Психо города 604

Что со мной? Что с ним? Что вообще блядь произошло и по какой хуевой параллели не туда свернуло? — Думаешь это смешно, мальчишка? Думаешь будет всё по-твоему? Да нихуяж! Он бесится, не зная, куда себя деть в собственной квартире. Прошло уже больше шести-восьми часов после пиздец эпического их скандала и, блядь… А не катись ли это всё нахуй в бездну? В ебучую и пустынную? Какого вообще хера он должен заморачиваться и думать об этом сучем потрохе? Какого вообще он всё ещё думает о словах мальчишки, не зная, как переключиться. Больше шести ебучих часов, и как будто в клетке, мечась меж двумя комнатами. И ни о чем больше думать не может, кроме как о нем… Нужные флэшки с информацией, блокноты и мелкая канцелярия летят со стола яростным взмахом руки, чудом не зацепив открытый ноут. — Сука! — рявкает Питч грозным рыком, отпуская часть эмоций и забивая на нужные вещи, валяющиеся теперь на полу. И так блядь это уже не первый погром за все эти часы. Вернуть! Вернуть самовольную тварину, и вбить в тупую беловолосую башку, что лишь он здесь главный! Что только на его условиях мальчишка будет здесь жить! Только с теми эмоциями, которым он позволит ему быть, без требований и своих ебучих капризов! Ты хотя бы сам себя слышишь? Едкость шизанутого подсознания разъедает, прогрызает надуманные ненужные причины. И, сука, прекрасно становится понятно, что это лишь оправдание для раздутого эго и самомнения. Он сука просто до кровавой пелены бесится от ухода Джека, и поднятых в пылу скандала тем, бесится с себя же и с того, что на словах, ебнат, молодец — послал, оскорбил, на словах даже себя выгородил, только на деле… Блэк скашивает звериный взгляд на монитор ноута, на двадцать кубиков — разных камер, и приглушенно рычит. Его нигде нет. Этого ебучего белоснежного смертника нигде нет! Но блядь, конечно же! Это всего лишь злость! Мальчишка всего лишь посмел поднять ненужные темы, — объясняя самому себе и одновременно понимая, что может спокойно над собой поржать. Поздно, блядь, сваливать всё на гольный инстинкт и эгоизм. Временная собственность, да? Тогда какого хуя ты сейчас бесишься диким зверем, и готов весь город перерезать, дабы его найти и приволочь обратно? К противоречиям внутреннего конфликта, к тому, что это уже нихуя не временная «собственность», прибавляется ещё и впервые ощущаемое отторжение. Отторжение мысли, что этот сученыш стал настолько… важен? Да блядь бред! Он отталкивается руками от стола, едва сдвигая его под скрип ножек, и вновь начинает расхаживать по комнате, морщась, что сигареты закончились вот уже как три часа назад. Так, если просто надумка, если не важен, если так уж похуй, оставь его в покое! Сучка сама вернется, приползет к тебе… И вновь завалишь его, оттрахаешь хорошенько и всё придет в норму. Будешь медленно резать ему глотку, слизывать дурманящую кровь и жадно вбиваться в ломкое белоснежное тело, охуевая от наслаждения. Всего блядь делов-то! Выключи камеры, сверни эти ебучие программы и займись настоящим делом! Так и нужно поступить. И, сука, он поступит. Ведь это всего лишь трах. Привязанность его зверя к редкому экземпляру. Всего лишь… Ужас оборачивается вновь к столу, смотрит на скучные кадры онлайн камер и фыркает пренебрежительно, медленно подходит ближе. Замирает, задерживая пальцы над клавишей «Esc». Одно движение в простое доказательство, что на отъебись этот мелкий ему не нужен. Одно движение, дабы доказать и ему, и себе, что действительно ничего серьезного, действительно лишь… временная собственность. Два сантиметра над клавиатурой, один… Несдержанный рык, и схватив первое, что попадется под руку, с разворота швыряя тяжелую коробку с дисками в стену возле входной двери. С грохотом цветные односторонники разлетаются в разные стороны, вылетая из пластиковых упаковок, и глухим звоном падая на пол. Что блядь происходит… Он дышит через раз, быстро и глубоко, непривычно нервно для себя, не понимая, почему не может успокоиться, и дрожащими пальцами зачесывает выбившие пряди волос назад. — Что происходит?.. — хрипло на грани слышимости, но всё же в слух, анализируя пиздец творящийся в мыслях, и что хуже, где-то под грудной клеткой, где давным, блядь, давно поселился зверь. Оборачиваться и смотреть на ноут нет никакого желания, и так, сука, ясно как день, что хуй он отключит камеры, ровно, как и забьет на эту белоснежную паскуду. Отторжение и непринятие своих же мыслей медленно осыпается, и Блэк, наконец, чувствует первопричину злости и своего общего ебнутого состояния, чувствует, что под этим всем мечется тот же зверь… только, блядь, впервые напуганный зверь. Своими же эмоциями и напуганный. Нихуя не временная. Нихуя не собственность. Найти? Приволочь обратно? Отравить? Пулю в лоб? Дать разъяснительную работу или промыть хорошенько мозги? Оформить нормальные документы и выслать в другой город? Дать шанс на новую жизнь? Или всё же перерезать глотку? Когда грозит опасность, когда есть преграда или же всё вместе, сразу появляются варианты, как от этой ебучей преграды-опасности избавиться. Избавиться раз и навсегда. Вот и варианты скопились… Действительно уверен, что все эти варианты прокатят? Такой наивный