В серых буднях проходит еще один год, Безразличие, холод, интриг хоровод, Бой чтоб выжить, точнее, чтоб существовать, Чтобы завтра завязнуть в болоте опять. Заливает души пустоту сладкий яд, Королева зимы не жена и не мать, Отправляешься в путь, забирая с собой Раскаленное сердце жертвы другой.
За большим витражным окном шумела по-настоящему летняя гроза. Серое небо будто разделено на сегменты тонкими рейками оконной рамы, а разноцветные стекла, омытые проливным дождем, превращают дома за окном в неясные размытые темные пятна, подрагивающие в свете неоновых городских огней. Молнии, разрезая небо надвое, вырывают из этой серости на доли секунды отдельные силуэты, делая их четкими. Невероятно сильный гром, заставляя вздрагивать, напоминает о реальности мира за окном. Караи утопает в большом мягком кресле, подогнув одну ногу под себя, укутавшись в теплый пушистый плед и наблюдая за бушующей стихией. В ее комнате тепло и уютно, потрескивают дрова в камине, языки пламени пляшут, отбрасывая причудливые неровные тени на стены и заполняя подрагивающим золотистым цветом пространство, а на низком столике рядом с креслом стоит полупустая бутылка дорогого красного вина и блюдо с нарезанными фруктами. Она прижимает холодный бокал к щеке и невидящим взором смотрит на затопленный дождем город, как на что-то нереальное, как будто окно — это портал в чужое, неведомое измерение. Очередной раскат грома заставляет вздрогнуть и укутаться в плед посильнее, оторвав взгляд от непогоды. Она зябко ежится и никак не может согреться, несмотря на жар от камина и согревающее горло тепло напитка. Ей кажется, что этот холод идет изнутри, от ее заледеневшей души, в которой уже почти не осталось места даже для капельки тепла. Она делает еще один большой глоток и, покачав бокал в пальцах, поднимает его к глазам, смотрит сквозь тонкий ажур граней на благородный напиток, алыми струйками стекающий по прозрачным стенкам. Золотистые блики, отражаясь от резного хрусталя, разноцветными мазками ложатся на плечи и руки. Какой непередаваемый букет вкуса, аромата и цвета, заключенный в дорогую сияющую оправу, холодную и прекрасную. Сейчас вино, поблескивая в свете пламени, напоминает Караи красную горячую кровь, тонкими ручейками бегущую по бледной коже. Она столько ее видела, и на себе, и на своих врагах, что теперь разум уже не трогают крики боли, и вид ужасных рваных ран не заставляет вставать в горле горький колючий комок. Рука уже не дрожит, поднимая клинок, а сердце не екает перед смертельным ударом. Она столько ее пролила, что сердце очерствело, а душа почти полностью замерзла, оставаясь глуха ко всем просьбам и мольбам. Она столько ее потеряла, что знает цену даже маленькой капли. А красное вино лишь сладкий яд — туманящий разум и заливающий пустоту в душе, но не согревающий и не дающий забвения. Караи уже далеко не девчонка и не старуха, конечно, но чувствует себя бесконечно усталой, она наследница клана Фут и правая рука отца, учителя и мастера. Ее всю жизнь готовили к этому, но хочется ли ей этого, она и сама не знает. Преступная империя, выстроенная ее отцом, не приносит счастья, лишь деньги, чтобы ни в чем не нуждаться, и она беззастенчиво пользуется этим, пока может. Но отца она все-таки любит, и лишь это пока что держит ее здесь, не позволяет все бросить и сбежать куда-нибудь подальше от бесконечной мести. Когда ее дни превратились в череду одинаковых серых будней? Караи уже не помнила. Год за годом, как по чьему-то бездарному сценарию, они тянутся друг за другом, не принося с собой ничего нового. Они наполнены тренировками, интригами, безразличием, ненавистью и злобой, и все ради какой-то непонятной ей, эфемерной цели. И лишь в битве она оживает, глаза горят азартом, и адреналин стучит в висках, на губах