Психо города 604

«В этом мире, где люди научились выживать как смогли, не существует порядка, правил и света...»(с)

Неоновые вспышки, и он заставляет идти себя дальше. Голые стены совсем обшарпанные, изуродованные давно выцветшей краской, но он старается не обращать внимания… Это привычка — сравнивать никчемность места со своей собственной никчемностью — въелась, казалось бы, с рождения, заставляя постоянно в запрещенных опасных районах и таких узких закоулках, видеть разбитое отражение собственной судьбы и личности. Словно старый бетон и серые от копоти стекла окон специально отражают всю свою гадкость, никчемность и усталость, дабы на душе становилось противней. А мерзкие, почти ядовитые разговоры по уголкам и тупикам в темноте до конца убеждают, что выхода не будет и это — всё, что есть в этой ёбанной жизни. Он ощетинивается, как давно одичавший уличный котенок, но тут же трясет головой, натягивает серый капюшон сильнее на лицо и низко опускает голову, хотя смотреть под ноги — на этот грязный, давно потрескавшийся асфальт — уже попросту не может, и его мутит от жирных пятен масла, смешанных с давно засохшей чьей-то кровью. Такое тут не редкость, даже наоборот — норма или тенденция. Клок белых волос непослушной челкой выпадает из-под капюшона, и он спешит их скрыть. Вновь… Белизна, как признак миловидности, а в районе А7 это подобно приговору. Миловидный, мелкий, беспризорный… Он научился выживать даже здесь, где через каждый метр стоит или сидит какой-либо ублюдок и скалит рот в гадкой усмешке, — либо обкуренный, либо псих. Через каждый метр или два незаконные притоны, барыги, подпольные точки с оружием и самые грязные шлюхи. И только если повезет, ты сможешь окольными путями, известными только профи, тропинками и закоулками, выбраться на Кромку, — ту саму зону, еще не заканчивающегося А7 и прилегающих к нему других, более благополучных районов. Там спокойней, там больше «нормальных» и там можно выжить, и полиция там патрулирует лучше, несмотря на то, что Кромка занимает охренительную протяженность и такую же ширину. Он останавливается под низким мостом, воровато оборачивается, в виде проверки выглядывая потенциальных следящих или желающих нарваться на драку. Но никого нет и покоцанная, давно не реставрирующаяся, старая парковка со всех сторон остается пустой, одинокой и тихой, только железобетонные балки, удерживающие магистраль наверху, сильный сквозняк и запах въедливых паров напополам с сыростью. Будь проклят сегодняшний прогноз погоды, который с точностью до часов предвещал северный ветер, который разносил пары в сторону всего города, а не от него. Он прислоняется к грязно-белой стенке, чувствуя жгучесть холода бетона, который словно живой втягивает в себя тепло прижавшегося тела. Но это, пожалуй, одно из немногих явлений которые его, в отличие от других, не раздражают и не бесят. Наоборот, он любит отдавать свое тепло и брать взамен прохладу стен и земли. Ровно, как и любит длинные, по четыре месяца, зимы. Слабая усмешка на почти белых губах, в тон белоснежной коже лица. В руке одна сигарета. Тихое цоканье, и серый взгляд скользит по тонкой белой сигарете с фильтром. Вновь слабое выражение легкого презрения и брезгливости на лице, и рука сжимается в кулак, ломая чертову сигарету. Ведь он не хотел начинать курить. Бросил это еще два года назад. Он откидывает голову назад и, повернув слегка в сторону, смотрит на кусок высоток и слои серо-желтых облаков, которые можно увидеть меж магистральным мостом и прилегающему к нему очень близко высокому зданию, когда-то успешного бизнес центра. Ему остается передохнуть минут семь — не больше. А дальше с час добираться до Кромки. И уже после полчаса еще до дома, уж если домом можно назвать чертову комнату пять на пять, отбитой у такого же беспризорника, только который, судя по всему, уже совершал разбои и ловился полицией. Еще раз искать приключения себе на задницу он не будет, особенно ближе к центру А7. Ведь здесь, как в лес — чем дальше, тем страшнее. Конечно, люди не бегают там перебежками, но гарантия, что ты вернешься после такой прогулки домой целым и невредимым равна десяти процентам из возможных ста. А7 — самый большой район, находящейся на южной окраине города 604. В основном так всегда — самые опасные, неблагополучные районы — самые большие в городах, потому как за семьдесят процентов жителей живут за чертой «ниже среднего» и зарабатывают не совсем законными способами. «В этом мире, где люди научились выживать, как смогли… не существует порядка, правил и света.» Он прикрыл глаза, с силой вжимаясь затылком в холодную бетонную стену, думая, какого черта он все еще живет, и живет в таком мире… А всё началось менее ста лет назад… Люди жили, в своем бешеном темпе, гордились своими достижениями в техническом прогрессе, боролись с социальными проблемами, пытались и осваивали космос, читали детям на ночь сказки и по привычному устраивали митинги, акции, устраивались на работу и просто жили. Но из-за трех крупнейших корпораций, из-за вечно добывающихся из недр земли ресурсов, и новых технологий