zwillinge

Тэхен плавными мазками украшал девственно-чистый холст. Его белые кудри, сильно отросшие за последний месяц, не способные удержаться повязкой, падали на лоб. Из открытого окна ветер трепал его растянутую майку, пробираясь под одежду и лаская теплую кожу. Парень не заметил, как, увлекшись работой, искусал пухлые губы, кое-где начавшие кровоточить. Его бледные руки, испещренные волнами голубоватых вен, вымазались в переливающейся палитре всевозможных цветов, которые, смешиваясь, образовывали новый, лично им созданный, тэхеновский. — Лисенок, ты не думал рисовать для широкой публики? — спросил Сокджин, склоняясь над сыном. Тэхен дернулся от неожиданности, едва не перечеркнув кистью свои труды. — Ой, пап, привет! — заулыбался Тэхен, суя кисть за ухо. Это вошло уже в привычку, порой он даже забывал доставать ее, проходив так весь день. — Я и не заметил, как ты пришел. — Потому что я, в отличие от некоторых, умею двигаться тихо, — ухмыльнулся старший омега, и принимаясь заправлять чонгукову постель, которую тот даже не удосужился убрать. — Ты это на отца намекаешь? — хихикнул Тэхен. Сокджин улыбнулся, пожав плечами. Эти братья были такие разные: Тэхен — аккуратен и чистоплотен, но зачастую рассеян и витающий где-то в своей Галактике, и Чонгук — импульсивный и временами грубый, за что Намджун его часто одергивал. Квартира у них не такая большая для четырех человек, но сыновья кое-как ютятся рядом. Тэхенова часть комнаты убрана, постель бережно заправлена, на тумбе стоят белоснежные лилии, а на полке — многочисленные книги. Чонгук же в этом плане не прихотлив — постель не заправляет, мусор кидает куда глаза глядят, а на полу вечно разбросанные вещи. — Ну так что, лисенок? Я могу помочь с этим. Договорюсь с начальством, одну-две картины да сможем пропихнуть, — сказал омега, опускаясь на заправленную постель. — Пап, я не хочу так, — вздохнул Тэхен, бросая короткий взгляд на новую картину. — Во-первых, моя аудитория — это ты и отец, а во-вторых, иногда мне удается продать свои каракули в интернете. Мне пока что хватает. А если я буду сидеть всю жизнь на вашей с отцом шее, свесив ножки, чего я тогда достигну? — меж его густых бровей залегла складка. — Все с чего-то начинают, малыш, — омега поцеловал сына в выкрашенную макушку, улыбаясь. — Ох, хорошо, если на то твоя воля… Но ты знаешь, что можешь обратиться ко мне. — Да, папочка, спасибо, — омега улыбнулся, прильнув к родительской груди. Потрепав сына за щеку, Сокджин оставил Тэхена. Его сыновья уже взрослые — настолько, что он не успел заметить, как сам постарел. Буквально вчера, казалось, он носил своих деток на руках, целовал пухлые щечки и кормил из бутылочки, а сейчас Чонгук догнал в росте и его, и Намджуна и больше не был зависим от них полностью. Их сыновья стали взрослыми, еще чуть-чуть — и упорхнут, расправив крылья. Их квартира, доселе казавшаяся омеге маленькой, станет слишком большой для них с Намджуном. В его волосах с натуральным каштановым цветом появились седые волоски. Тэхен рисовал до тех пор, пока солнце медленно не скатилось за горизонт, а на ковре не разлились кровавые блики, пробегаясь обжигающими лучами по его ногам. Кисть в руке замерла только тогда, когда в нос ударил запах пота, хвои, ромашкового чая, бергамота. И лимона, мерзкого, раздражающего слизистую носа. В висках застучало, а сердце, казалось, ухнуло куда-то вниз, ближе к желудку. Горячие ладони легли на его талию. — От тебя воняет, — хрипло выдавил из себя Тэхен, закрывая баночки с