появляется косая, слегка презрительная улыбка, а душа заполняется чем-то неясным, но очень важным для нее. Это уже как наркотик, без этого она уже давно бы умерла от тоски, свернувшись калачиком и накрывшись одеялом с головой. И Караи почти с нетерпением ждет следующей схватки, лишь бы она только была, иначе она просто захлебнется в этом зыбком болоте, утонет и задохнется от нехватки воздуха, ведь в последнее время существует только ради новой встречи со своим противником. И если долгое время в клане тишина и нет новых миссий, у нее, как у наркомана, начинается ломка, и это приводит к бесконечному бегу по крышам Нью-Йорка в поисках очередной «дозы».***
Семья Хамато, их враг и противник, вечно сует нос не в свое дело, нарушая все планы ее клана. Они как будто знают о следующем шаге ее отца, и всегда, всегда появляются невовремя, насколько было бы проще без них. Караи делает новый глоток и морщится от появившейся кислинки в безупречном букете, вино в бокале слишком нагрелось от ее рук и поменяло свой вкус. Отец требует от нее уничтожить врагов своего клана, долг и честь требуют того же, но почему-то каждый раз, встречаясь с ними на поле боя, она медлит, нанося раз за разом удары, которые можно легко парировать, удачно маскируя свое нежелание убивать за маской безразличия. Она ненавидит их — этого требует долг, но в то же время и уважает — это уже честь воина. Да без них было бы совсем тоскливо, и она, каждый раз позволяя им уйти или отступая сама, оставляет себе этот маленький секрет и повод дожить до следующей встречи. Потом будут оправдания перед отцом, обвинения в несостоятельности, жестокое наказание и удвоенные, выматывающие тренировки. Но это неважно, ведь повод не захлебнуться в удушливом болоте серых пустых дней остался. Схватки с ними проходят почти одинаково: перекинувшись парой едких колкостей, она всегда выбирает себе в противники лидера злополучной четверки. Караи кажется, что только он способен противостоять ей, мало того, только он этого достоин. Его техника, отточенная годами, доведена до совершенства, удары точные, ни одного лишнего движения. Они как будто не сражаются, а танцуют, каждый выпад перетекает в следующее движение, не заканчивается, а рождает новое, такое же идеальное, как и все остальные. Они оба ценят красоту битвы и кружат в этом смертельном танце, не заботясь о происходящем вокруг. Зрительный контакт почти не прерывается, и Караи не видит в невероятных синих глазах ни злобы, ни ненависти к ней. Но глаза лидера не пустые и не холодные, в них что-то совсем другое, и она никак не может уловить что. Потом вспоминая эти глаза, Караи силится, пытается поймать ускользающую от нее загадку и уже знает, что в следующий раз снова будет с жадностью всматриваться в эту бесконечную глубину, пытаясь найти ответ. И со временем она понимает, что лидеру тоже нужны эти смертельные танцы, но не для того, чтобы просто прожить еще один невыносимый день, как ей, а для чего-то совсем другого. Караи уже давно похоронила надежду на счастливую или обычную семейную жизнь. Она ведь не дура, чтобы не понимать, что ей это не предначертано, у нее судьба воина и наследницы клана. Таким, как она, не положен уютный дом в презентабельном районе, заботливый муж, любящие дети и тихая смерть от старости в кругу семьи. Ее смерть будет одинокой, холодной и, скорее всего, от смертельной раны, полученной в бою. Но иногда, позволяя себе думать о том, кто бы посмел связать с ней свою судьбу, она неизменно видит сияющие сапфировым блеском глаза, притягивающие своей невероятной глубиной. Это ее удивляет и ставит в тупик, этот надоедливый лидер поселился теперь и в ее голове, мешая нормально заснуть и путая мысли. Караи уже давно смирилась с тем, что, какой бы жестокой она ни была и сколько бы жизней