или первый год с самим собой живешь? Реально? Думаешь, поможет? В хуевом случае, думаешь, рука поднимется на него? Даже мысленно? Если уж представить этого не можешь, закрываешь даже образы этого от самого себя… А в хорошем… Даже если не будешь знать где он, даже если отпустишь. Промыв самостоятельно ему мозги или запугав... Уверен, что тебя остановит незнание города? Ты его из-под земли достанешь. Признайся уже… Послать себя же — клиника. И он лишь бесится, невозможно бессильно взвыв, словно попал в какой-то ебучий капкан. Знал же раньше, понимал! Но нет! И этот идиот… Слишком… верный. Идиот. Сволочь! Тварина, которая… Питч взвинчивается окончательно, но запрещает новым подстегивающим мыслям появляться, ровно, как и отрекается от своего же страха, и того, что стоит за этим страхом. Он хуй поддастся этому, и уж тем более подпустит к себе этого белоснежного сученыша. Верное в этом ебучем скандале было одно — его слова — он давно перестал за себя бороться, и всё давным-давно похерил. И из-за какого-то шлюховатого пацана меняться или что-либо изменять не собирается. Не в сценарии проклятущей жизни. У него здесь одни смерти, грязь и личностная ванна наполненная кровью проклятых грешников. Вот это его реалия, а не ублюдский мальчишка вбившийся в голову лишь своей внешностью. Упертая хладнокровная тварь, желающая лишь выжить!.. Хорошо. Давай посмотрим, что будет дальше. Насколько тебя хватит с такой тактикой… Но Ужас херит голос в голове, своё же блядское недоздравомыслие, которое всегда и выручало, и плюет на глубинные мысли и страхи своей бешености. Плюет на первопричину того, почему так желает вновь найти и вернуть мальчишку. Он останавливается на том, что ему пока что нужен этот бессмертный долбаеб. Никаких необходим. Просто нужен. Просто он не… наигрался с ним. Тошнотворное и грязное после этой аналогии поднимается изнутри, и у него такое ощущение, что сейчас сам себя же этими словами и обмазал, как гноем, а не сравнил мальчишку с высокостатусной игрушкой. — Ублюдство… — цедит хищник, но всё же сдается. Зная, что не сможет ждать. Прекрасно уступая хотя бы этому внутри себя. Чувствуя, что это его сожрет, медленно, но до конца. Он найдет его… А потому загоняться уже нет резона. После. После того, как найдет, после того, как вернет… Он всю ебнутую душу из Фроста вытащит, поиздевается над ним знатно и навсегда покажет, что этот блядский альбинос для него не больше, чем игрушка. Чтобы, тварь мелкая, больше не смел выдвигать свои ебнутые предположения и чего-то хоть требовать. Благо ноут после всплеска неконтролируемой агрессии цел, и программа с онлайн камерами так же в норме, и можно собраться с мыслями, и проанализировать, куда Джек смог съебаться после того, как сбежал с территории Севера. Три ветки метро. Две из которых в А7, и последняя за Кромкой. Первая совсем заброшенная, вторая — та, по которой он вечно добирается. Возле второй, которой они пользовались, камер нигде нет, лишь через улицу, через промежуток домов выходят на центральную А7. Но там по камерам мальчишка и близко не был замечен. Питч просчитал точное время, за сколько бы быстрым шагом Джек до туда добрался, и уже оттуда смог бы упиздовать, либо до своих приятелей, либо на Кромку, либо в общаги. Но в определенное время — с погрешностью в плюс-минус десять минут — его не было, камеры вообще никого не засекли в такую ебическую жару. Третью, самую длинную ветку метро он не берет в расчет, с самого начала не брал. Та темная, под конец не освещаемая и ведет к заброшенному нагромождению магазинчиков-будок за Кромкой. Там тупик, и пиздец резонно вколоть себе в ногу или руку какой-нибудь ржавый кусок старого металлолома. Остается лишь первая линия в А7, тоже заброшенная. Но вот введено нужное время, проверка с легкой перемоткой, и блядь снова ничего и никого. Рядом с той веткой и выходом из метро стоит разваливающаяся десятиэтажка — старый центр переговоров, но на котором совсем недавно, и по блядскому стечению обстоятельств, тупые хранители успели установить две камеры. Твою ж мать во время. И взломать их и подключиться — плевое дело, но даже те камеры, с приличной высоты в три этажа, не засекли никого мелкого и похожего на Фроста. Да блядь из того завала метро вообще никто не выбирался! — Где ты, уебище маленькое… — Питч говорит это вслух и тут же морщится. Докатился, твою мать. Но и остановить поиски не может. Ты сожрешь сам себя, если его не отыщешь. Едкая ухмылка, и всё же решая проверить третью ветку. Щелкая по одной из камер, установленной на одной из пятиэтажек, которые полукругом разбросаны возле того самого последнего третьего спуска, находящегося за Кромкой. Мысль, когда нахуй половину контейнеров успели растащить, освобождая спуск, он пропускает, сам находясь без понятия, но на камере, рядом с частично видневшимся сбоку расчищенным входом в метро, нужная для него картинка. Пару набранных цифр, стуча громко по клавишам, и нужное время показывает то, что он и искал. Неужели блядь! Пиздюк таки умудрился взять яйца в кулак и пойти самым тяжелым и темным маршрутом, видимо на эмоциях, как и всегда. На записи, на странность хорошо улавливающей, мальчишка с ебанутым раздраем