Дорога праха

      Под выгоревшим дотла небом Сиродиила они идут дорогою из костей, где вместо пыли — прах. Соль давно высохших слёз инеем оседает на ресницах, надрывным пением расстроенной лютни отдаются в ушах тысячи тихих отчаянных молитв. Ветер, скорбно воя в ущелье меж острых скал, плетёт полотно войны, сплетая терпкий запах свежей хвои с дымом пожарищ и погребальных костров.       Легионы идут по дороге вечности, и путь их сокрыт вязкой завесой тумана. Нет прошлого, будущее вверено Девяти — у солдат есть только настоящее: мечи, кровь, хруст костей под ногами да сгоревшее небо, что пеплом роняет снег.       Воины шагают дорогою мертвецов, и в каждом из них теплится надеждой душа и пылает верностью Империи сердце.       Они надеются: это ещё что-то значит.       Одинокая ночная птица протяжно вскрикнула, разбивая застывшую тёмным стеклом тишину. Дрогнуло, словно в страхе, высокое пламя костра, рассыпаясь искрами — их отражением в обсидиановом зеркале неба мерцали кристаллики звёзд. Чернильные облака над горизонтом хранили багровые отсветы далёких пожаров.       Кончики покрасневших пальцев приятно закололо, когда Алвиан протянул к огню озябшие ладони. В одной из соседних палаток кто-то негромко, чтобы не потревожить спящих, наигрывал на лютне незамысловатый мотив; серебристому звучанию струн вторила тихая, чуть хрипловатая и оттого ещё более живая песня. В воздухе стыло хрупкое, на грани слома, прозрачно-колкое спокойствие.       И вдруг в гармонию тёплого треска хвороста, пожираемого огнём костра, да легкомысленного журчащего звона лютни вплёлся ещё один звук, мгновенно преобразивший её до неузнаваемости. Едва слышный человеческий стон, на низкой вибрирующей ноте прокатившийся по земле, перекрыл звонкий голос музыкального инструмента, во мгновение ока разбивая хрустальный барьер умиротворения, тонкой лёгкой паутинкой накрывший лагерь впервые за несколько страшных месяцев войны — кровавых и скорбных, с запахом дыма, жжёной плоти и металла.       Алвиан отчётливо чувствует, как дрожит внутри натянутая до предела струна напряжения.       Среди них пока нет живых мертвецов. В их глазах пока горит огонь, а взгляд каждого — ясен.       Но на висках уже серебрится иней ранней седины.       От молчаливого строя идущих на смерть отделяется отряд — и сходит с сумрачной дороги судьбы, исчезая в вязкой белой дымке. На бледных бесстрастных лицах — печать смерти, а глубоко в сердцах гаснет дрожащее неровное пламя. Строй замирает: не хрустнет мелкий камень под чьим-то сапогом, не слетит с губ вспугнутой птицей дыхание.       Воины склоняют головы в безмолвной скорби, недвижно замерев под бездной неба, скованного пепельной мглой. Вокруг царит тишина, словно в огромной братской могиле, лишь затихают где-то за завесой тумана шаги Восьмого легиона; им в унисон гулко, раскатисто звучит биение многих тысяч сердец — свидетельство того, что легионеры живы, готовы сражаться дальше, будут идти или ползти по трупам, вырубая или выгрызая себе дорогу к победе. Одинокая фигура в начале строя — Император, скорбный и собранный, однако уверенный: всё правильно; жертва Восьмого легиона не будет напрасной, как и любая иная жертва в этой войне. Душа правителя яростно полыхает жаждой возмездия, и пламень этот находит отклик в сердцах солдат. Резкий лязг металла оглушает, как несколько мгновений — вечность? — назад оглушала давящая на виски тишина.       — Мы потеряли Имперский город, — легат сплёвывает кровью. Он давно уже болен и кашляет ошмётками собственных лёгких. Он ищет смерти от меча, а не от лёгочной гнили. Он такой не один. — Восьмой легион остался прикрывать отступление.       Алвиан молчит, как и тысяча других солдат в строю. Внутри всё огненно-алой ненавистью пылает, и сжимается на рукояти меча до кровавых мозолей стёртая ладонь, и рвётся из груди отчаянный болезненный крик — но он молчит; лишь внутренняя его струна натягивается сильнее — хотя сильнее, казалось, нельзя, — да окружающий мир на мгновение меркнет перед глазами. В Сиродииле буйно цветёт пламенем и кровью конец весны, но Алвиан не видит, не чувствует мягкой почвы и травяного ковра под ногами — он лишь вспоминает, как привычно с детства ложились под ноги аллеи и площади Имперского города, вымощенные белыми, что снега северного Скайрима, гладкими плитами. Кровь на снегу — кровь на разбитых обожжённых плитах, огонь, удушливый дым и ало-золотая смерть. Ало-золотым расцветает этой весной Имперский город. Ало-золотой — небеса на закате, алый камень в золотом обрамлении. И кровь — эльфийская кровь на эльфийских же доспехах.       По обагрённому кровью лезвию клинка Императора разливается солнечно-тёплое золото.