ни забрал ее клинок, эту душу убить не сможет никогда, даже если это будет означать ее собственную смерть. Она не понимает, почему столько ее мыслей занимает этот человек, вспоминает и прокручивает все встречи, все диалоги, все сражения, каждый раз пугаясь собственных размышлений. Внешне он ей даже нравится. Темные, почти черные волосы, голубая лента, повязанная на лоб, чтобы отросшая челка не лезла в глаза. Но это не помогает, длинные локоны упорно падают вниз, и их так и хочется убрать самой, запустив пальцы в непослушную шевелюру, чтобы не отвлекали от любования темно-синими небесными глазами. Подтянутая спортивная фигура, светлая кожа, которая кажется нежной, бархатистой, и непреодолимо тянет убедиться в этом, пробежав ладонями по рельефным мышцам рук. И он тоже никогда не пытался убить ее, более того, защищал от братьев и отводил смертельные удары. И она ищет зацепку, какой-нибудь знак в своих воспоминаниях, но все тщетно, может… в следующий раз. Иногда она приходит в один уютный и дорогой клуб. Садится у бара на высокий обтянутый черной кожей стул, опираясь на стойку спиной, и, закинув ногу на ногу, неизменно заказывает бутылку самого дорогого красного вина с фруктами. Осматривает хищным взглядом светло-карих глаз зал, утопающий в сигаретном дыме и медленной мелодии, льющийся из колонок, выбирая очередную «жертву». Она все-таки не железная, и ей тоже хочется иногда тепла и ласки, а глупые мужчины так падки на красивых доступных девушек. Так она устраивает себе маленький «отпуск», забывая на какое-то время, кем является на самом деле. Она придумывает себе новое имя и другое прошлое, пытаясь хоть так почувствовать, каково это — быть кем-то совсем обычным. Невероятные истории с мельчайшими подробностями развлекают ее, и она уже сама в них почти верит, живет ими. Караи делает еще один глоток из хрустального бокала и, облизав губы, глядит на проливной дождь. Вино и серая пелена за окном всегда навевали тягучие, как сам напиток, воспоминания.***
Молодой бармен, каждый раз слыша новые истории, рассказанные ей своим случайным партнерам, лишь хитро улыбается, пряча смеющиеся глаза за длинной челкой, тайны клиентов лишь их тайны, а его дело следить за наполненностью бокала и иногда поддакивать жалующимся на несправедливую жизнь посетителям. Но это девушка для него сплошная загадка, и ему бы хотелось узнать ее получше, но она никого не допускает к себе в душу. Иногда она уходит с кем-то, иногда одна, но неизменно возвращается. И вот однажды, поставив перед постоянной клиенткой бутылку любимого вина и тарелку с нарезанными фруктами, он отвечает на ее неизменный вопрос не как обычно. — Привет, Ник, есть что-нибудь новенькое? — Караи имеет в виду, есть ли среди посетителей клуба кто-то, кто может ее заинтересовать. А зачем терять время, когда смазливый паренек за барной стойкой изучил за несколько лет ее вкусы и сам укажет на подходящий вариант? К тому же она всегда оставляет щедрые чаевые. — Сегодня здесь только я, — лучезарно улыбается ей Ник, откидывая темную челку с бледно-голубых веселых глаз. Вечер и правда выдался тихим, клиентов совсем мало, и парень, наконец, решился сделать шаг к так притягивающей его девушке. — Неужели, — улыбается она в ответ, немного печально, и поднимает свои светло-карие глаза к лицу напрягшегося парня. Она рассматривает его более пристально, чем обычно, оценивает, останавливает взгляд на голубых глазах, в которых читается легкий испуг от собственной смелости. Жалкое подобие того, чего бы она хотела на самом деле, но этого никогда не случится, и ей наплевать. Какая разница, с кем она уйдет сегодня, если желаемое — недостижимая, безумная и страшная мечта, почти похороненная и надежно запертая в закоулках замерзшей души. И Караи достает почти новую