в поведении и эмоциях, медленно выбирается наружу, но даже не оглядывается вокруг разъебанного в хламину тротуара, который в нынешнем времени служит скорее дорогой для проезжающих машин, и, понуро опустив голову в капюшоне, направляется на запад от метро. В кусочек заброшенного Ди решил рыпнуться? Ну, не дурость ли? Питч медленно наблюдает за беловолосым, пока фокус камеры его ещё ловит, и уже наверняка знает, где искать мальчишку, как на записи негаданно сука появляется машина — серый фургончик старого образца… Из него по быстрому выпрыгивают трое отморозков, и даже не шифруясь, незаметно подходят к ничего не увидевшему, ебанутому в своей прострации, Джеку… Чернильное пятно ледяной ярости на миг застилает видимость, но он продолжает смотреть, цепко наблюдая, как несообразившего ничего мальчишку легко похищают, усыпляя с помощью вонючей тряпки, и быстро затаскивая в непримечательный старый фургончик. Тот же фургончик, что пару часов, по разным временным отрезкам и с разных камер, колесил по А7 и Кромке. Мысль, что эти трое ебланов спланировано искали именно Фроста четко долбит мозг, и, блядь, Питч на сто процентов уверен, что, как всегда, альбинос до этого где-то засветился, и его сука искали, и блядь нашли! Выловили! Сильный удар кулаком по стулу, так что подскакивают все легкие вещи, даже дрогнув, качается расшатанная крышка монитора ноута. Свой же взбешенный рык он пропускает. Пизда мальчишке, когда он его найдет. А то, что найдет, теперь лишь условность десяти минут поиска по заданным программам и тем же онлайн камерам. А вот какая пизда ублюдкам, посмевшим схватить Джека… Но, естественно, всё можно прекратить. Доказать себе сейчас, что белоснежная погибель действительно всего лишь временная собственность… *** Доказать? Доказать? Конечно, блядь! Аж три тотальных раза доказать! Первый из трех — найти за полчаса точное местонахождение этих пидорских чмошников, второй раз — добраться до проебаного властями склада равнозначно быстро, попутно сопоставляя, что эти уебки никто иные, как та самая Троица из САВ. И третий — филигранно незаметно, как и всегда, проникнуть внутрь, с легкостью отключив три камеры на входе, предусмотрено запрограммированные уведомлять о малейших передвижениях чужаков рядом со складом. Была бы данность обыденной работы, было бы интереснее играть с этими желторотиками в прятки. Да даже просто по приколу погонять их по этому складу, попугать... поиздеваться, на худой конец! Но конечно же нет — не в этом ебическом случае. Потому что в глубине громадного ангара, разделенного на сегменты и разные постройки, крытые и нет, где-то там эти уебки держат мальчишку. Этого несносно… блядского… Надейся, что всё ещё удачливого и такого же бессмертного. Учитывая, какая Троица ебанутая на зверства и пытки? Разумность или пакость подсознания подстегивают, подгоняя, и невозможное, именуемое у людей эмоциями, играет даже сейчас, в обход выдрессированному похуизму и холодности. Внутренний покой, азарт и предвкушение от того, что скоро он их выпотрошит — естественная среда для хищника — не в этот блядь раз! И это прилично так нозит. Задевает, идет не по плану, не по привычному сценарию. Хотя, разве с Фростом вообще может быть всё по плану и нормально? Сколько он уже херил своих планов и целей, благодаря или из-за этого глупого сученыша? Скоро, блядь, как по старинке, можно будет отмечать в календаре красным, когда в очередной раз придется вытаскивать из пизды этого альбиноса. Психичка та ещё, действительно со счета можно сбиться. Сколько ещё раз это будет происходить? Сколько ты его ещё будешь вытаскивать, а после, вылечив, накачав обезболивающими, успокоительными и снотворными, перед зеркалом твердить себе упрямым мулом, что, блядь, это всего лишь побочка, всего лишь прихоть того самого внутреннего зверя? Сколько ещё раз мальчишка должен оказаться на столе очередных тверей, чтобы наконец ты понял, что это не выход, и пора кончать с выебнутыми играми в благородного, сука, спасителя-собственника и его преданную игрушку альбиноса? Сколько? До какой грани ещё нужно дойти? И вновь, как по заклятому кругу, словно дежавю. Только локации сменяются, окрашиваясь неизменно кровавым — мрачным, и психи другие, с новыми фетишами и заебами. Уже который раз одинаковая картина и конечная цель. Лишь собственные реакции мутируют и меняются, потому что одно дело — работать, выпуская себя на выгул, срывая ебаные цепи, и, сука, другое — разрывать намеренно более изощреннее, в спешке, но болезненнее, только потому, что на белоснежном теле появились новые порезы от чужого ножа. Свезет ли в этот раз, или будет проеб, и завернув за угол очередной комнатушки, он увидит умерщвленного жестокой пыткой белоснежного? Но всё ещё врать себе целенаправленно и нагло — что уже на это похуй. Хищник переходит в тень, отключая ненужные домыслы, заменяя внутреннюю злость на внешнее хладнокровие. Лишь действия оточенные, движения незаметные: тенью огибая очередной дверной косяк, без одной лишней эмоции просчитывая дальнейшее продвижение, мельком бросая взгляд на самую обширную пустую площадь — ещё не успевший быть застроенным центр ангара — и моментально высчитывая в каком