их добычи, биологическая катастрофа стала неотвратимой и только приближалась. И какие к черту технологии и создание роботов на ново-информативном уровне, когда канализационную воду начали прогонять уже не по три, а по семь раз, когда обычная пшеница заменилась искусственной, выращивающейся за несколько недель, а воду из океанов загрязнили настолько, что мировой запас рыбы снизился почти до нуля. А вскоре разразился просто хаос и все к чертовой матери перевернулось за считанные месяцы. Системы сбоили, новая техника, модернизирующаяся чуть ли не каждый месяц, чтобы удовлетворить потребителей, стала выходить из строя из-за перегрузок и наворотов. Промышленные предприятия стали смешивать и вовсе запрещенные к употреблению компоненты на заводах, потому все чаще стали происходить взрывы и утечки хим. отходов. Над городами стали нависать черные тучи, причем в прямом и переносном смысле. Растения, которые пытались сохранить Грин Писовики, и крупные компании по защите окружающей среды, в том числе и министерства охраны природы, не справлялись и сколько бы не высаживали в специальных заповедниках зеленых великанов, те не справлялись и химия побеждала, сжирая флору. Правительство… А что оно? Вскоре уже всем было плевать на полицию, на реформы и кто там у власти, в том числе стало плевать на чертовы границы. Чтобы собственный народ не перебегал хотя бы на время в другую страну, для более сносной жизни, задыхаясь от паров и умирая от голода или отравления новыми продуктами, страны начали объединяться. И благо хоть войны люди постеснялись устраивать в этот раз, разумно полагая, что так и вовсе себя уничтожат. И вот под эпик глобально-биологической катастрофы люди поняли, что бороться за тот мир, что когда-то у них был, уже бессмысленно, и начали строить тот, какой достался им по их собственной вине. Мир деформировался, становясь другим. Темные облака порой рассеивались, давая жителям надежду в светлое завтра, но толком ничего не менялось. Вскоре заводы было решено перенести под землю, и еще через два десятка лет были созданы специальные машины и аппараты-фильтры, которые устанавливали и распространяли по всем континентам. Химии поубавилось, заводов и фабрик тоже. Но их след и запах уже слишком сильно отразился, въедаясь не только в воздух, воду, здания и землю, но и в самих людей, окрашивая внешний мир в безнадёжный цвет запущения. Все стало серо-черным, в городах не было зелени, люди стали жить в два раза дольше обычного, но рождаемость почти упала, и хоть старые могли продержать свою жизнь, растянув на двести лет, то молодняка почти не рождалось и раса человеческая медленно, но верно начала вырождаться. Несмотря на это люди боролись. Они переобустраивали города, строили многоэтажные здания в надежде, что вверху, над слоем низких облаков и паров, найдется более свежий воздух. Климат поменялся и теперь почти во всех широтах, от умеренных до тропических, зимой можно было увидеть метровые завалы снега, а летом нигде не было спасенья от выжигающей жары. Но люди жили. Вновь обустраивались, организовывали группы, которые вскоре превратились вновь в социальные ячейки: полиция, медики, соц. работники, СМИ, техническое обслуживание и все остальные. Города прекратили блистать своими памятниками архитектуры и выдающимися зданиями. Все было забыто. Половина городов вообще переехало туда, где когда-то были пустыни или леса. Все стало однотипным — как под копирку. Все пронумеровано: либо цифры, либо буквы, либо и то, и другое. Города стали большой вереницей в списке нумерации. Большие, черные, грязные, с шипами-небоскребами, запутанными многоярусными магистралями, загрязненным воздухом, и с кризисом, который никто не мог разгрести и пересилить. Средний класс стерся в одночасье, и вновь, как когда-то — одни стали только богаче, а другие еще бедней. Стоит ли говорить, что после этого больше половины в своих городах стали жить за той чертовой чертой бедности, весь мир стал густым и едким, как смог, и погряз в антиутопии, уныние и безнадежие? Каждый город, стал как единоличная самоуправляющаяся система — как настоящая полноценная страна. Города общаются меж собой, но не зависят друг от друга. Каждый город приспособился для жизни и выработке всех необходимых ресурсов для жизни своих граждан. У каждого города свои базы и регистры, свой подсчет и перепись, свои новые законы и меняющиеся реформы, свои проблемы, преступники и методы борьбы с ними. И никто никому ничего не должен. Политика проста, жители обеспокоены только своими жизнями и как продержаться с утра до ночи на работе, не сдохнув хотя бы от переутомления и полной депрессии и апатии. Помимо того, что люди приобрели из-за деформации или скорее мутации на генном уровне отклонений связанных с долголетием и репродуктивными функциями, появилась куча новых заболеваний и больше всего участились случаи вспышек душевных болезней. Психика людей начала ослабевать и они всё чаще, все больше стали подвержены депрессиям, расстройствам личности и бурно развивающимся психическим заболеваниям. Ученые и ведущие психологи отвечали, что