стодолларовую купюру, пишет на ней адрес и, оставив деньги на стойке, собирается уже уходить, кинув напоследок: — Приходи, как закончишь, принеси с собой вино. — Постой, как тебя все-таки зовут? По-настоящему? — Ник с надеждой смотрит на девушку, ему кажется, что он особенный и уж ему-то она доверит эту тайну, ведь он хранит и другие ее секреты. — Кира, — улыбаясь, легко врет Караи, незачем простым смертным, которые не оставят даже следа в ее жизни, знать лишнее. Именно под этим именем она имеет собственную квартиру на Манхэттене, куда сбегает, чтобы спрятаться от реальности. И именно там она чувствует себя действительно хорошо, не как загнанный зверь в клетке, а по-настоящему… живой? Иногда она представляет, что Кира — это и есть ее жизнь, а Караи — страшный сон, но по возвращению в обитель родного клана, в свой настоящий дом, холодный и безликий, это наваждение развеивается, и она снова становится собой, в отчаянии хватаясь за осколки воспоминаний.***
Пока Караи отпирала свою квартиру, зажимая подмышкой рассыпающуюся стопку писем, вынутую из почтового ящика на первом этаже, дверь напротив распахнулась, и на пороге появилась средних лет женщина с усталым лицом и убранными в неаккуратный хвост высветленными волосами. — А, Кира. Вернулась из командировки? — она улыбается девушке, прислоняясь плечом к косяку. — А я уж подумала, что очередной твой поклонник. — Добрый вечер, миссис Адамс, да только недавно прилетела, — Караи всегда вежлива со своими «соседями», к тому же миссис Адамс присматривает за квартирой в ее отсутствие. — А что, кто-то приходил? — Да был тут один… — и соседка пустилась в длинный рассказ с долгими описаниями, мелкими подробностями и собственным мнением на этот счет. — Так кто это? — А?.. — Караи вполуха слушала длинный рассказ, но перебивать не собиралась, миссис Адамс вдова, уже как четыре года, детей у нее не было, и общения после смерти мужа всегда не хватало. Караи не хочет обижать соседку, бесцеремонно затыкая, мало интересуясь произошедшим пока ее не было. Она знает, что миссис Адамс не сплетница, но поговорить любит, и обсуждать чью-то личную жизнь будет только с «виновником торжества». В сущности, хорошая несчастная одинокая женщина, так зачем портить отношения, отдаленно напоминающие приятельские. — Да так, старый знакомый. Спасибо. Не дав возможности начаться новому потоку ненужной информации, она поспешила скрыться за дверью. Миссис Адамс вздохнула и покачала головой, глядя на захлопнутую дверь. Вот ведь странная девица: в командировки ездит, не прихватив даже маленькой сумки с вещами, и еще все эти ухажеры, каждый раз называющие ее разным именем, а сегодня еще и с открытой бутылкой дорогущего вина… ну да это не ее дело. Скинув обувь, Караи прошла в гостиную, плюхнулась на диван и, отпив вино прямо из горлышка, с грохотом опустила бутылку на журнальный столик. Поднесла корреспонденцию к уставшим глазам и начала ее изучать. Счет, счет, рекламный буклет, снова счет, купон на скидку и… белый конверт на котором ровным, аккуратным почерком выведено: «Саре от Марка». Девушка хмыкнула и, встав, пошла на кухню. Там, выудив из ящика зажигалку, поднесла край конверта к огню и стала наблюдать, как, разгораясь, пламя превращает белую бумагу в серый пепел. Когда огонь начал лизать ее пальцы, она бросила конверт догорать в раковину и вышла обратно в гостиную. Сколько она сожгла таких писем, Караи уже сбилась со счета, поначалу читала, потом поняла, что только мучает себя этим, и стала жечь не открывая. А смысл читать, если написано там одно и то же, будто под копирку: люблю, не могу, страдаю, умру, хочу… и так далее. Когда раздался легкий стук в дверь, Караи уже успела принять душ и накинуть черный легкий халатик. Шелковая ткань облепила еще влажное тело, подчеркнув