направлении продвигаться дальше. Камер здесь нет, датчиков движения в такой развалюхе и подавно, голосов тоже не слышно, лишь незначительные шорохи где-то впереди, где начинаются новые застройки комнат из прочного гипсакартона, и звон чего-то стекольчатого вдалеке. Там где более всего освещено… Заселенный паразитами уголок. Просчитать и высчитать, как эти уебки могут действовать и двигаться в этих полупустых лабиринтах в десяти случаях из десяти — как нехуй делать, и потому он ускоряется, подлавливая первого паразита, который тупо дал себя засечь. На свету от дальних комнат мелькает кривой силуэт — один из тех, кто затаскивал Фроста в машину… И хищник скалится, мимолетно, но неминуемо смертоносно для первой ничего не подозревающей жертвы. Парнишка с ярко желтыми волосами слоняется по херовому их пристанищу, не думая и не подозревая, с горла глуша на дрянь херово разбавленный энергетиком спирт, и ухмыляется своим пошлым образам в голове. Он надменный, думает, что у Ли и Наса слишком скучно, там, в стерильной; он заглядывал, они как раз второй раз выводили пацана из наркоза, при этом слишком мягко полосуя ему кривыми линиями левую часть живота… Насколько это скукатень да и только, Рейси не хочет думать или сравнивать. Явно не для него. Вот если б на живую, во внутренностях покопошиться, или спустить в растраханную глотку, пока новую сучку поливают раствором серной кислоты, вот это да! Вот это вкусно, круто, заводяще! А это… Ебаный эстетизм. Но садисту уже настолько похуй от выпитого, что он забивает на какой-то там супер план этих уебков-дружков и пинает пустую жестянку под ногами, желая выйти в тамбур: последний маленький закуток перед большим пустым плацом, на котором они тренируются, и затянуться тем, что так бережливо достал со вчерашних боев на окраине А7. Дурь отменная, крутая, и отдаленно слышный ржач Наса ему сейчас реально побоку. Пусть ебошат в свою эстетику дальше, он поиздевается над трупиком белоснежки позже. Парень невменяемо ржет, шмыгает носом, проведя самокруткой по губам, и уже предвкушающе облизывается, неровно прислоняясь к одной из несущих стен хлипкой конструкции. Он не замечает ровным счетом ничего, до той самой секунды пока с левого края не мелькает тень, и в то же мгновение нечто острое, разрывающее сознание адской болью, вонзается между ребер, пропарывая легкое и заставляя зайтись в беззвучном вопле. Настоящий вскрик не успевает повторно сформироваться: лезвие второго ножа одним единственным четким сечением пропарывает глотку, разрезая кожу, гортань и артерию. Точно, молниеносно, без единого лишнего движения и звука. Он наблюдает — отсчитывает — секунду, и дергающееся в конвульсиях тело, заливающееся кровью, медленно начинает оседать, заваливаясь на правый бок. Времени поиздеваться нет, и теперь лишь брезгливо обтереть черные лезвия о футболку молокососа, намеренно пнув дергающийся труп, так, чтобы тот с силой свалился на пол, раздался глухой удар и звон от разбивающейся бутылки. Идеально. Ужас медленно переводит взгляд на дальние тени из освещенных помещений, в которых явное присутствие остальной банды, и уверено идет на свет, быстро перекручивая в руках серповидные окровавленные ножи, и нахуй посылая логику, что лучше было бы выждать в тени. Времени у него нет, и лучше бы тварь-интуиция сейчас, сука, заткнулась и не подгоняла разъяренным зверем вперед. Как всегда предсказуемо: на звук сразу реагирует следующий ебнат… Нас, услышавший странное, и зная, что при любом состоянии Рейси не падает от угара или пьяни, настораживается, и под кивок занятого Лиота выходит из стерильной, тупо проверить. Он на ходу стягивает с рук резиновые перепачканные кровью перчатки и, ухмыляясь, да вытащив из-за пояса нож, уверенно идет искать долбодятла, который ещё и другом зовется. Мыслей, что тот самый Ужас их вычислил и нагрянул раньше, даже не возникает в шизанутой голове. Это, блять, просто невозможно! Да и не верит Нас в заверения и наставления Дая. И это для начинающего маньяка становится роковым. Сообразить и моментально отреагировать на чужака парень не успевает, даже заматериться или гаркнуть в голос, с паникой осознавая, что нож занесенный на тень, появившуюся из-за поворота, куда-то моментально девается, точнее в первую же секунду выбивается, и на правой руке появляется рассеченная глубокая рана от которой пальцы перестают слушаться — четкое и точное перерезание сухожилий. И последующий рявк испуганного щенка равно перебивается, превращаясь в задушенный сип, из-за того, что ему со всей силы бьют ребром ладони по горлу, ломая моментально трахею. В мутных глазах застывший животный страх, но хищнику вовсе не до смака угасающей жизни. Эти сучки слабенькие, даже толком не могут должно посопротивляться, но и это его не волнует вовсе, не сейчас. Лишь цепким профессиональным взглядом по этому недоебку, хватающему судорожно воздух и перепугано жмущемуся к стене. На одежде нет крови, ровно, как и вид не расхлестанный, это хорошо… Но, сука, кровавые ободки на запястьях ровно идущие по контору ближе к кистям — слишком хуево, и от этого понимания со злостью вонзая сразу оба ножа в барахтающееся тело: одно лезвие в печень, другое в