Номер диктуй. Славка сбежал по лестнице и, выскочив на улицу, столкнулся с Пашкой, несущимся ему навстречу с озабоченной мордахой. — Что так долго? Там кто-то был? — сразу заорал он. — Да провозился с замком. А в спальне никого, — с Пашкой только так — меньше знает, спит — пушкой не разбудишь. — Блин, я был стопудняк уверен, что там кто-то шпилится. — Промазал, — хмыкнул Славка и направился в сторону огромного раскидистого дуба, где им обоим еще подростками нравилось сидеть. Приземлившись на лавочку, он повернулся к устроившемуся рядом задумчивому другу и, улыбнувшись, протянул своему чуду деревянный пенал: — Пашк, тут тебе ещё один подарок. С днюхой! Удивленный Пабло несколько минут тупо смотрел на футляр, прежде чем взять его в руки и открыть. Счастье. Осветило все внутри, зажгло каждую клетку. Любимый… Первый и последний подарки от него… Это так… правильно. И интимно… Единственный… Какого цвета счастье? У каждого, вероятно, своего. Но несомненно одно — оно полно сияния, переливающегося разноцветьем. И оно — это свет. Яркий, согревающий. Дарящий надежды. Исполняющий мечты. А у кого-то это утро следующее за белой ночью… Сколько на самом деле эмоций? Море. И все они живут в нас, наполняя, подчас разрывая. Уничтожая или возрождая.