все ее достоинства. Она открыла дверь и улыбнулась Нику, который успел переодеться из своей строгой рабочей униформы в темно-синюю футболку и черные джинсы. Раньше она видела его только в идеально белой рубашке и строгих классических брюках, и неформальная одежда шла парню гораздо больше, подчеркивая подтянутое тело. Убедившись, что все-таки не ошиблась с выбором, Караи затянула его в квартиру, руками обхватив за шею, запустила пальцы в густые темные волосы и накрыла его губы своими. Парень сначала опешил от такого напора, но все-таки, обняв девушку за талию, притянул ближе, крепко прижав к себе. Ник оказался неплохим любовником, и они провели вместе три дня, практически не вылезая из постели, заказывая китайскую еду, запивая ее дорогим красным вином и болтая о всяких ничего не стоящих пустяках.***
Ник, конечно, сильно ни на что не рассчитывал, зная, зачем Кира приходит в этот клуб, но все же слабая надежда жила в его сердце. Девушка оказалась настолько другой, не похожей на всех, кого он знал. С ней было очень легко, но какая-то невероятная загадка окутывала ее. Она открыто отвечала на некоторые его вопросы, от некоторых ловко уходила, переводя тему, на некоторые лишь звонко смеялась. А в постели она была настолько невероятна, что дух захватывало, и отдавалась ему, как в последний раз, со всей страстью и каким-то отчаянием. И Ник влюбился, как глупый мальчишка, и, прошептав это ей на ухо под утро третьего дня, не получил никакого ответа, лишь увидел, как карие глаза, подернувшись пеленой печали, уставились в потолок и больше на него не смотрели. Наутро его выставили за порог, без всяких объяснений захлопнув перед носом дверь и не отзываясь на какие-либо просьбы. И теперь, каждый раз поднимая глаза на переливчатый звон дверного колокольчика, он надеялся увидеть ее. Но Кира не появлялась достаточно долгое время, гораздо дольше, чем обычно, и Ник уже отчаялся увидеть ее снова, решив, что девушка больше не придет и давно нашла себе другой бар, мало ли их в Нью-Йорке. Очередной звон колокольчика отвлек парня от грустных мыслей, и он, оторвавшись от протирания коньячного фужера, подняв голову, с удивлением уставился на «Киру», идущую к барной стойке легкими шагами. Подойдя, она как всегда села на свое любимое место и приветливо улыбнулась. — Привет, Ник, есть что-нибудь новенькое? — как ни в чем не бывало проворковала Караи, заглядывая ему в глаза. — Кира, ты… Я… — растерянно поставив на стойку вино и чуть не разбив бокал, Ник растерял все слава. — Прости, Ники, — печально ему улыбнувшись и коснувшись кончиками пальцев его губ, выдохнула Караи. — Забудь. Караи не хотелось терять свое излюбленное место «охоты», но и идти туда, давая ложную надежду влюбившемуся пареньку, ей тоже не хотелось. Она первый раз позволила себе связаться с кем-то, кого знает более одного часа, и теперь жалела об этом. В конце концов гордость и упрямство победили нежелание ранить чужие чувства, и она все же решилась наведаться в любимый клуб, и если Ник правильно ее поймет, то все будет как прежде. И Ник понял, он ничем не выдавал, что между ними что-то было, и привычно отвечал на ее одинаковый вопрос, лишь иногда с грустью поглядывая из-за длинной челки на свою любимую посетительницу.***
Караи поднялась с кресла, все еще кутаясь в плед, и выплеснула остатки вина в открытый огонь в камине. На сегодня достаточно, завтра предстоит новая миссия и, может, новая встреча в сражении, нужно быть в форме. Пламя взметнулось, недовольно зашипело, высушивая капли на поленьях и распространяя пряный аромат по комнате. Она подошла к широкой пустой кровати, свернулась калачиком на мягкой перине и, поплотнее закрывшись в теплое одеяло, закрыла глаза. Пусть вино и не лечит душевные раны, но как снотворное работает превосходно.