аорту. Красный ободок — естественно блядь перчатки, стандартные, медицинские… Полностью заляпанные кровью! Подавив утробный рык, отшвырнуть от себя тварину, напоследок прокручивая в нем лезвие и наискось пропарывая до живота. Очередной грохот тяжелого тела с расползающейся лужей крови и частично выпотрошенными кишками. Как дилетант, блядь, работает. До чего сука докатился… Цыкнув, и так небрежно поправляя собственные кожаные черные перчатки, похуистично проходя в предпоследнюю светлую комнату, по всей обстановке и видимости жилую, с минимум старой мебели для сна, но со слишком хорошим хирургическим и реанимационным оборудованием в правом дальнем углу. Пиздец. Мыслей о дальнейшем плане и возможных ловушках просто нет, они испаряются в секунды, стоит увидеть и понять, какой масштаб пытки эти твари любят устраивать. Выждать, незаметно подобраться — нихуяж, ментальные когти рвут подсознание, уступая место оголенным инстинктами. Ужас попросту херит всю предосторожность, на ходу специально задевая и опрокидывая металлический медицинский столик. Не то звериная злость, не то чистая ледяная ярость, не то уже пизда пришла контролю, не то всё же такой уебищный план выманить последнего ублюдка сюда. Вытащить его, оттащить — отвлечь — быстрее этим звуком от Фроста. И Лиот на это подрывается, не ожидавший, что так скоро, но обрадованный; на последок сделав завершающую пакость, после которой мальчишке точно не жить. Главарь Троицы, уже предчувствуя пиздец и вместе с этим ничем не тронутое предвкушение, спешно выходит из операционной, держа в руках два любимых лезвия с резиновой обмоткой вместо рукояток. Он давно ждал этой встречи, он даже готовился! Он… — Да неужели нас почти… — слова вошедшего во вкус и воодушевленного Лиота обрываются непредвиденно резко: парень осекается, округляя глаза в немом удивлении переходяшим в настоящий ужас. Питчу похуй на сучку, ровно, как и на его заготовленную речь, он почти не глядя — одним движением — обрывает жизнь недосадиста, даже не смотря сейчас в глаза захлебывающегося кровью и пытающегося что-то вымолвить главаря. Сразу же отшвыривая его в сторону, как последнее мешающее препятствие, и во взбешенном порыве врываясь в слишком светлую комнату. Острое желание наорать на твареныша, если тот в сознании, уже почти до дрожи, но секунда и, блядь, да… Пиздец. Комната оказывается, как он, сука, и думал, хорошо созданной операционной. И одного профессионального взгляда хватает, чтобы ещё раз с полным знанием дела констатировать — полнейший пиздец! Ножи сразу же откидываются на рядом приставленный столик, и перчатки туда же, похерив впервые безопасность и сокрытие улик. Мальчишка истекающий кровью на столе более весомее. Да сука неужели?! Но кровящие полосы на слишком бледном теле не смертельны, не они, не сейчас. Подрываясь и сразу же срывая кислородную маску с расслабленного лица. Вторым грубо вырывается игла с капельницей из вены… Сука! Блядство! Питч не медлит, отстегивает фиксирующие ремни с шеи и рук, проверяя пульс, приподнимая за затылок голову мальчишки и осматривая быстро, в темпе, открывая ему глаза и аналогично проверяя реакцию на свет. И реакция у того хуевая, её почти нет, почти как и нет ебического пульса. — Да хуй ты у меня сдохнешь! — злым шипением, кидая яростный взгляд на висящую склянку капельницы рядом. Решили в искусственную кому, нормально сука, идеально! Ингибиторы, транквилизаторы… Что там блядь ещё?! — Ну и естественно, стандартный состав поддерживающий глубокий сон и расслабление мышц при ингаляционном, мать, его наркозе! Ебучая общая анестезия! — срываясь рявком вслух, и Блэку даже похуй, если здесь есть ещё кто-то. Три минуты… У ебучего окровавленного смертника три блядские минуты. Или у него эти три минуты, чтобы вытащить Фроста. Он не знает, когда эти твари начали всё это, не знает сколько раз, какая была дозировка и чего конкретного — насколько пропустил всё. Сколько уже раз, судя не по одному проколу на руках, мальчишку вводили и выводили из этого состояния. Сколько держали на грани этот хиленький организм. В присутствующем оборудовании, даже том, что в другой комнате, нет ничего, чтобы могло вытаскивать и спасать, только калечить, убивать по-разному. Пиздец и ещё раз пиздец! И собственные взбешенные реакции делают только хуже. Цепкими пальцами надавливая сильнее на шею, пытаясь уловить слабые удары в сонной артерии, поглядывая на бессознательного идиота… Если сердце у Фроста остановится, а здесь нет дефибриллятора … Блядство! Блядство! Пощечина мальчишке, в следующую секунду, залепляется сочная, даром, что может ничего не решить, но ингибиторы распадаются в организме достаточно быстро, если прекратить их подачу. Порой даже быстрее нормы, если предрасположен организм. Хотя с убитым сердцем Фроста на энергетиках? Процент какой — пятнадцать, десять — из ста? Но такая грубость вполне может привести мальчишку в относительные чувства, как минимум подать сигнал мозгу. — Давай, сученыш, выкарабкивайся! Или хуй ты увидишь ещё небо в алмазах!.. Пока нет реакции, снова к столу, попутно скидывая мешающий плащ, даже не задумываясь, может ли здесь ещё кто-то быть или придти… И на неудобном столе