красками и убирая кисть. Воняет другой омегой, хочет сказать Тэхен. Воняет сексом и оргазмом, хочет сказать Тэхен. Ты мне противен, хочет сказать Тэхен. Пожалуйста, не трахай других, мне больно, хочет сказать Тэхен. Но молчит. — Прими душ. Чонгук хрипло засмеялся ему в шею, опаляя нежную кожу своим дыханием. У омеги вдоль позвоночника пробежали мурашки, когда он почувствовал губы на своих открытых ключицах. — Другим омегам нравится, — изрек он, прижав ослабшего Тэхена к своей мокрой груди. Тэхену тоже нравится, но только не в тот момент, когда от него разит другими. — Особенно какой-то мерзкой омеге с мерзким запахом лимона, — старший вырвался из цепкой хватки, отходя на приличное расстояние, чтобы спрятать свои художественные принадлежности. — М-м, как сладко она стонала, ты бы слышал, — облизнулся Чонгук, снимая свою пропахшую потом футболку, в привычной манере кидая ее на пол. У Тэхена сердце скрутило тупой болью. Он глянул на ухмыляющегося брата из-под опущенных ресниц, с почти детским восторгом наблюдая, как его крепкие мышцы перекатываются под блестящей кожей. На его спине — красные следы и содранная кожа с запекшейся кровью, почти как у Тэхена в душе. Только у него не затянулось — тромбоцитов не хватает на количество ран, сочащихся багровой кровью. — Хорошо провел время, — Тэхен фальшиво улыбнулся, сняв со лба повязку. Белые локоны упали на лицо, почти полностью закрывая лоб. — Я рад. — Все лучше, чем прожигать жизнь на всякий, — Чонгук равнодушно осмотрел новую тэхенову картину, — бред. Зачем ты продолжаешь этим заниматься, если ты — бездарность? — Или просто ты — невежественная скотина, — обиженно прошептал себе под нос старший, аккуратно прикрывая за собой дверь. Он не нашел занятия лучше, чем помочь папе с ужином. Сокджин что-то напевал себе под нос, при этом фальшивя ужасно, но Тэхену было приятно слушать папин голос — он успокаивал бушующую внутри злость, клокочущую ревность и разъедающую обиду. Тэхен нарезал овощи аккуратными кусочками, предварительно надев смешной фартук с отцовским любимым медведем. Папа весело болтал со своим коллегой по телефону, обсуждая предстоящую выставку и молодых художников, имена которых для Тэхена были неизвестными. Чонгук, принявший душ и пахнущий вишневым гелем, вошел на кухню, попутно вытирая влажные волосы махровым полотенцем. — Привет, — поздоровался Чонгук, чмокая отца в щеку. — Привет, солнышко, — Сокджин расплылся в улыбке. — Как прошла тренировка? Не сильно тебя загоняли? — папа скривил губы. Разговор о чонгуковых занятиях — самая нелюбимая тема для него. — Нет, — Чонгук равнодушно пожал плечами, переводя взгляд на брата. Он ядовито улыбнулся, протискиваясь между папой и братом, нарочито прижимаясь пахом к тэхеновым упругим ягодицам. Тэхен подавился воздухом, с силой разрезав несчастный помидор. — Тэхен-и, ты в порядке? — забеспокоился папа, постучав кашлявшего сына по спине. — Да, просто… слюна не в то горло пошла, — Тэхен мотнул головой, краем глаза наблюдая, как Чонгук пьет молоко, специально пропуская пару капель мимо, позволяя им течь вдоль губ и подбородка, скатываясь к шее. Тэхен почувствовал, как щеки уколол румянец, когда его, как нашкодившего школьника, поймали буквально за шкирку. Чонгук смотрел на него с высоты своего превосходства, а на дне зрачков кружились в причудливом танце бесы. Чонгук знал, что Тэхен будет на него смотреть — обиженный, злой, беспомощный, но преданно восхищающийся им, как будто Чонгук для него — «Звездная ночь» Ван Гога в оригинале.

