Лабиринты забвения

— Они забрали Камень, ты это знаешь? Принцесса Эльвинг. Его больше нет в Дориате. Келегорм поднял глаза. Всё его тело пронизывала мучительная дрожь; Даэрон стоял над ним с хрустальной лампой в руках. Воздух тоже словно мучительно вибрировал — то бриллиантовыми, то сапфировыми пронзительными искрами. Даэрон бесстыдно разглядывал его обнажённое тело. Потом прикоснулся пальцами к его груди и сказал: — Ты горячий. Он издевается? Конечно, издевается. Горячий — после прикосновения к вискам раскалённой меди. Келегорму казалось, что он слышал хруст своего треснувшего черепа. Он хотел сказать что-то, но губы не послушались; не послушался, кажется, и мозг: мысли в слова не складывались. Он беспомощно посмотрел на тех, кто его пытал — за спиной у Даэрона стояли ещё двое. Келегорм знал, что должен помнить эти лица; он видел их, точно видел, помнил, что в этот момент была невыносимая боль в спине, помнил, как с подбородка капала кровь, стекая на грудь — но в то же время и не узнавал. Его губы искривились в горькой усмешке. — Вставай, — сказал Даэрон. — Пойдём. — Дайте одежду, — попросил Келегорм. — Обойдёшься. Пойдёшь со мной. Его рывком подняли на ноги; пол закачался и показался таким далёким, будто бы он летел на спине какой-то птицы. Ничего более странного он не видел; это был великолепный подземный зал, маленькая тайная спальня-гардероб, куда королева Дориата могла удалиться, чтобы уйти от назойливых гостей. Но после пожара, охватившего Менегрот, половина его рухнула; нежно-бирюзовые стены, мягко светившиеся золотые переплетения лиственного орнамента, тёмно-синие, вышитые звёздами гобелены — всё неожиданно заканчивалось грудой серо-чёрного хаоса, обгорелых балок и дроблёной штукатурки, уходившей бесконечным водопадом куда-то вверх. У границы пола, там, где кончались переливчатые, янтарные с прозеленью плитки пола, стояли два медных светильника. Слева Келегорм увидел высокое ложе; на столе рядом с ним лежал его меч — а с ложа на него смотрело лицо Диора. Келегорм понял, что лекарям удалось извлечь меч из его груди, но что он до сих пор недомогает. Несмотря на всё, что ему самому пришлось пережить, его сердце сжалось от сочувствия. «Глупое дитя», — подумал он. У Диора были большие тёмно-серые глаза своей матери, такие же, как у неё губы, и такие же мягкие волосы. Келегорм помнил, что когда он последний раз смотрел на Диора, волосы его были, как у Лютиэн, чёрными — но сейчас они показались ему серебристо-белыми; говорили, что такими были великолепные, достававшие до пола косы короля Тингола. — Подойди, — резким голосом велел ему Даэрон. — Диор, — сказал Келегорм, — ваше… государь, — заставил он себя выговорить. В конце концов, в том, чтобы признать Диора королём Дориата — королём этих жутких подземных руин — не было ничего унизительного для него, Келегорма. — Прикажите отпустить меня, прошу… или прикажите казнить. — Подойди, — сказал Диор. — Даэрон, ты можешь уйти. Он не причинит вреда. Келегорм в первый раз услышал его голос. Он подошёл ближе. Голос Диора казался каким-то металлическим, но мягким, как медный колокольчик. — Деток больше нет, — сказал Диор. — Твои слуги убили наших деток. На его глазах показались слёзы. — Они замёрзли. Они были в лесу. Они там умерли. Я не мог туда попасть. Не мог. Келегорм подошёл ещё на несколько шагов и опустился на колени рядом с его ложем. — Ты был ранен, — прошептал Келегорм. — Прости. — Язык по-прежнему плохо его слушался. — Нет, не поэтому — сказал Диор. — Не поэтому. Мне холодно. От холода я не смог… Эльвинг забрала Камень. Они, она — нет, не она, это Неллас, она хуже тебя и твоих братьев. — Он нахмурил брови. Келегорму казалось, что его должна бить дрожь — и от волнения, и потому что он был голым, но сейчас ему и правда казалось, что всё его тело горит. — Туркафинвэ, — продолжил