разбросаны они — ебучие анестезиологические миксы. Гори они в аду! Блэк шипит похуже аспида, теряет контроль над хваленой холодностью, и в гробу видел блядские давно забытые терминологические и технические справочники, ровно, как и свои давние воспоминания. А надо было блядь на анестезиолога пиздовать, но сука нет — это же слишком просто! Жаль, что главарь ухуяченым трупом валяется за стеной. Он, скорее всего, нехуево так намутил с препаратами, мог бы подсказать, как откатывал без последствий… На чем они держали этого беловолосого идиота? Взгляд за плечо, быстрый и нервный, все ещё лежащий полутруп. И это, твою ж мать, не вытаскивать мальчишку с приступом после энергетика. Хуевых склянок много, ампул, капсул, использованных шприцов… Что и когда, что и за чем следовало — невозможно даже определить. Но две последние — решающие, два мощных, скорее всего, снотворных, с дополнением транквилизаторов, расслабляющих барбитуратов. Возвращаясь к белоснежному, и пока он в отключке, можно вылить на раскромсанный весь левый бок и живот часть захваченного со стола антисептика, и похуй что прямо так, прямо в открытую рану, как минимум — не будет заражения, возможный максимум — быстрее очухается. Если очухается… — Да блядь, давай же! Фрост, твою мать! Или я тебя точно убью… — злобно и беспощадно, и возможно мальчишка его даже слышит, но пока не реагирует никак, а потому ещё одна пощечина, не давая глупому белоснежному оставаться по ту сторону. Хуй он сдохнет на этом столе! Едва в следующую секунду мальчишка дергается, и мимика на лице меняется, заламываются в болезненном жесте брови, как его грубо встряхивают за плечи, потому что даже этого состояния достаточно, чтобы выспросить, а вот времени, сука, наоборот нихуя нет. — Давай, знаю, слышишь меня… — приглушенно заговаривает Блэк, вглядываясь в лицо просыпающегося мальчишки, — Мне нужно знать, чем тебя вытаскивать, Фрост. Потому ты обязан мне ответить, хотя бы одним словом… Джек реагирует на его голос, на эти слова, слабо вздрагивает и, щурясь, наконец приоткрывает глаза, но свет от лампы белесый, яркий и у него совсем нет сил держаться в сознательном, потому глаза слипаются и тело по новой словно кидают в пропасть, откуда невозможно выбраться. Парнишка не соображает толком, ведь мимолетом увиденное, кажется блаженной иллюзией и в то же время чем-то самым страшным для воспаленного мозга. Из-за этого или из-за того, что сдался и больше не хочет возвращаться, у Джека находятся силы прошептать болезненное: — Не хочу… Ничего не хочу… — Хочешь, сука, ещё как хочешь! — почти рявк, склоняясь ещё ближе, отсчитывая про себя секунды. — Не для кого… — Блядь! Сволочина! Да… — Питч осекается, рвано выдыхает: он устал, он на нервах, он... не хочет сейчас всё кончать так… Он склоняется совсем близко к мальчишке, закрывая собой яркую лампу, и проговаривает вовсе ненужные, тупые, ядовитые для них обоих слова: — …Есть для кого. Я ведь нашел тебя… Пришел за тобой. Твой Ужас здесь… глупая ты белоснежная погибель. И мне нужно, чтобы ты ответил лишь на одно — последний был синий или белый? — А… зачем вытаскивать временную?.. — звучит почти неразличимое шелестящее в ответ; будучи под наркозом, ещё без особой сознательности, но, что для мозга важно, то мальчишка и выдает глупыми словами. И… сука молодец Фрост, цеплять на живую одной фразой даже в таком состоянии это нужно быть тем ещё уникумом блядским… То, что мальчишке так важно — важнее собственной гребной жизни. Незаконченный разговор. А у Блэка сдают таки нервы, и со злобным рыком он ударяет ладонями по обеим сторонам от головы белоснежного, склоняясь совсем близко, но не отвечая, лишь с силой сжимая челюсти, дабы не сорваться в последнем, либо всё высказав, либо просто задушив этого идиота. Приходится зажмуриться, подавляя пакостную хуйню, что рвет цепи внутри, скрипя зубами от злости и проклиная день, когда впервые спас мальчишку, но не медля, насколько сейчас возможно, бесстрастно переспрашивая полностью севшим голосом: — Синяя или белая ампула, Джек?.. — Белая… — почти неразличимым шепотом, но и этого, от вновь теряющего сознания смертника, хватает. Отталкиваясь от стола и теперь точно зная, что делать, забивая вовсе на то, как филигранно этот мелкий уебок умеет выводить на эмоции и рвать нервы к хуям. Всё быстро, четко, не ошибаясь и не теряя ни одной секунды, главное — высчитать дозировку и не разъебать окончательно хиленький организм подростка. *** Проведя в ебаной яркой комнате не дольше десяти минут, Питч, под конец, наскоро заворачивает мальчишку в свой плащ, предварительно наложив несколько марлей на кровящие порезы; вытащить он его сумел, а до дома с порезами мальчишка протянет. Отсюда же пора сваливать. С трупами и всеми остальными явственными уликами, как своими, так и теми, что это была Троица, он ничего не делает, лишь включает, как можно больше оборудования в разьебаные розетки, которые прекрасно коротят, и оставляет пару баллонов с кислородом поблизости. Склад вскоре рванет, и рванет хорошо, учитывая, что внутри дохуя чего быстро воспламеняющегося и едко горящего. Опять не по плану, опять не в своем филигранном стиле, опять привлекая ненужное внимание