*

— Не бывать этому! — вскрикнул Сокджин, рывком поднимаясь с места. Его горящие глаза были прикованы к Чонгуку, напрочь игнорируя попытки старшего альфы успокоить мужа. — Я не позволю. Не в моем доме, Ким Чонгук! Ни за что! Какие бы деньги тебе ни платили, нет. Мы сами сможем вытянуть вашу учебу, — омега покраснел от злости и крика, громко хлопая ладонью по столу. Тэхен вздрогнул, тихо вздыхая. Чонгук умел портить жизнь не только ему — всем, кто окружал его. Как чертов энергетический вампир подпитывался другими — когда Тэхен плакал, когда очередная омежка стонала и выкрикивала его имя, когда даже собственный папа кричал на него в попытках вразумить. Чонгук спокойно жевал кимчи, без единой эмоции наблюдая за сокджиновыми потугами. — Дело даже не в учебе, — сказал он, подцепив палочками кусочек капусты и кидая ее в рот. — Дело в том, что я хочу, — Тэхен знал это «хочу». Это значит, что он получит, в независимости, что является объектом этого «хочу» — леденец, бокс или собственный брат. — Намджун, скажи что-нибудь! — взмолился Сокджин. В его глазах блестели слезы, а ладони с неправильно-кривыми пальцами дрожали. — Ты не можешь позволить ему. Это… это же самоубийство! Чонгук, тебя могут серьезно ранить! Ты понимаешь это, в конце-концов? Заниматься для себя — пожалуйста, но профессионально — нет! — Успокойся, Сокджин, — хмуро произнес Намджун, усаживая нервного мужа на место. — Сынок, почему ты выбрал именно это? Разве нет занятий, ну, менее опасных? — Мне нравится это, отец, — Чонгук отложил палочки, вытирая уголки губ салфеткой. — Я не хочу копаться в бумажках, как офисная крыса, — Тэхен заметил, как губы отца сжались в тонкую полоску. Правда. Вечная чонгукова спутница. — И не хочу жить так, как вы. Я хочу быть свободен от этого, — он обвел взглядом кухню, но подразумевая нечто большее, нечто, выходящее за ее пределы. — Бокс — это то, в чем я нашел отдушину. Себя, если хочешь. — Офисная крыса, Чонгук? — сказал, будто выплюнул, отец. В его глазах плескался гнев от сказанных его сыном слов. Даже Сокджин, истерично приговаривающий что-то себе под нос, замолчал, чувствуя гнев своего альфы. — Я не разгибаясь пашу на работе, содержу вас, оплачиваю учебу, чтобы ты сейчас говорил мне, что я — офисная крыса? — Я не конкретизировал, — хмыкнул Чонгук, окатывая отца ледяным взглядом. — Я никогда не считал тебя тем, кем быть не желаю, но жить так, как ты, я тоже не хочу. И ты, отец, прекрасно знаешь, что я уважаю тебя. — Ты вырос крайне неблагодарным человеком, — Намджун кивнул, — Но ты честен со мной. Я ценю в тебе это. — Намджун, ты должен отка… — Тэхен, — громко сказал альфа, прерывая мужа. — А ты что думаешь об этом? Тэхен, доселе сидевший, словно мышка, лишь изредка ковырявший палочками в еде, вскинул голову, размахивая волосами. Его взгляд метнулся от серьезного отца к готовому заплакать папе, после — к ухмыляющемуся Чонгуку. Младший знает, что Тэхен встанет на его сторону. Он, как верная собачка — сколько ни бей, все равно приходит, ложится под боком в поисках тепла и нежности, которую Чонгук разбивает, кромсая хрупкое тэхеново сердце очередным толчком в податливый рот. Тэхен сейчас хотел выступить в папину пользу так сильно, как никогда раньше. Хотел сказать «запрети», «накажи», «изолируй». Хотел вытереть папины не пролитые слезы с теплой щеки, прижаться к нему, родному, и сказать, что он рядом. Но… — Он хочет, отец, — тихо сказал Тэхен, впиваясь взглядом в свои измазанные краской ладони. Чтобы не видеть папиных слез. Чтобы не видеть чонгуковой