именно из-за нового мира люди не смогли примериться с реальностью и начали сходить с ума. У них, вполне нормальных когда-то, обострялись психические отклонения, начинались срывы, что приводило к ужасным последствиям. В конечном итоге, в период нынешнего времени, все эти факторы и события привели лишь к одному — полнейшая антиутопия, завал преступников на улицах, введенные по всем городам смертные казни, и многочисленные, почти еженедельные суициды. Но всё же… человек — слишком упертое и живучее существо, когда хочет жить, естественно, которое научилось приспосабливаться. И сейчас, уже как три десятилетия все было так, как было. Жители городов ходили на работу, учили детей, которые чудом могли появиться после пяти, а то и десяти лет в браке, пытались верить, сбегали далеко от цивилизации, и у кого-то это даже получалось, не самые удачные боролись за жизнь на улицах опасных районов, и старались оставить хоть что-то после себя. Хоть что-то настоящее. Не искусственно созданное. Новое поколение привыкло. Они не знают, как было «до того», зато знают, что есть теперь и как всё эпично проебали их предки. Хотя и они не лучше. Никто не считает себя лучше, конечно, кроме крутых и очень богатых, что устраивают пиры во время чумы. «И никто, никому не поможет, только выгодно будет использовать, а после выкинет к чертовой матери. А ты, давай — подбирай свою содранную шкурку, которой притом еще и помыли пол и вали дальше, по дурдому этого города» Он открывает глаза, думает, что зря сломал сигарету, но тут же одергивает себя и рассеянным сонным взглядом осматривает серую жизнь вокруг. И ведь, черт возьми, ничего не меняется, и каждый остается там, где есть сейчас. У здешних нет даже легкого импульса, не то что бы ярого желания, что-то изменить или поменять. Они тупо начали жить или доживать — кто как может. И почему он еще живет в этом городе? Ах, ну да — это его родной город, в котором он знает почти все пути отступления в опасных районах и знает куда пойти и спрятаться, а где подработать и попросить денег взаймы. В других городах сразу могут прибить — как котенка ободранного и слепого. Беловолосый парень злобно фыркает, шоркает носком черного кроссовка по серому асфальту и думает, что больше кроме «пряток» и беготни в поисках заработка и еды ни черта здесь невозможно добиться. И было бы хоть что-то интересное… Стоящее и цепляющее за иллюзорную нить нормальной жизни. Нет ведь. Только негласные «соревнования» некоторых городов: у кого-то меньше заводов, у кого-то лучше стала медицина и вроде вновь научились лечить смертельные заболевания, у первой сотки городов было лучше с жильем и с разработкой новых видов быстро растущих овощных культур. А в некоторых задымленных до сих пор мегаполисах высшие власти порой не гнушались даже хвастаться тем, сколько за полгода изловили опасных преступников… и пересажали их на электрический стул. А вот в его городе 604 достижений нет, только если охарактеризовать по-другому, к примеру как — «минус достижения». Ведь что не новость, то заварушка масштаба всего А7. И постоянно нагнетают, постоянно пугают и, кажется, со следующего квартала вновь введут комендантский час. Ну да, скоро ведь июль… Парень посмотрел вверх, на грубые бетонные перекладины держащие мост, презренно улыбнулся копоти на многотонных плитах и с силой оттолкнулся от холодной стены, вновь с подозрением осматривая подмостовую часть. На его счастье никого не было, но все тоже пакостное чувство внутри никуда не делось, засыпая душу белым мелким песком тревоги и безнадежности. Из левого кармана потрепанных серых джинс был извлечен электронный таймер, который включал в свое маленькое голубое табло еще и точное время. Через три часа зайдет солнце, значит, ему нужно быть в его коморке в идеале через час — час пятнадцать. Ему не хватает еще минут пятнадцать. Он слишком задумался и потратил не семь минут, а четырнадцать. И если от этого захолустья до Кромки не так уж и много — займет ровно час, с учетом его выработанной осторожности и умения быстро бегать. То добираться уже до дому, который в самой спокойной линии серых нагромождений, будет непросто. Но беловолосый парень постарается успеть, добраться вовремя и не попасться ни в чьи грязные лапы. Закон выживания, как в когда-то существовавших джунглях — с приходом темноты тварей, которые хотят тебя сожрать, становится вдвое больше. Он прикрывает на миг глаза, прячет круглый таймер, на прикрепленной цепочки к поясу джинс, обратно в карман, и думает, что хреново началось лето. Но надеется, что сможет пережить еще и этот год… Не смотря на то, что у него нихрена не осталось, он не хочет сгинуть, как все остальные, что пали духом и продали свои души. Юноша сверкает упрямством в серых, почти стальных глазах, и поудобнее поправив съехавшую на бок серую легкую толстовку, вновь посильнее натягивает капюшон на голову, профессионально исчезая с заброшенной парковки. Вскоре, на западе начинает заходить красное солнце и облака окрашиваются в сиренево-кровавый оттенок, предвещая густую беззвездную ночь с возможным проливным ливнем.