взрывом. Опять он вытаскивает бессознательного мальчишку из очередного притона психов. Кажется, всё пошло по ебучему Уроборосу. *** У Джека не остается страха, одно побочное смирение, из-за которого в подкорке ещё страшнее — омерзительнее от самого себя. И с этим в голове, где полная липкая, непонятная мешанина всего, он чересчур четко улавливает отголоски пропитанного предательством и болью прошлого. Так знакомо…. Так страшно. Ржач, насмешки, боль от игл в венах, состояние блядской беспомощной куклы… «Не делай! Не делай этого больше со мной!» Мысль давно забытая, ровно, как и сама умоляющая просьба в наркотическом угаре, но поделать со обжигающими вспышками он ничего не может, только, наверное, хмурится, но толком не чувствует лица и тела в общем, и тихо скулит. Если Джек откроет сейчас глаза и над ним будут всё те же два урода… О, сука, да! Он потратит все свои силы, чтобы их взбесить, выебать так, чтобы его уже просто убили, без гребаных пыток и этого тошнотворного состояния. Тишина. Это первое, что постепенно удается понять, сосредоточиться и понять, включая слух. Больше нет этого мерзкого шума в ушах… И ржача нет, и тупых шуточек фетишистов-садистов. Тишина. И Джек готов заскулить не то от облегчения, не то от того, что стало ещё неизвестнее. Второе, из пяти чувств, которое медленно включается — реакция на свет. И света значительно меньше. Нет… — его вообще нет. Нет блядской лампы над головой, и металла под его спиной?.. Мягко. Мальчишка находит в себе последний резерв и резко распахивает глаза, готовясь к самому неизбежному. К пиздецу… Но не к привычной атмосфере и знакомому до каждой трещинки потолку. Вечер, даже ночь, одна лампа — ебаный переносной светильник где-то рядом, теплота и знакомая тишина. Видимость потолка сразу размывается, и не смотря на раскалывающуюся голову, Фрост зажмуривается до былых искр, не веря и пытаясь успокоить подступающие эмоции. Дома… Он дома. Выдохнув полной грудью, но для себя так оглушительно в этой тишине, и плевать, что половина органов чувств не восстановилась, что он настолько обессилен, что не может ни то, чтобы повернуть голову чутка в бок, — не может тупо почувствовать свое тело. И это какой-то пиздец. Лишь кончики ледяных пальцев пробивает нервными импульсами, слегка начали отходить губы, шея и, кажется, пальцы ног. Но в остальном он та же кукла — безвольная, поломанная, покромсанная... Да? А теперь, блядь, здравствуй, истерия! Потому что мозг моментально отключает самозащиту, поняв, что в безопасности. И на Джека моментально убийственной волной нахлынывает весь ужас и паника того, что было и что с ним делали. С ублюдским десертом в виде желчных картинок прошлого. Дрожь проходится по безвольному телу, и парнишка всхлипывает слишком жалобно, пытаясь не видеть то, что паскудски подсовывает память. Так мерзко… больно, так извращенно липко… — Угомонись, и не дергайся, — этот хриплый голос, как награда и обезболивающее для лохмотьев сознания и души. — Питч… — Джек не ожидает, что выйдет вообще хоть что-то слышное, но выходит, голос содранный, тихий, но всё равно получается отчетливо. — Цыц!.. — следует не то приказное, не то отвлекающее. И плевать на это злобное, как всегда раздраженное. Главное — он совсем рядом. Его… Солнце. Джек, насколько может, счастливо улыбается, несмотря на то, как подрагивает нижняя губа от подступающей истерики и по вискам медленно стекают слезы. Он пытается пошевелиться, ощутить хоть что-нибудь, хотя бы почувствовать часть онемевшего тела, но на него опять рычат, сразу же, и грозно. — Не смей, — следует уже в приказном раздраженном тоне, — И не пытайся смотреть! «Что?» — тупое проскальзывает в мыслях. Пока, наконец, до Джека полностью не доходит, его положение в пространстве, и почему Питч так близко, но увидеть он его не может. Всё блядь проще некуда — Фрост лежит на кровати, без подушки или одеял, на самом краю, освещенный лампой, которая направлена на его тело, и Питч, присевший на самый край, с ним что-то делает, медленно, но несвойственно осторожно. Последнее едва ощущается давлением на левый бок. — Что ты… — сипло пытается парнишка, но его опять осекают, зло рыкнув: — Не двигайся, сказал же блядь! И не поднимай голову. — Что ты делаешь?.. — сглотнуть не получается, нечем, и горло дерет словно песком, отчего Фрост кривится, но не спросить не может. Или, скорее, вновь желает слышать этот любимый властный голос. Молчание же ему, как полный ответ. Единственный плюс — тело постепенно отходит, и, едва сосредоточившись на ощущениях, Джек, через пару минут, наконец-то догадывается, почему его одергивают и одновременно так осторожно касаются. Порезы были длинными, было столько крови, смешков, подколов, поблескивали красным скальпели… Его ведь резали на живую… А сейчас… Это швы — Питч его зашивает. — Настолько плохо? — тихо спрашивает Фрост ещё через пять минут, угомонив наконец-то блядское счастливое внутри, что поднялось из-за понимания, что он не полностью безразличен своему Солнцу. — Что последнее ты помнишь? — Ужасу вовсе не хочется спрашивать или вообще сейчас говорить с мальчишкой, но и отвечать на его вопрос равнозначно не собирается, да и ебучее эго подстегивает