ухмылки. Чтобы не видеть разочарование отца. — А если он хочет, то получит. С вашего согласия или без. — Хорошо, — отец сузил глаза, впиваясь в Чонгука коршуном. — Я позволяю тебе заниматься тем, чем ты хочешь, но знай, что ты не получишь от меня ни грамма поддержки. Разбей себе лоб и почувствуй, каково это — быть мной. Добиваться своего места под солнцем кровью, потом и слезами. А потом, Чонгук, когда ты добьешься этого, а я уверен, что добьешься, — взгляд отца смягчился. Желваки на его лице перестали играть, и он будто успокоился. — Ты извинишься передо мной, перед своим отцом, который вырастил тебя, и перед папой, чьи старания ты принимаешь как должное, — Намджун сжал опустившееся плечо мужа. — Я верю в тебя даже несмотря на то, что ты в меня — нет. На губах Чонгука мелькнула тень благодарной улыбки, мелькнула и пропала, словно ее никогда и не было. Чонгук протянул отцу раскрытую ладонь, и тот пожал ее крепче, чем обычно. В этом жесте скрывалась благодарность, и Намджун это понял. Альфы поняли друг друга, договорились между собой, а мнение Сокджина никто спрашивать не стал. Омега расплакался горячими слезами, а Тэхену ничего не оставалось, кроме как прижаться к папе и позволить соленой влаге впитываться в футболку. Он гладил Сокджина по мягким волосам, как тот гладил его когда-то в детстве из-за разбитой Чонгуком коленки, шептал что-то ободряющее и утирал большим пальцем слезы. — Я ведь так волнуюсь, Тэхен-а, почему никто не хочет этого понять? — всхлипывая, спросил омега. — Это ведь… так опасно… Сколько случаев было, — в перерывах между слезами шептал он. — Ты знаешь его, пап, — со вздохом ответил Тэхен. — Упрямый. Ему ничего не докажешь. Легче просто согласиться, он все равно сделает по-своему. Плевать ему на нас хотелось, хочет сказать Тэхен. Но молчит. Сказать это — значит разбить папино сердце, бросить его к своим обломкам и превратить в пыль. Поэтому он молчит. Ведь если не сказать этого вслух, значит, можно сделать вид, что этого не существует. Тэхен убрал со стола и перемыл посуду, а папу, слишком дерганного и зареванного, отправил отдыхать. Он с содроганием сердца вспомнил, как однажды смотрел вместе с отцом бокс по телевизору. В голове невольно всплыло разбитое лицо проигравшего, опухшее, кровоточащее и посиневшее, с заплывшими глазами и лопнувшими губами. От воспоминания тэхенов желудок сделал кульбит, желая вывернуть из себя все содержимое. Потушив на кухне свет, омега прокрался мимо родителей, уютно уместившихся, закутавшись в один плед на двоих, на диване. Краем уха он услышал, как папа пытался отговорить мужа, а отец отвечал резким «нет». Закрыв за собой дверь ванной, Тэхен вывернул кран на полную мощность, оставив ванну набираться до краев. Он зажег любимые свечи с ароматом карамели, разделся, с некой усталостью оглядывая выпирающие ребра и тазовые кости. Горячая вода неприятно щипала и колола, опаляя кожу раскаленной лавой. У Тэхена внутри сейчас точно такая же лава и точно так же горячо — 451 градус по Фаренгейту, не меньше. Омега, крепко зажмурив глаза и нос пальцами, нырнул под воду. Его волосы поднялись вверх, убаюкиваемые легкими волнами, касались впалых щек, щекоча. Тэхен видел в этом какую-то свою особенную красоту умиротворения и возможности побыть наедине с собой. Он вынырнул только тогда, когда легкие начали нещадно гореть. Тэхен едва подавил вскрик, когда, распахнув глаза, увидел перед собой склонившегося Чонгука. — Плещешься? — он вскинул брови, присаживаясь на бортик ванной и совершенно наплевав, что