Диор, — так тебя, кажется, зовут? Теперь его голос был похож на голос Лютиэн — низкий, слегка отрывистый. «Это она сказала ему моё имя?» — спросил себя Келегорм. — Да. — Они, Камни, правда благословенные? Они… не допускают зла? — Да, это так, — ответил Келегорм. — Отец попросил Элентари благословить их. Она… любила их; думаю, жалела об их утрате… мне так казалось. — Камень был таким тёплым, — сказал Диор. Он вздохнул так сильно, что, показалось Келегорму, дрогнуло пламя светильников. — Когда я был маленьким, мне клали его в постель… Я смотрелся в него, мне нравилось видеть в нём своё лицо. Теперь мне всё время холодно… ты тоже горячий, ты будто весь светишься… ты меня согреешь… Келегорм хотел было воскликнуть — «что за чушь!», испугаться — но почувствовал, как что-то потащило его на ложе, где лежал Диор. До этого Келегорм видел только его лицо, не видел ни рук, ни ног (когда они встретились в первый и единственный раз, во время боя, руки Диора были в кожаных перчатках). Ноги Келегорма обхватило что-то холодное, гибкое, невероятно сильное; он вскрикнул; в то же время что-то мягкое и более тёплое, будто волосы, прошлось по его бёдрам. Лицо Диора было совсем рядом; оно было белым и нежным, но плечи Келегорма держало что-то непохожее на человеческие пальцы. Он заставил себя опустить глаза: его ноги обвивало что-то чешуйчатое, сине-голубое, с зелёно-блестящими, как листья мать-и-мачехи, переливами; и это чешуйчатое было обрамлено по краям упругими тёмно-синими перьями. — Во мне всего четверть крови майар… — сказал Диор, — но сохранять облик квенди оказалось трудно… для этого нужно, верно, гораздо больше силы воли — я не обладаю ею… теперь, когда Камня нет, я… — Он улыбнулся, и по спине Келегорма поскребли лёгкие птичьи коготки. — Но я бы умер, обладай я горячей кровью и сердцем, которое бьётся, как у человека. А я могу застыть, как змея — теперь я это знаю, Туркафинвэ. И я могу… согрей меня! Келегорму показалось, что лазурное тело действительно начинает становиться тёплым от соприкосновения с ним; шея, грудь, живот у него были, как у эльфа, но вот его щеки коснулась нечеловеческая лапка, покрытая сине-чёрной чешуёй, на запястье которой начинались пёрышки. Это было жутко, но красота Диора сейчас казалась ему ещё более трогательной, уязвимой; шрам от меча на груди почти зажил, но затянулся он тоже не кожей, а желтоватой чешуйчатой плёнкой. Диор поцеловал его своими розовыми губами в плечо — а затем Келегорм ощутил боль и по шее и губам разлилась немота. Мучительное ощущение в голове исчезло; он посмотрел на Диора и увидел свою кровь на его губах. — Прости, — сказал тот, — но мне кажется, с этого надо начать. Иногда тело знает лучше… мне кажется, вот так тебе будет удобнее… «О чём ты…» — губы Келегорма безмолвно шевельнулись. — Так грустно без деток, — сказал Диор, глядя ему прямо в лицо своими огромными тёмными глазами, пронизанными лучистыми осколками синевы. — Я мог бы… просто мне нужна твоя помощь. Это должен быть ты. Ты очень красивый и в тебе есть свет. Так деткам будет лучше. — Пожалуйста, — беспомощно прошептал Келегорм. Он видел перед собой лицо Лютиэн, если не ещё более прекрасное — и сейчас он вошёл в это тело, но вокруг него не было женских бёдер — ему самому пришлось раздвинуть ноги и войти в раскрывшуюся перед ним щель в блестящем змеином теле, и быть зажатым там; Диор прильнул к нему. Теперь и вправду кругом стало тепло; Келегорм чувствовал одновременно мучительное наслаждение, и ужас, и… — Они уже там, — сказал Диор, и его взгляд светился счастьем; Келегорму показалось, что и глаза и даже жилки под шеей у него стали какого-то рептильно-зелёного оттенка. — Ты меня так хорошо согреваешь… и будешь согревать их. Надо сказать Даэрону, чтобы принёс тебе покушать. Я же могу не есть, пока они не появятся на свет.