спросить, пока он доканчивает накладывать последние три шва. — Как отключился… во второй раз. Они… — парнишка скашивает насколько может взгляд на стену — смотреть сейчас даже боковым зрением на Ужаса, нет ни смелости, ни желания, словно блядь не достоин, — Издевались, ржали, говорили, что это мое последнее сознательное ощущение. Что, после того, как введут какую-то там дрянь, я уже не проснусь и… Фрост прерывается, осекается, стараясь побороть мелкий тремор вгрызающийся в тело. Не выходит. Он судорожно выдыхает, силясь не разреветься, и кусает более-менее уже отошедшую от онемения нижнюю губу в попытке отвлечься. — Как нашел в этот раз? — пытаясь перевести тему, не желая и секунду вспоминать вместе с теми ощущениями и шлейф паскудного прошлого. — Забываешь кто я. Опять, — раздраженное, сделав последнее движение и срезая остаточную нить специальными ножницами. Настроение у хищника чернее гребаной грозовой ночи за окнами, ровно, как и хочется подпортить настрой этой сволочине. Но Питч лишь швыряет иглу и ножницы на стол, не заботясь больше о стерильности или же бардаке. Похуй уже. Всё блядь полностью выжжено после сегодняшнего ебучего спасения этого белоснежного придурка. Мужчина медленно переводит взгляд на закрывшего глаза Джека, смотрит с пару секунд, оценивает его состояние, думает, что нужно бы ему несколько препаратов ещё ввести, повязку нацепить, как минимум, на швы. Дабы всякую хуйню в этой грязи не подцепил… Но сил возиться с мальчишкой почти уже нет. Надо же блядь, недоебанная аномалия! Он укладывал тех желторотиков спецов, два отряда, как делать нехуй, а после всю ночь напролет хуячил вместе с Фростом виски, попутно чуть не трахнув мальчишку пару раз, и нихуя не устал! Даже умудрился точно составить план поимки и убийства Правителя. А здесь блядь... три молокососа, и он почти валится с ног, сделав незначительное под конец — зашив два неглубоких рассечения кожи. Морально. Вот эта безвольная сейчас белоснежная блядина вымотала его морально. Подчистую. Досуха. И нихуя уже нет. Ни сил на него или себя злиться, ни желания устраивать скандалы: разбираться, указывать, ненавидеть… Нихуя не осталось. Ровно, как и разбираться с самим собой. Пошло-ка оно всё нахуй. И верно. Блэк встает с кровати, попутно ещё раз осматривая мальчишку, собирает все вытащенные медицинские инструменты и лекарства в одно нагромождение, и думает, что ледяной душ бы не помешал, а после и себе намешать нечто в виде убойного снотворного. — Питч… — Не дергайся! — оборачиваясь через плечо и, наконец, встречаясь взглядом с мальчишкой. У Фроста такой же выебанный усталый взгляд, боль вперемешку с благодарностью, и едва ещё что-то на дне серебра плещется, но не сейчас это узнавать, — Просто, блядь, не дергайся. Дай телу прийти в адекват. Но Джек же — смертник, Джек же просто так не может: он хмурится, едва-едва всё же приподнимет голову, осматривая, что стало с его телом, беззвучно матерится и вновь откидывает голову на простынь. Приплыли. Швы ему ещё ни разу не накладывали. Не латали, как тупую куклу, твою ж на лево… Блэк специально игнорирует тихие маты мальчишки, ровно и то, как после тот его окликает пару раз. Сейчас надо бы подготовить восстановители и укрепляющие, несколько уколов, и после душа вколоть Фросту, дабы отрубился и не доебывал все следующие сутки. Молчание в данной ситуации кажется худшим для Джека, эдакой новой пыткой. Ужас, как всегда, не бесится на него, не материт, не орет, не грозит убить самым страшным способом. Ничего не предпринимает: отвернулся от него и занят своим, словно его, Фроста, здесь и вовсе нет. Подобное режет сильнее и больнее, нежели настоящие скальпели. Страх, что между ними вновь стена, накрывает густым и липким слоем, облепливает, и Джека по-настоящему начинает мутить; из глубин пустого желудка поднимается лишь одна желчь и от этого совсем становится хреново. «Возможно ли, что это всего-лишь последствия? Смогу ли я завтра тебя разговорить, забыть то, что между нами произошло и дальше считать, что всё прекрасно? Сможем ли мы… Есть ли мы вообще?..» Какой же бред блядь на дурную накаченную наркотиками голову! Фрост морщится, но всё-таки приподнимается на локтях, достаточно аккуратно и почти безболезненно для себя, ещё раз рассматривает частично всю искромсанную левую часть бока и живота, перешитую двумя линиями четких мелких аккуратных нитей, и почему-то горько усмехается. Слишком... профессионально. — Где ты, всё же, научился так зашивать людей, а?.. — Джек произносит это невольно вслух, но даже не пугается после того, как осознает сказанное. Просто смотрит в спину мужчины и знает, что, скорее всего, ответа нихуя не получит. Не заслужил. Ситуация патовая. Словно он и не сбегал, словно это начало того самого утра, словно… Глаза на мокром месте, но Джек упрямо смаргивает, понимая, что ответа ждать пиздецки глупо. А Питч лишь раздраженно хмыкает, подавляя ядовитую усмешку, и не желая даже заговаривать с этим Рагнарёком личного масштаба. Однако, вопреки колкой ярости поднимающейся изнутри из-за слов мальчишки, желает ответить, небрежно швырнув на стол пустую ампулу: — Поебись с моё несколько лет в ординатуре, и не такому научишься…