шорты впитали в себя влагу. — Когда ты перестанешь это делать? — Тэхен присел, подтянув колени к груди, закрываясь от цепкого взгляда. — О чем ты? — лениво протянул альфа и подался вперед, облокачиваясь на руку. Тэхен сглотнул вязкую слюну, почувствовав на лице дыхание брата. — Зачем ты доводишь папу? Зачем обижаешь отца? Чонгук, у тебя есть совесть? — омега заломил брови, отвернув голову в сторону. — Они ведь наши родители. Они любят нас и безумно о тебе переживают. — И что? — хмыкнул он, ловя вопросительный взгляд напротив. — Я буду заниматься тем, что мне нравится, Тэхен. Сам. Я сам добьюсь успеха, без них, — Чонгук скривил губы, кивая в сторону двери. — И без тебя тоже, котенок. Откровенно говоря, мне наплевать на ваше мнение. Отец связан по рукам и ногам, папа зарабатывает гроши со своих выставок, а ты… ты, Тэхен-и, — он оскалился, сжимая грубыми пальцами нежные щеки, — Ты сам ничего не можешь сделать, без помощи родителей. Ты мой жалкий, бесполезный братик, годный только для отсосов. Даже течки нет — природа тебя и здесь обделила. Чонгук хрипло рассмеялся, ловя большим пальцем скатившиеся вниз слезы. Он поднялся с бортика и, крепко сжав мокрые волосы брата, кивнул на свой пах. Тэхен, глотая слезы и прикусив язык до боли, чувствуя металл в горле, потянул резинку шортов. Он обхватил искусанными губами покрасневшую головку, сочащуюся естественной смазкой, с мазохистским удовольствием слизывая горьковатый вкус, вкус Чонгука, вкус его альфы. — Давай, маленькая шлюха, — рыкнул альфа, одним рывком входя в рот старшего брата почти до основания. Тэхен не задохнулся и не начал кашлять — научился за многие годы брать всего Чонгука, подавлять рвотный рефлекс и позволять тому агрессивно толкаться в себя, сжимая пальцы на тэхеновом затылке. Он сосал его член, как самую дорогую и вкусную на свете конфету — причмокивал губами, тихо стонал, посылая вибрации по плоти, от чего Чонгук выгибался, рычал и быстрее толкался в его рот. — Тебя ни один альфа трахать не захочет, — прошипел он, упираясь головкой в стенку его горла. — Кому ты нужен такой, Тэхен? Это излюбленная чонгукова тема — говорить правду, когда губы старшего брата смыкаются на его члене. Правду горькую и обидную, но необходимую им обоим, потому что она взрывает вулканы внутри Чонгука, заставляет подмахивать бедрами, вбиваясь в горячий и влажный рот, и разрушает огромную Вселенную внутри Тэхена, по крупицам позволяя ей, правде, подобно кротовой норе, всасывать в себя остатки непорочной души. Чонгук излился на лицо брата, довольно выдыхая сквозь сжатые зубы. Его сперма стекала по щекам и острому подбородку, вязкими каплями падая на бортик. Тэхен, крепко зажмурившийся, открыл глаза, ловя кончиком языка солоноватые капли и облизываясь. Он знает, что Чонгук так любит. И что Чонгук так хочет. На губах альфы заиграла ухмылка. Он похлопал широкой ладонью по его щеке, надавливая большим пальцем на алые губы, и собрался уходить, когда Тэхен подал голос. Рука Чонгука зависла над дверной ручкой. — Чонгук, я… волнуюсь о тебе. Мы все волнуемся. Пожалуйста, не нужно этим заниматься, я умоляю тебя, — Тэхен смотрел в глаза брата потерянным щенком. — Потому что ты мой… Дверь громко хлопает. Тэхен вздыхает, опускаясь на дно ванны. Он вновь задерживает дыхание и не выныривает, даже когда легкие горят изнутри. Потому что ты мой брат, хочет сказать Тэхен. Потому что ты мой истинный, хочет сказать Тэхен. Потому что я тебя люблю, хочет сказать Тэхен. Но молчит. — Нам обоим гореть в аду, — только тихо шепчет он.